— Обидел тебя кто?

— Обидели. В школе.

— Ну, в школе пустяки. Не обидели бы где в другом месте.

Замолчали. Каждая думала о своем. Мать стерла с окна пыль. Сходила в кухню, вымыла ботики. Вернулась, взялась подрубать новую простыню. Она никогда не сидела без дела. Таня тоже села за стол, достала из портфеля учебники…

Вдруг она почувствовала, что мать смотрит на нее.

— Ты что? — спросила Таня.

— Уж если не хочешь со мной поделиться, — сказала мать, — сходи в церковь, помолись, может, и полегчает…

Если бы Таню спросили, религиозна ли ее мать, она затруднилась бы ответить. Называет себя верующей, хотя с богом у нее своеобразные отношения. Она обращается с богом примерно так, как африканцы обращаются со своими божками: все хорошо — идола мажут маслом и ставят на почетное место, а если плохо и молитвы не помогают — хозяин поворачивает божка спиной кверху и задает ему порку. Мать обращается к богу, когда ей надо на что-то пожаловаться или чего-то попросить, она разговаривает с богом, как жена с мужем: дай то-то или купи то-то, хотя бог обычно ведет себя как скупой и равнодушный супруг: ничего не обещает и ничего не дарит. Сохранять ему верность помогает привычка. Лучше безвредный бог, чем новые непроверенные Друзья.

Однако бог-то бог, но от бога ничего не услышишь, а мать может и посоветовать, и поддержать.

— Меня обманули, — осмелев, говорит Таня и опускает голову.

— Как это обманули?

— Ну… Один мальчик. Из нашей школы… — произносит Таня шепотом. — Думала, любит, а он…

— А он?

Точно стекло разбилось. Таня поднимает голову, Мать бледнее, чем простыня на ее коленях.

— Что с тобой, мамочка?

— Что он тебе сделал?

— Ничего.

— Что он тебе сделал?

— Да, право же, ничего.

В голосе матери истерические нотки.

— Что вы с ним делали?

Голос матери дрожит.

— Да ты что, мама?… Ну, разговаривали… Один раз… — Таня опять опускает голову. — Один раз… поцеловал он меня.

Лицо матери багровеет.

— Дрянь! — произносит она негромко, но выразительно. — Я тебя растила, берегла, а ты… Я найду на тебя управу! В школу пойду! Пусть узнают, какая ты! Пусть обоих пристыдят…

— Мама!

— Теперь мама, да? Я и учителей пристыжу… Смотрят они за вами!

— Мамочка!

— Уйди! Уйди от меня! А то опять заработаешь! Видеть тебя сейчас не могу!

Таня знала: румянец на щеках матери — признак гнева. Лучше уйти.

Вышла в коридор, прижалась лицом к стене, заплакала. Неужели мать в самом деле пойдет в школу… Страшно подумать!

— Ты что, Танечка?

Душевная женщина Прасковья Семеновна. Ни с кем никогда не ссорится. Достатки ее невелики — работает санитаркой в больнице, а всем готова помочь.

— Мать, что ли, обидела?

Обнимает Таню за плечи и ведет к себе.

Вся комната у нее загромождена ящичками, коробочками и футлярами из-под каких-то загадочных вещей.

— Садись, милок, на кровать. Дать тебе апельсин? Меня один больной угостил.

Говорит, как водичка льется, утешительно журчит голосок.

— Мать, что ли, обидела? — переспрашивает Прасковья Семеновна.

— Да нет, просто так. Неприятности.

— А ты перекрестись, — советует Прасковья Семеновна. — Сразу полегчает.

Таня улыбается и крестится, больше в угоду доброй Прасковье Семеновне.

— Вот и хорошо…

Прасковья Семеновна облегченно вздыхает.

— Не с кем посоветоваться, — жалуется Таня. — К маме не подступиться…

— А ты с учителями.

— Что вы!

— Или с подругами.

— Не могу.

— И правда, какой от них толк, такие же девчонки… — Добрая женщина задумывается. — Хочешь, сведу к одному человеку? Большого ума мужчина. К нему многие ходят. И поприветит, и присоветует…

— Кто это?

— Духовник мой. Отец Николай. Я к нему шестой год хожу к исповеди, всем священникам священник — простой, добрый, уважительный…

— А мне он зачем?

— Ты послушай пойди, это не театр, денег он с людей не берет…

Мать тоже советует сходить в церковь. Но о чем можно говорить со священником?

А Прасковья Семеновна все журчит и журчит:

— Ни о чем я тебя не спрашиваю, мне, старой дуре, не разобраться, а этот и просветит, и наставит…

Журчит, журчит, и Таня начинает думать, что она ничего не потеряет, отчего бы и не пойти, может, она и говорить с этим отцом Николаем не станет, а вдруг впрямь умный человек, сумеет утешить…

— Хорошо, — соглашается Таня.

— Ах ты голубка моя! — восклицает Прасковья Семеновна. — Это бог наставил тебя!

УТВЕРЖДЕНИЕ В ВЕРЕ

Уговорились пойти в воскресенье. Не слишком рано, после двенадцати, когда отойдет обедня. Прасковья Семеновна заранее условилась со священником.

Шли быстро, будто на работу. Свернули в подъезд старого многоэтажного дома.

— Разве не в церковь?

— Зачем? Поговоришь на спокое, без лишних глаз…

Дверь им открыла пожилая женщина, почти старушка. Кивнула Прасковье Семеновне, знала, должно быть, о посещении, повела за собой.

Таня шепотом спросила Прасковью Семеновну:

— Жена?

— Сестра.

Таня не очень-то рассматривает комнату. Все ее внимание поглощено человеком, к которому они пришли. Умный или так себе? Добрый или только притворяется добрым? Старенький и простой. Это увидела сразу. Чем-то похож на доктора, который лечил ее, когда она болела корью, и чем-то не похожий ни на кого.

Прасковья Семеновна подошла под благословение.

— Благословите, батюшка.

Он наскоро ее перекрестил и торопливо отдернул руку, точно стеснялся Тани.

— С чем пожаловали?

Указал посетительницам на стулья.

— Да вот, привела к вам девушку.

— На предмет чего?

— Для назидания.

Отец Николай усмехается:

— В каком же назидании нуждается… Вас как зовут?

— Таня.

Таня не выдерживает:

— Вот мне говорят: молись, молись, а я даже не знаю…

— Есть ли бог?

Отец Николай угадал. Этот вопрос часто задают, и он неизменно отвечает — есть. Но когда речь заходила о доказательствах, отец Николай не столько прибегал к доводам рассудка, сколько обращался к чувствам собеседника.

Он и на этот раз не пытался ответить, указал Тане на кресло, подал ей книжку:

— Почитайте. Евангелие. Не торопитесь. Поразмыслите. И о нем, и о себе…

Раскрыл книжку, отошел. Вполголоса говорил с Прасковьей Семеновной. Потом голоса смолкли. Таня выглянула из-за спинки кресла — никого. Ее оставили одну.

Священник раскрыл перед ней Евангелие от Матфея. «От Матфея святое благовествование». Главу, где повествуется о мучениях и казни Христа. Таня принялась читать. Поначалу медленно, отвлекаясь мыслями к себе. Но постепенно фабула ее увлекла. Она стала обращать внимание на отдельные выражения, и ее по отношению к самой себе охватила ирония — что у нее за страдания в сравнении с муками, выпавшими на долю этого человека! «Плевали ему в лицо и заушали его, другие же ударяли его по ланитам…» Таня опять подумала: есть ли бог? Ведь в Евангелии речь идет о сыне человеческом! Но мог ли выдержать все это человек, если бы не был богом?…

Книжка увлекала все больше, вдохновение, с каким она написана, покоряло все сильнее, все казалось таким же поэтичным, убедительным и достоверным, как в сказках Андерсена. Сказки ведь для того и существуют, чтобы находить в них утешение.

Таня до того увлеклась, что не заметила, как в комнату вернулся отец Николай.

Она вздрогнула, когда он звякнул чашкою у буфета.

— Простите… — Таня вскочила, — Я задерживаю…

— Ну как? — спросил он. — Есть бог или нет?

— Должно быть, есть, — несмело призналась Таня. — Потому что человек не способен вынести такую жестокую муку.

Все нравилось Тане у отца Николая, и прежде всего сам отец Николай. Немало плохого слышала она о попах. Стяжатели, пьяницы, мздоимцы, сластолюбцы, развратники и прежде всего обманщики: служат богу, в которого сами не верят. Но отец Николай чужд этих грехов. Он прост, скромен, воздержан в еде и питье, равнодушен к деньгам и к женщинам и действительно верит в бога. Живет вместе с сестрой, еле-еле сводит концы с концами: сестра работает где-то бухгалтером, оклад отца Николая больше, но он охотно помогает всем, кто к нему обращается. На самом деле выполняет заповедь любить ближнего, как самого себя.