При этом США наращивали ракетно-ядерную мощь, усиливали военные действия во Вьетнаме и пытались дипломатическим путем добиться более выгодных для себя позиций в переговорах по ограничению стратегических вооружений в Комитете по разоружению в Женеве.
После гибели Кеннеди президентом США стал Линдон Джонсон, который вялотекущую военную операцию во Вьетнаме превратил в большеформатную войну, что в итоге привело к ослаблению США и усилению СССР и Китая. Советский посол Добрынин подчеркнул следующее обстоятельство: «В отличие от своих предшественников Трумэна и Эйзенхауэра, которые держали военных на коротком поводке, Джонсон уверовал в их компетентность и все больше прислушивался к их советам, а также к советам тех из своего окружения, кто стоял за военное решение вьетнамского вопроса»{232}.
Но война войной, тем более она была локальной и велась не в прямом столкновении сверхдержав, дипломатия дипломатией.
В 1967 году Советский Союз, Соединенные Штаты и другие страны подписали Договор о принципах деятельности государств по исследованию и использованию космического пространства, включая Луну и другие небесные тела, приняв обязательство о неразмещении оружия массового уничтожения в открытом космосе и на небесных телах. Это была еще одна договоренность об уменьшении военного соперничества.
В сентябре 1967 года Макнамара заявил, что «сдерживание преднамеренного ядерного нападения на Соединенные Штаты и их союзников» обеспечивается поддержанием высоконадежной способности «навлечь неприемлемый ущерб на любого агрессора или агрессоров, даже после принятия на себя внезапного первого удара». Одновременно он признал: «Советский Союз с его наличными силами может эффективно уничтожить Соединенные Штаты, даже приняв на себя всю тяжесть американского первого удара». Министр обороны предложил отказаться от бессмысленной гонки вооружений и ограничить, а позднее и сократить наступательные и оборонительные ядерные силы.
Однако США к тому времени уже глубоко увязли во вьетнамской войне, а форсированная количественная и качественная гонка ракетно-ядерных вооружений 60-х годов продолжалась. Кроме того, наметившийся новый подход к проблеме ядерного оружия и безопасности был крайне противоречивым, непоследовательным и не выходил за пределы узкой группировки правящих кругов США, что и проявилось во время дискуссии вокруг нового поколения американских стратегических вооружений.
Макнамара знал, о чем говорил. В США разрабатывались две военные программы — система противоракетной обороны (ПРО) и ракеты с разделяющимися головными частями с боеголовками индивидуального наведения на цели (РГЧ) типа «МИРВ» для наступательных баллистических ракет стратегического назначения. Эффект ПРО был неясен, стоимость ее разработки была колоссальной — 15-20 миллиардов долларов. Макнамара считал, что отказ от ПРО позволит заключить соглашение с Советским Союзом по ограничению стратегических вооружений. Напротив, развертывание ПРО разрушит военный баланс, но в действительности не укрепит защиту США, так как ракеты с разделяющимися головками способны пробить любую противоракетную оборону. Поэтому принципиальное решение о конкретном типе системы ПРО откладывалось, пока не выяснится возможность соглашения с Советским Союзом об ограничении систем противоракетной обороны. Военно-промышленный комплекс США и политическое руководство Вашингтона как будто замерли в ожидании.
Примерно такое же положение было и в Москве. Начатые еще при жизни Сталина работы по ПРО (ими руководил Сер-го Берия) продолжались, вокруг Москвы и в районе Прибалтики воздвигались противоракетные системы. А на сообщения посла Добрынина о том, что необходимо определиться в вопросе о переговорах с американцами по проблеме ПРО, советское руководство отмалчивалось. Дело в том, что Косыгин, секретарь ЦК КПСС по оборонной промышленности Устинов, председатель Военно-промышленной комиссии Смирнов выступали за развитие ПРО и считали, что американцы «могут нас обогнать», если СССР втянется в дипломатические переговоры по этой тематике.
Однако Брежнев, недавно сам курировавший ВПК, говорил, что в мыслях Макнамары есть здравое зерно и в любом случае надо находить какой-то баланс сил. Громыко тоже склонялся к идее переговоров. Отношение Брежнева к проблеме войны и мира хорошо видно в его воспоминаниях о Карибском кризисе.
«Примечателен и такой эпизод. Обсуждали в Завидове международный раздел к докладу Брежнева на XXV съезде. Он вдруг завелся. Вспомнил Хрущева, который, по его словам, оставил такое положение, что начать двигаться к миру стало, наверно, труднее, чем за десять лет до 1964 г. В Карибском деле пошел на глупую авантюру, а потом сам в штаны наложил. “Я не забуду, — говорил Брежнев, — в какой панике Никита то пошлет телеграмму Кеннеди, то “с дороги” требует задержать ее, отозвать. А все почему? Потому что хотел об…ать американцев. Помню, на Президиуме ЦК кричал: “Мы в муху попадем ракетой в Вашингтоне!” И этот дурак Фрол Козлов (при Хрущеве фактически второй секретарь ЦК) ему вторил: “Мы держим пистолет у виска американцев!” А что получилось? Позор! И чуть в ядерной войне не оказались. Сколько пришлось потом вытягивать, сколько трудов положить, чтоб поверили, что мы действительно хотим мира. Я искренне хочу мира и ни за что не отступлюсь. Можете мне поверить. Однако не всем эта линия нравится. Не все согласны»{233}.
Брежнев не лукавил, он искренне хотел мира. Однако ни он, ни Громыко, ни кто-либо другой в советском руководстве не знали, что «холодная война» может закончиться только победой одной из сторон.
23 и 25 июня 1967 года в Гласборо (Нью-Джерси) состоялись встречи между председателем Совета министров СССР Косыгиным и президентом США Джонсоном. В первый же день Макнамара заявил, что создание советской ПРО «вынудит» США усилить их наступательные ядерные силы, и предложил заключить соглашение об ограничении систем противоракетной обороны. Но советский премьер не проявил большого интереса к этому предложению. «В долгосрочном плане следует признать, что Москва допустила серьезную и дорогостоящую ошибку, не пойдя в этот момент на договоренность с США о запрещении систем ПРО»{234}.
«Дело прежде всего в том, что примерно к концу 60-х годов Советскому Союзу, благодаря громадным усилиям наших ученых, конструкторов и оборонной промышленности, созданию ряда новых типов ракет и подводных лодок — носителей ядерного оружия, новых, значительно более эффективных ядерных боеголовок, удалось ликвидировать довольно долго существовавшее отставание от США в области ядерных вооружений — и количественное, и качественное. Было достигнуто то, что получило название “ядерный паритет” между двумя сверхдержавами»{235}.
На пресс-конференции после встречи в Гласборо Косыгин счел необходимым заявить: «Нельзя рассчитывать на улучшение советско-американских отношений, пока США совершает агрессию против Вьетнама. Для того чтобы улучшить наши отношения, надо прежде всего Соединенным Штатам прекратить войну во Вьетнаме».
Другими словами, он поставил локальную проблему выше стратегической, что в целом свидетельствует о приоритетах советского руководства. Вьетнам воспринимался частью глобального мирового фронта, где «силам социализма и мира» надо было теснить «международный империализм».
Однако если мы зададимся вопросом, насколько самостоятельной была Москва во вьетнамской войне, то ответ будет неожиданным: она не была самостоятельной. Вьетнамцы вовсе не были младшими партнерами в советско-американском противостоянии, они, принимая военную и экономическую помощь Москвы, твердо вели свою дипломатию, не желая отдавать советскому руководству роль посредника в их отношениях с американцами. К тому же еще один союзник Ханоя, антисоветски настроенный Пекин, тоже был полноправным игроком в Индокитае, что вообще запутывало Кремль. (В подобном положении оказалось и американское руководство во время арабо-израильской войны 1967 года, когда Израиль добивался своих интересов, далеко не всегда считаясь с Белым домом.)