— Огромное спасибо, синьор Луиджи, — сказал я. — Уверен, что учитель признателен за оказанную ему услугу.

Портной в ответ фыркнул и повернулся ко мне спиной, занявшись для вида приведением в порядок аккуратно висящих нарядов. Оставив его среди многочисленных черных и белых нарядов, я поспешно вышел из шатра и направился в сторону поля.

Когда я занял свое место на ферзевом фланге среди белых фигур, послышались одобрительные хлопки. Трое жонглеров, подбрасывавших пылающие факелы, вдруг собрали их и, оставляя за собой шлейф дыма и огня, торопливо покинули поле. Я посмотрел туда, где сидел распорядитель игры. Подле него стоял Леонардо, который, едва заметно кивнув мне, указал на придворных музыкантов. Прозвучали фанфары, и, когда встал распорядитель, вновь раздались рукоплескания, на сей раз сильней.

Призывая всех к тишине, он поднял руки и произнес:

— Ходят черные.

Игра продолжилась в том же неторопливом темпе, что и прежде, причем каждый ход превращался в небольшой спектакль, особенно когда одна фигура брала другую. Охватившее меня сначала волнение пошло на убыль, когда я понял, что никто на поле не обращает на меня внимания. Мы находились довольно далеко друг от друга, и, если бы кому-то захотелось поговорить со мной, ему бы из-за криков зрителей и время от времени раздающегося рева труб было бы затруднительно сделать это. Некоторые игроки, казалось, устали и чувствовали себя неуютно, стоя под пристальными взглядами на отведенных им клетках в чужой одежде.

Я удовлетворенно улыбнулся про себя, когда мне открылась простая истина. Привилегии знати уравновешиваются их обязанностями… в данном случае исполнением прихоти герцога, пожелавшего, чтобы они сыграли роль живых шахматных фигур. Полагаю, что никто из придворных не посмел оскорбить Моро отказом, когда тот предложил им принять участие в партии. Пожалуй, быть учеником не так уж и плохо.

Вскоре, однако, я, как и остальные, тоже начал испытывать утомление. Изображаемой мною фигурой еще ни разу не пошли, и мне, стоя на предназначенной для меня клетке, не оставалось ничего другого, как незаметно переминаться с ноги на ногу. И, как бы мне ни хотелось этого признавать, зловредный Луиджи был прав, советуя мне не надевать жакет под епископское облачение. На открытом игровом поле солнце палило гораздо сильней, чем в саду, и поэтому я все больше и больше изнемогал под тяжелым одеянием.

Особое неудобство доставляла громоздкая митра, которая сползла мне на уши. В отличие от простого шерстяного берета этот высокий головной убор все время норовил соскользнуть, и я боялся, что он, стоит мне сделать резкое движение или отвлечься на несколько секунд, свалится. Поэтому я старался не шевелиться. Крест мог послужить мне опорой, но я, по примеру другого епископа, держа его за крестовину, поставил перед собой на землю вертикально.

Впрочем, в моем положении был один положительный момент: передо мной открывался прекрасный вид на величественное здание, ставшее мне на время домом.

Я, выходец из небольшого городка, преисполнился благоговейного ужаса, впервые увидев как на ладони великолепный укрепленный замок, граничивший с городскими стенами Милана. По углам крепости из красного кирпича, образовывавшей широкий четырехугольник, возвышались две огромные цилиндрические башни из серого камня спереди и две квадратные каменные башни сзади. Из парка, занимавшего большую часть огороженного пространства, я видел двойной ряд остроконечных окон, вырубленных во внутренних стенах. Во время осады здесь сражались воины; в мирное время помещения и коридоры служили хранилищами и приютом для приехавших купцов и новых слуг.

Позади обширного парка вознесся величественный дворец. Именно здесь, в роскошных герцогских покоях, обитали Моро и его домочадцы; также здесь располагались кухни, конюшни и помещения для слуг. Главный вход через крепость находился за моей спиной — громадный сводчатый проход в многоярусной, квадратной башне с часами, которая почти в два раза была выше крепостных стен. Если бы мне представилась возможность подняться по лестнице внутри башни и пробраться в венчающий ее купол, я бы увидел оттуда простирающиеся на многие мили во всех направлениях поля и холмы… возможно, даже свой родной город.

— Белый епископ на ферзевом фланге идет по диагонали на две клетки.

Этот внезапный возглас распорядителя игры, сопровождаемый громоподобным ревом труб, нарушил мой томительный покой. Мне велено идти!

Я нервно огляделся вокруг, не зная, то ли повиноваться, то ли ждать дальнейших распоряжений. Мне, заметил я, освободили проход: белая пешка справа от меня пошла вперед, и я понял, куда следует двигаться. Впрочем, еще тогда, когда я не знал, как мне поступить, трое пажей, в белом одеянии церковных служек, с зажженными свечами, почти с них в вышину, поспешно бросились ко мне с края поля.

Они, к моему облегчению, так, во всяком случае, казалось, знали отведенную им роль. Выстроившись передо мной в шеренгу, они ждали повторного сигнала трубы. Затем, при знакомых звуках богослужебного гимна, они начали медленно идти, подражая литургическому крестному ходу. Собравшись с духом, я столь же неторопливо последовал за ними по направлению к предназначенной для меня клетке. Дойдя до места назначения, юноши со свечами обошли вокруг меня раз шесть, а потом покинули поле. Следом послышались вежливые хлопки.

Несмотря на то что пространство для маневра на игровом поле вокруг меня сузилось, моя фигура сделала еще два хода. Мне даже удалось, пережив весьма волнующий момент, пленить черного рыцаря (коня), который вступил со мною в шутливое сражение и был побежден, поскольку мой крест оказался сильнее его меча. Однако при следующем ходе черная королева (ферзь) — увядшая вдова из дома Сфорца в умопомрачительном темном наряде, подчеркивающем меловую бледность ее неприветливого лица, — налетела на меня, как стервятник на мертвечину.

Уже почти забыв о том, что привело меня сюда, я вдруг оказался перед ней (старуха была на целую голову ниже меня, и ее лоб находился на уровне моего носа) и увидел в ее черных, узких глазах подозрение.

— Вы не мой внучатый племянник. Где Орландо?

— Он отказался от участия в игре, и синьор Леонардо попросил меня занять его место, — испуганно, и не желая в том себе признаться, ответил я на неожиданное обвинение старухи.

Она сплюнула на ухоженную площадку.

— Дрянной мальчишка сам виноват! — С неожиданной силой для столь хрупкой женщины она резко вытолкнула меня за пределы квадрата.

Пошатнувшись, я отступил и вцепился в покачнувшуюся митру; зрители же принялись хлопать и подбадривать старуху. Одержав надо мной верх, она с царственным видом встала посреди недавно занимаемой мною, поросшей травой клетки и в знак признательности за рукоплескания поочередно склонила голову во все стороны.

Предоставив ей возможность упиваться минутной славой, я поправил головной убор, скрестил руки на груди и с мрачным видом направился к краю поля. Здесь плененные фигуры утешали друг друга и пили вино, поднимая чаши за свое пленение. Я как раз отпил здоровенный глоток, когда ко мне подошел учитель.

— Ну что, Дино, что ты можешь сказать мне? — едва слышно спросил он.

Я покачал головой и так же тихо ответил:

— Боюсь, ничего особенного. Только черная королева заметила, что я не граф, и то лишь потому, что она его двоюродная бабушка. Она, видимо, удивилась, увидев меня вместо него, и осведомилась, где он.

Учитель задумчиво кивнул головой:

— Это была маркиза д’Эсте. Злобное, судя по рассказам, создание, однако убийство ей, полагаю, не по силам. И она, по твоим словам, ожидала увидеть графа; убийца же вряд ли стал на это рассчитывать.

Потирая ушибленное маркизой плечо, я хотел было возразить, но тут шум на поле отвлек меня.

После моего ухода с поля игроки успели сделать еще два хода, и теперь в игру вступили черная и белая королевы. Маркиза в черном наряде, видимо, сопротивлялась белой королеве, молодой женщине, которая, несмотря на показную тревогу на прекрасном лице, казалось, была готова довести дело до конца и, сломив сопротивление, пленить свою жертву.