Дорога, дорога… Настоящая дорога. Настоящий вечер" Вечер-то, оказывается, уже наступил. Сумерки становились все гуще. Ему захотелось есть, но он решил повременить, отойти подальше от этого чертова хутора.

Он шел довольно долго. Наступила ночь. Небо затянуло облаками, звезды не просвечивали, тьма сгустилась сильнее. Он не понимал, что это был за хутор, что за человек Антип Петрович. Но он был счастлив, что вырвался оттуда. Все стало на свое место.

Слева поля и справа поля, влажная пыль и ночь. Вероятно, уже далеко за полночь. Он чувствует дорогу. В низинах стелется туман, но все хорошо. Дорога тянется под уклон, потом вверх, за обочиной тропка и ниже овражек. В тумане, в туманной тьме, внизу ничего не видно.

Славушка сошел на тропку. Мягче и безопаснее.

Чу! Так и до беды додумаешься. Что-то поскрипывает, поскрипывает, пыхтит, а ты думаешь о своем, ничего не замечаешь, увлекся своими мыслями. Кто-то едет навстречу. На телеге, должно быть. И не на одной. Обоз какой-то.

Кто-то едет. Навстречу. В самом деле едет. Вполне реально едет. Вот уже на расстоянии нескольких шагов…

— Сто-ой!

В руках у незнакомца винтовка.

— Сто-ой!

Кому он кричит? То смотрит на Славушку, то оглядывается назад.

Впереди — скрип, скрип, и тишина, возы остановились, в самом деле остановились.

Еще два шага к Славушке:

— Ты кто такой?

А кто он сам? Белый? Красный?… Пока что темный!

Рассказывать историю о том, что гостил у родственников и теперь возвращается к маме?

— А ты сам кто?

Человек подходит еще ближе и, задыхаясь от нетерпения, вполголоса спрашивает:

— Ты не знаешь, наши еще на Змиевке?

«Наши еще на Змиевке?» Ясное дело, он не из тех, кто наступает сейчас на Змиевку, а из тех, кто готовится ее покинуть.

— Да ты-то кто?

— Боец ЧОНа…

— А что за обоз?

— С оружием.

— А куда вы двигаетесь?

— На Змиевку.

— Да вы же в обратную сторону едете!

— Как в обратную?

— Вы же в Каменку едете, там белые!

— Не может быть?

Бежит назад, и Славушка слышит, как он кричит:

— Поворачивай, поворачивай… Назад! Вам говорят…

Вспыхивают огоньки, крохотные, как светлячки. Перекур. Возчики закуривают цигарки.

Доносятся хрипловатые голоса:

— Чаво?… Чаво тебе ишшо, то вперед, то назад… Говорили ж тебе, што станция не туды, а сюды. Лошади у нас не казенные…

Раздается надсадное кряхтенье, нуканье, тпруканье, скрип колес, и невидимый обоз трогается обратно.

Сопят кони, скрипят телеги, люди покрикивают на лошадей.

— Давай, давай, товарищи! — кричит парень. — Скоро прибудем… — Оборачивается к Славушке: — А теперь познакомимся, — говорит он с неподдельной искренностью и представляется: — Шифрин, Давид.

— Ознобишин.

Пожимают друг другу руки.

— Ты есть хочешь? — спрашивает Славушка.

— Как собака, — со вздохом отвечает Шифрин. — Только я абсолютно пустой.

Славушка молча протягивает ему яйцо.

— Откуда ты взял?

Они на ходу облупливают одно яйцо за другим.

Шифрин сообщает, что он из Орла, член городского райкома комсомола — есть еще железнодорожный райком…

Комсомольцев срочно, по тревоге, собрали в штаб ЧОНа, вооружили и отправили на Змиевку. Со станции их повезли в какое-то село, до вечера продержали в дубовой роще, ждали не то бандитов, не то какого-то восстания. Ничего толком не объяснили, сказали, что операция секретная и никому ничего не следует знать. Вечером ввели в село и разместили в школе. На ужин ничего не дали, сказали, что хлеб за ужин отдадут за завтраком. Ребята улеглись между партами, а когда ночью Шифрин проснулся, в школе никого не оказалось. Его забыли. Забыли разбудить. Сторожиха сказала, что отряд отправился обратно на станцию. Тогда Шифрин взял винтовку и отправился вслед за товарищами.

— А что за обоз?

Шифрин шел себе и шел, было холодно и, признаться, страшновато. А тут навстречу обоз. Он собрался с духом и вышел наперерез. Что за обоз? С оружием. С каким оружием? Мобилизовали, везем на станцию. Какая-то воинская часть, вступившая в деревню, мобилизовала шесть подвод, на телеги погрузили ящики со снарядами и приказали везти на станцию.

Шифрину показалось, что мужики едут не то к белым, не то куда-то еще, но только не на станцию. Шифрин приказал мужикам повернуть. Они пытались возражать, но Шифрин пригрозил расстрелять каждого, кто не подчинится, мужики было загалдели, но потом кто-то сказал «пес с ним!» — и поехали.

— Куда?

— Я думал, что на Змиевку.

— А ты способен кого-нибудь застрелить?

— Не знаю, — признался Шифрин. — Я очень боялся…

Мужикам ничего не стоило накостылять им обоим по шее, однако такая мысль, кажется, даже в голову никому не пришла, не привык мужик обходиться без начальства, кто палку взял, тот и капрал!

Пошли молча, вслушиваясь в монотонный скрип колес.

— Не знаешь, далеко еще до Змиевки? — прервал молчание Шифрин.

Славушка мысленно прикинул:

— Верст пять…

— А сам-то ты идешь по каким делам? — поинтересовался Шифрин.

— По общественным!

— Ты комсомольский работник?

— Я председатель волостного комитета Союза молодежи, — объяснил Славушка не без гордости.

— Ты что-то путаешь, — недоверчиво сказал Шифрин. — В комсомольских организациях нет председателей, есть ответственные секретари…

Шифрин посчитал своим долгом просветить нового знакомого. Устав РКСМ он знал назубок, знал все инструкции и циркуляры, на эту тему он мог говорить без устали.

— А в Орел зачем? — спросил Шифрин, решив, что Ознобишин едет в Орел.

— Я не в Орел.

— А куда?

— Мне нужен политотдел Тринадцатой армии.

— Зачем?

Вот этого он сказать не мог!

— За литературой? — догадался Шифрин. — Сейчас все туда обращаются за литературой…

Так за разговорами дотащились они до Змиевки.

Стояла глубокая ночь.

На станции царила суматоха.

Везде полно солдат, суетится начальство, что-то грузят, что-то выгружают, гудят паровозы…

Едва подводы показались у станции, как подбежали два командира, один в кожаной куртке, другой в длинной кавалерийской шинели.

— Снаряды? Снаряды? — закричал тот, что в шинели. — Где только вы прохлаждались!

— Опоздай еще на полчаса, — гневно добавил тот, что в куртке, — мы отдали бы вас под суд.

Им приказали въехать по деревянному настилу прямо на перрон, на пути стоял поезд, на открытых платформах сидели красноармейцы и ждали ящики со снарядами. Не успели возчики остановиться, как красноармейцы осыпали их такой бранью, что Славушка и Шифрин не посмели раскрыть рта, безропотно помогли перегрузить ящики на платформы и ретировались, чтобы не услышать чего-нибудь в свой адрес еще и от мужиков.

31

На станции скопилось пять или шесть паровозов. На четырех колеях стояли поездные составы. Три паровоза смотрели в сторону Белгорода, один на Орел. По первому пути метался взад-вперед одинокий шалый паровоз. Останавливался у перрона, раздраженно гудел, срывался с места, уходил в темноту, в сторону Белгорода, через несколько минут появлялся опять, снова останавливался, снова гудел и бросался в противоположную сторону. У всех вагонов царила несусветная сутолока. Это были товарные вагоны. Редко где попадались классные, их чаще называли штабными, хотя штабы в них размещались не так уж часто. Люди лезли в вагоны, грузили пулеметы, тюки, мешки, истошно орали, спорили, замолкали и опять принимались кричать.

Мальчики шли от вагона к вагону, на них никто не обращал внимания, и Шифрин заунывно повторял все тот же вопрос:

— Где ЧОН… ЧОН? Где ЧОН?

— А иди ты со своим ЧОНом…

Наконец какой-то железнодорожник сжалился над ними:

— Какой вам еще ЧОН, ребята?

— Орловский, коммунистический отряд. Часть особого назначения. Выходили на поддержку…

Железнодорожник меланхолично свистнул.

— Тю-тю ваш ЧОН! Давно уж в Орле.