А что касается Американского отдела, то Громыко мог быть доволен: его работу не оставили без внимания.
В своих мемуарах он подчеркивал: «Для советских дипломатов непреложной заповедью является указание Ленина о том, что к дипломатической борьбе надо подходить как к одному из самых сложных видов политической борьбы. Здесь совершенно нетерпимы любые проявления поверхностности, пренебрежения конкретными условиями момента и обстановки»{57}.
Сегодня нам известно многое, чего не знали тогда советские дипломаты. Например, не знали такой информации. Решающий момент в сближении Латвии с Третьим рейхом пришелся на лето 1939 года, когда 7 июня в Берлине министры иностранных дел Германии, Латвии и Эстонии Риббентроп, Мунтерс и Сельтер подписали пакты о ненападении сроком на 10 лет, которые сопровождались секретными статьями. Германским историком Рольфом Аманном найден внутренний меморандум шефа немецкой Службы новостей для заграницы Дертингера от 8 июня 1939 года, в котором говорится о том, что «Эстония и Латвия согласились с тайной статьей, требовавшей от обеих стран координировать с Германией все оборонительные меры против СССР»{58}.
Так что далеко не оптимистичной была советская внешнеполитическая реальность.
И тут Громыко вызвали в Кремль, к Сталину.
«И вот я в кабинете у Сталина. Спокойная строгая обстановка. Все настраивало только на деловой лад. Небольшой письменный стол, за которым он работал, когда оставался в кабинете один. И стол побольше — для совещаний. За ним в последующем я буду сидеть много раз. Здесь обычно проводились заседания, в том числе и Политбюро.
Сталин сидел за этим вторым столом. Сбоку за этим же столом находился Молотов, тогдашний народный комиссар иностранных дел, с которым я уже встречался в наркомате.
Сталин, а затем Молотов поздоровались со мной. Разговор начал Сталин:
— Товарищ Громыко, имеется в виду послать вас на работу в посольство СССР в США в качестве советника.
Откровенно говоря, меня несколько удивило это решение, хотя уже тогда считалось, что дипломаты, как и военные, должны быть готовы к неожиданным перемещениям. Недаром ходило выражение: “Дипломаты как солдаты”.
Сталин кратко, как он это хорошо умел делать, назвал области, которым следовало бы придать особое значение в советско-американских отношениях.
— С такой крупной страной, как Соединенные Штаты Америки, — говорил он, — Советский Союз мог бы поддерживать неплохие отношения, прежде всего с учетом возрастания фашистской угрозы.
Тут Сталин дал некоторые советы по конкретным вопросам. Я их воспринял с большим удовлетворением.
Молотов при этом подавал реплики, поддерживая мысли Сталина.
— Вас мы хотим направить в США не на месяц и, возможно, не на год, — добавил Сталин и внимательно посмотрел на меня.
Сразу же он поинтересовался:
— А в каких вы отношениях с английским языком? Я ответил:
— Веду с ним борьбу и, кажется, постепенно одолеваю, хотя процесс изучения сложный, особенно когда отсутствует не обходимая разговорная практика.
И тут Сталин дал совет, который меня несколько озадачил, одновременно развеселил и, что главное, помог быть мне менее скованным в разговоре. Он сказал:
— А почему бы вам временами не захаживать в американские церкви, соборы и не слушать проповеди церковных пастырей? Они ведь говорят четко на чистом английском языке. И дикция у них хорошая. Ведь недаром многие русские революционеры, находясь за рубежом, прибегали к такому методу для совершенствования знаний иностранного языка»{59}.
Наш герой не написал, что ему предстояло большое испытание, от которого зависело многое не только в его личной судьбе.
Напутствуя его, Сталин сказал: «Надо укрепить связи со Штатами. В будущем они войдут в войну. Должны будете их подталкивать» (Р. А. Сергеев в интервью автору).
Посол в Штатах Уманский, бывший к тому же резидентом советской разведки, уже не подходил для своей роли. Он привык действовать в «революционном духе», высокомерно и грубо, как «матрос из Кронштадта», хотя времена изменились. К примеру, он так «вправлял мозги» заместителю госсекретаря Веллису: «Соединенные Штаты должны приветствовать советские действия, благодаря которым предупреждено укрепление фашизма в трех прибалтийских республиках, а многострадальные народы этих стран смогли встать под защиту советского государства».
Государственный секретарь К. Хэлл называл Уманского «ходячим оскорблением». Рузвельт избегал контактировать с советским полпредом.
Теперь требовались более дипломатичные аргументы. После вступления в войну Англии и Франции Соединенные Штаты, которые высились за ними за океаном, превращались в возможного главного бенефициара войны, как это уже было во время Первой мировой войны. Вспомним высказывание посла Пейджа в начале той войны.
Сталин, который тоже предполагал отсиживаться в стороне максимально долго, должен был подпереть Уманского крепким человеком. И лучше было бы не ошибиться в таком человеке!
И вот Громыко появился в здании советского посольства на 16-й улице в Вашингтоне — полная противоположность Уманскому, выходцу из состоятельной еврейской семьи, знавшему три языка, с 1918 года работавшему в НКИД, «человеку Литвинова». То, как Громыко приняли, не стало достоянием истории. Можно только догадываться, что приняли не очень радушно. Во всяком случае, у него на всю жизнь сохранилось прохладное отношение к «литвиновским». Хотя и тех можно понять: представьте, что вы опытный профессионал, и вам то ли для подстраховки, то ли на замену присылается вчерашний провинциал, разговаривающий с белорусским акцентом, ученый-аграрий с поддержкой Молотова, к тому же со специфическим сардоническим юмором. В общем, большой подарок от великого вождя!
У нашего героя к тому времени были жена Лидия Дмитриевна и двое детей, семилетний Анатолий и двухлетняя Эмилия. И больше из близких — никого. На долгие годы.
В предвоенной картине мира свое место занимает «малая война» с Финляндией, начавшаяся в конце ноября 1939 года. Она продолжалась три месяца и закончилась в середине марта 1940 года, в результате чего СССР получил Карельский перешеек и побережье Ладожского озера.
Реакция Вашингтона, Лондона и Парижа на военную акцию СССР была отрицательной, но все же различной. Французы были наиболее активны, планировали десантную операцию в районе Петсамо, посылку военной эскадры в Черное море и бомбардировку Батуми и Баку. Они вместе с англичанами решили поставить в Хельсинки 50 истребителей. Французский генштаб прогнозировал, что операция на Черном море «может решающим образом ослабить военную и экономическую мощь Советского Союза и даже привести к крушению всей советской системы». Похоже, что в Париже и Лондоне забыли, что у них идет война не с Москвой, а с Германией. Они же инициировали 14 декабря 1939 года исключение СССР из Лиги Наций.
Действие США были более спокойными. Когда по поручению Рузвельта посол Штейнгардт выразил протест, президент получил публичную отповедь от Молотова: «Прежде чем вмешиваться в отношения Советского Союза с Финляндией, которая давно получила свободу и независимость от России, Рузвельту следует обуздать американский империализм на Филиппинах и Кубе». Рузвельт, однако, сдержался. Было введено «моральное эмбарго» на советские сделки с американскими компаниями в сфере аэронавтики. Им было запрещено торговать с СССР. Кроме того, было сокращено число советских инженеров, которым разрешалось посещать американские заводы, был ограничен американский импорт в СССР, прекращены поставки нефтеперерабатывающего оборудования, ряда важнейших типов станков, алюминия и молибдена. Надо полагать, для советского посольства наступили не самые спокойные дни, но общая обстановка настолько быстро менялась, что финскую проблему быстро затмил успех вермахта. Громыко же приобрел новый опыт, так как посла Уманского официальный Вашингтон терпеть не мог. Впоследствии Андрей Андреевич очень обтекаемо описал эту проблему «Убежден, что Уманский являлся опытным дипломатом и обладал незаурядными способностями. Однако, видимо, у него явно не хватило опыта в области ведения конкретных переговоров с представителями другого государства»{60}.