Круль теперь говорил ровно, негромко, словно специально выбрав этот тембр, всегда вызывавший у Ивана желание заорать или разбить что-нибудь звонкое.

В училище был преподаватель Закона Божьего, он всегда говорил одним и тем же тоном — чуть громче тихого и чуть тише нормального. От этого голоса у Ивана начинало зудеть в ушах и груди, хотелось оборвать преподавателя, завыть в голос, постучать головой об стену — сделать что-то четкое, не балансирующее на грани. Снова сделать мир понятным и однозначным. Тихое — тихим, громкое — громким.

— Иди, поспи, — сказал Круль. — Я подежурю. Топтаться на холоде — совершенно бессмысленно, но обряд должен быть выполнен. Можешь до утра никого не будить. Я могу долго не спать…

И Круль, похоже, не соврал.

Проторчав до утра на холоде, он, тем не менее, выглядел достаточно бодро, снова сел за руль и уверенно протащил-таки «Рейдер» через остатки дороги к побережью, а потом вдоль моря до самой Денницы. На холме перед поселком он машину остановил и вылез из кабины.

Следом вылез Иван, потом из фургона выпрыгнули остальные.

Было тепло. После заснеженного Иерусалима, пронизанной ветром пустыни и замороженных камней вообще было жарко. Солнце припекало и слепило.

— Вот вам и Денница, — сказал Круль. — Что до бухты — ваше, что за ней — наше. Посредине, если ничего не изменилось, разделительная линия с подразделением международного контингента. Что-то мне подсказывает, что вы сразу на сторону предавшихся не поедете… Так?

Опера молча посмотрели на Ивана, тот неопределенно повел плечом. В принципе, нужно было осмотреть все, обе половины, пообщаться с руководством обеих общин. Но, пожалуй, Круль был прав — вначале стоило поговорить с главой христианской общины.

Правда, церкви видно не было.

Поселок издалека вообще напоминал кубики, разбросанные ребенком во время игры. Кубиков у ребенка было много, он их норовил свалить в кучу, но куча не держалась, рассыпалась на две стороны. Кубики были старые, яркая краска слезла, грани у кубиков были коричнево-серые, почти такого же цвета, как и песок, на котором они стояли.

На зеркале бухты были разбросаны игрушечные лодочки, часть из них лежала на берегу.

— Полагаю, что для общего имиджа будет лучше, если за рулем «Рейдера» меня не будет, — сказал Круль. — Подозреваю, что меня могут помнить, а в таких забавных поселках достаточно одного брошенного камня, чтобы началась перестрелка. Но все мы хотим тишины и быстрого выполнения поставленной задачи. Вот когда мы двинем на ту сторону…

— Где здесь церковь? — спросил Иван.

— А во-о-он там, — Круль указал пальцем. — На холмике. Христиане, что смогли, то построили. Или переоборудовали. Мечеть старую, понятно, снесли, а под собор приспособили как бы не старый магазин. Я точно не знаю. Но ехать туда по дороге до перекрестка, потом у школы — направо, на холм.

— Марко — за руль, — приказал Иван, залезая в кабину. — Остальные по местам. И себя в порядок приведите. Переоденьтесь, что ли.

Парни переглянулись — вчерашние дорожные работы оставили свой отпечаток на одежде всех. Иван, правда, с утра переоделся в джинсы и куртку, в которых ходил по Иерусалиму.

— На улицах пусто, — сказал Марко, когда «Рейдер» въехал в поселок. — Детей нет.

Детей действительно не было. Взрослых — тоже. Рыжая собака с лаем увязалась за машиной, но быстро отстала.

Ивану показалось, что справа на окне приоткрылся ставень, но останавливать машину он не стал. Разрушений нет, значит, драки не было. А машине с крестами и эмблемой Конюшни на бортах в христианском поселении бояться нечего, разве что галат, но в таких диких местах эти ребята появлялись очень редко.

Нет корреспондентов, нет и инцидентов, как верно подметил когда-то Игнат Рыков.

Пока «Рейдер» доехал до перекрестка, Иван засек десятка полтора приоткрытых окон и дверей, за которыми кто-то стоял, наблюдая.

Церковь, похоже, раньше действительно была магазином. Одноэтажное приземистое здание из желто-коричневого кирпича, метров двадцать по фасаду. Бывшую витрину заложили все тем же кирпичом и даже когда-то побелили. Давно.

Над входной дверью был крест, по живому приколоченный здоровенными гвоздями к стене. Первоначально крест был черным, но со временем, от солнца и ветра, краска облупилась. И теперь было похоже, что кто-то, распяв крест на стене, небрежно ободрал с него кожу, обнажив жилы и кости.

— Я бы местному батюшке… — пробормотал Марко.

— Помог бы ремонт сделать, — сказал Иван. — Нет? Не помог бы? Тогда держи язык за зубами и не гавкай. Не суди и так далее…

Марко остановил «Рейдер» перед входом, заглушил мотор.

Иван вылез из кабины, потянулся было за автоматом, но передумал, махнул рукой и пошел к церкви.

Пыль поднималась при каждом шаге. На губах появился затхлый привкус. Мерзость запустения — всплыло в голове. Именно — мерзость запустения, и ничего больше.

Весь поселок — в запустении. В мерзости. Неужели трудно…

Молчать, оборвал себя Иван. С чего это ты судить начал? Ты здесь первый раз. Уже все понял? До ближайшего населенного пункта — почти двое суток по горам. И, судя по состоянию дороги, ею практически не пользуются.

Иван подошел к двери, взялся за ручку. Горячая шершавая медная ручка. Блестящая, патины нет, разве что в углублениях рисунка. Кое-где. Это значит, что за ручку эту берутся часто, часто ходят в этот бывший магазин… В храм, поправил себя Иван со злостью. В храм.

Дверь была не заперта, легко открылась, как только Иван потянул за ручку. Иван замер. Его словно облило чем-то вязким и сладким — такой густой, тягучий запах потек на него из церкви.

Ладан. Ладан — точно, и еще что-то… Иван не был специалистом в этих вопросах. Он вообще мало в чем был специалистом. Стрелял хорошо, неплохо дрался. Технические и оперативные вопросы. Пожалуй — все.

В детстве Ивану говорили, что у него аналитический склад ума. Но как-то в дальнейшем это не пригодилось.

Иван переступил порог, дверь за ним закрылась.

На улице не было жарко. Нет, еще минуту назад Иван был уверен, что на улице властвует жара, но теперь быстро понял — там было почти прохладно. Жарко было здесь.

Горели свечи — много свечей, десятки, сотни. И лампады перед образами.

Помещение заполняли запахи и колеблющийся желто-красный свет.

Иван расстегнул куртку.

Стены были расписаны, но даже Ивану было понятно, что художник был непрофессиональным. Что называется — лучший среди худших, и относился к тому разряду творчески отягощенных людей, которые недостаток умения компенсируют избытком уверенности.

Непропорциональные фигуры святых с неестественно вывернутыми конечностями, перекошенные лица и неуклюжие тела — рисовальщик даже не пытался передать красоту или величие, он просто указывал место действия и состав участников. Как в протоколе.

Мария, Иосиф, Младенец Иисус, три разноцветных — от желтого до коричневого — волхва, осел и овца. Опознать сцену поклонения можно было лишь по количеству персонажей и по нимбу вокруг головы Младенца.

Бывший торговый зал — храм, снова напомнил себе Иван, злясь все больше, — был заполнен лавками, рядами длинных лавок. Просто, как у них в Конюшне. Только зал для накачек по сравнению с этим храмом выглядел непозволительно роскошно.

Низкий потолок был когда-то побелен, но теперь весь покрыт пятнами копоти.

Иван спохватился, перекрестился и кашлянул.

Фитили свечей трещали, иконы, нарисованные так же неумело, как и роспись стен, тоже были местами закопчены.

— Есть тут кто? — неуверенно спросил Иван. — Эй!

Справа скрипнуло — Иван оглянулся. Открылась боковая дверь, и в зал вошел священник.

Невысокий, худощавый. Усы и небольшая борода, массивный серебряный крест на груди, черная длинная одежда — у Ивана, естественно, вылетело из головы ее название — обычный, самый обычный священник.

— Здравствуйте, батюшка, — сказал Иван.

— Здравствуй, сын мой, — священник подошел к Ивану, но протягивать руку для поцелуя не стал. — Чем я могу тебе помочь?