Внизу на улице собирается толпа…
Из остановившегося трамвая выскакивают люди…
Бегут, громко стуча сапогами, дворники…
Вой и свист наверху усиливается. Это взломали наконец двери и ворвались в спальню халдеи. Но трещат и несутся по воздуху поленья; несутся, рассыпая песок, плевательницы; залпами гремят выстрелы; кричит и падает, схватившись за лицо, Селезнев. Сашкец выбегает за дверь; за ним выскакивает Викниксор.
– Скорей! — кричит он: — скорей в учительскую!… Звоните в милицию, иначе все погибло…
Но и внизу крик и грохот встречают их. Коридор завален шкафами, а сверху летят поленья, и гулко падают, кирпичи. И надо бежать еще дальше, вниз, под лестницу.
И Викниксор понимает, что им ничего не остается больше делать, как отсиживаться и ждать подмоги. И еще он понимает, что это наступил конец.
А наверху разбивают изолятор и двери. Потом отблески огня ползут по стенам. Слышится свисток постового милиционера. Ломятся в закрытые на ночь ворота и зовут на помощь…
Арбуз вдруг опомнился:
"Заложник… Милиция… Сейчас возьмут…"
Он стаскивает с головы шиньон и вместе с дубиной кидает его в полыхающий посреди спальни костер…
В окна несет туманом, дождем и ветром. Внизу чернеет холодная земля; задрав голову, стоят привлеченные скандалом люди; кричит дворник; хлопает калитка…
Арбуз перекрестился и начал спускаться по водосточной трубе…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
(ЭПИЛОГИ)
1
От прошлого, от всего пережитого раньше у Химика, ставшего теперь взрослым парнем, осталась привычка заглядывать на рынки. И сегодня, слоняясь по Покровской толкучке, он встретил бывшего товарища по Шкиде — Кузю. Мало изменившийся, грязный, не поднимая глаз от засаленной своей кепки, положенной у босых ног, тот пел:
Привели на переу-лок
И-и ска-зали: бе-е-ги…
Восемь пуль ему вдо-о-гонку,
Семь за-стря-ло в груди.
Кузя нищенствовал. Вокруг него стояло неровное кольцо зевак. Химик нагнул голову и, протолкавшись сквозь толпу, отошел в сторону, к церковной ограде. Там Химик остановился и стал ждать конца кузиного концерта, чтобы после идти за Кузей следом и уже на улице завязать разговор. Но Кузя, кончив одну, затянул другую песню, длинную, тоскливую и начинавшуюся так:
Зачем ты, мать, меня родила,
На жутки муки отдала,
Судьбой несчастной наградила,
Тюрьма свободу отняла?
Химик подумывал уже об уходе, но у Кузи появились конкуренты, двое цыганят — мальчик и девочка. Цыганенок заставлял свою четырехлетнюю партнершу плясать, а сам, подпевая что-то, ударял ее бубном по заду:
– Больше жизни!…
Толпа переметнулась к цыганятам и продолжавший петь Кузя мрачно оглядывал поредевших слушателей.
Когда девочка запела: "Задумал он с сестрою жить, пришлось ребенка задушить", — последние зеваки покинули Кузю и перешли к цыганятам.
Кузя поднял кепку, пересчитал собранные медики спрятал их в карман и, поругиваясь, двинулся прямо к Химику.
– Здорово!
Химик покраснел. Они уселись на фундаменте ограды.
– Вот, как видишь, филоню! — сказал Кузя и криво усмехнулся. — Полгода уже как из тюрьмы освободили, а все не могу устроиться.
От его лохмотьев несло карболовкой и потом. Химик смотрел на опустившегося парня и вспоминал прежнего ровного шкидца Кузю. Потом сказал нарочито бодро:
– Из тюрьмы говоришь? Тут, брат, удивительного ничего нет. И я побывал.
– А ты за что? — неприязненно и подозрительно спросил Кузя и стал закуривать. Химику он папироску не предложил, отогнулся в сторону, чиркал спички, но их гасил ветер.
– Ты сразу две спички вычиркивай. Всегда надо так. Ветер в два балла — чиркай две. Ветер в четыре — вычеркивай четыре, — посоветовал Химик и потом уже ответил: — Я, брат, в тюрьму за воровство попал.
Воровство Химик приплел для того, чтобы расположить к себе бывшего шкидца. Но Кузя разговорчивее не стал и молча попыхивал папироской.
– Кузя, — сказал Химик: — ты Федорку не встречал?
– Нет. Храпу, Калину, Женьку встречал. В ночлежке на Стремянной. А Федорку нет.
Химик сидел и, поглядывая на Кузю, думал о Федорке, выгнанном из Шкиды. Химик встретился с Федоркой и долго гопничал с ним по России. Жизнь тогда не успела еще вытрясти из него последних остатков романтики, и Химик, потеряв Федорку под Рязанью, решил махнуть за границу и поступить в шпионы. Но его изловили на пограничной полосе. За это Химик и познакомился с кингисеппским исправ-домом
и Особым отделом. Порывавшийся уйти, Кузя докурил и спросил:
– Викниксора не видел, не знаешь, что с ним?
– Нет.
Химик соврал опять. Викниксора он видел, слышал, что тот после Шкиды устроился опять завом в другую школу, но и там его сняли с работы. Химик не сказал об этом, зная, что Кузя начнет злорадствовать. А Викниксор в представлении Химика вставал уже не врагом, не мучителем, а просто человеком, натворившим ошибок и не сумевшим вовремя поправить их.
– Вот Сашке, — в голосе Кузи зазвучала зависть и злость, — повезло дьяволу, — сам халдеем стал.
– Не завидуй, вышибли его, — ответил Химик.
Бывшие шкидцы встали.
– Идем в столовку, пошамаем! — предложил Химик.
– Не хочу! — Кузя протянул руку, словно прощаясь, но спросил: — А сам где работаешь?
– Тумбы считаю, — ответил Химик. — Ведь ремесла не знаю, да и рука мешает. Образования нету, ну и торговал папиросами, но бросил, надоело.
– А сейчас?…
– Сейчас? — понизил голос Химик. — Я, брат, сейчас книги пишу, очерки из своей жизни…
– Так, — равнодушно сказал Кузя. — Мне пора в ночлежку.
Химик смотрел вслед уходившему Кузе. Химику захотелось окликнуть его, сказать ему что-то важное, чего Химик и сам не знал. Но он вспомнил, что все будет бесполезно и они не найдут общего языка. Пробормотав: "Здорово шкидцы поустраивались — на руко-протяжных фабриках", — он невесело усмехнулся.
2
По Вознесенскому к улице 3 Июля шел Купец. Одет он был неважно. Детские штаны из чертовой кожи еле вмещали толстые, как чурбашки, ноги, а широкой
груди было тесно в ситцевой рубашонке. Купец шел и улыбался, оглядывая прохожих. Впрочем, лицо его было сумрачно, а глаза хмуры. Жизнь научила Купца улыбаться нутром, незаметно для окружающих. У Садовой он увидел паренька чуть поменьше его самого. Парнишка сидел на ступеньке подъезда и отдыхал. Рядом сияли желтым лаком поставленные к стенке новенькие стульчаки.
– Здорово! — закричал Купец, узнав в пареньке Кубышку.
– Ну, как поживаем? — спросил Кубышка.
– Я поживаю не плохо, — оглушительно гаркал Купец. — Я, можно сказать, свою точку нашел. На завод поступаю.
И рассказал, как, получив бумажку о том, что он выгнан из школы за хулиганство, голодал и бедствовал, не находя себе работы, как пришел к своему дяде.
– Да прихожу это к нему, он шишка, может устроить, — говорил Купец. — Насчет работки. А он спрашивает, что умеешь делать, что знаю. "Знаю, — говорю, — немецкий язык". — "Не то, какое ремесло знаешь?" Потом и говорит: "Чему же, вас там учили?" А я все помалкиваю. Но все-таки устроил в Петропавловскую крепость, пилить дрова. А потом кирпич носить на постройках. А теперь вот надорвался, порок сердца получил, и доктор сказал, что меня на легкую работу переведут, на завод.
– Молодец, — сказал Кубышка, и рассказал в свою очередь о своих бедствиях, пока один старичок не взял его к себе в помощники — делать стульчаки.
– Надо заказ снести, — закончил Кубышка и поднялся. Купец помог ему поднять на плечо стульчаки.
– И я тоже скоро поступлю, — с таинственным видом сказал, прощаясь, Кубышка: — на фабрику. Я ведь через эти стульчаки квалификацию получил. Могу столярить.