— Что стало бы с библиотекой, говоришь? — передразнил его я и вскочил. — Библиотека! Библиотека господина Зандера! Не дай бог, ей будет нанесен какой-нибудь ущерб!

Зандер спокойно продолжал сидеть, глядя на меня. Он знал, что я разъярен не на шутку, но его не трону. К тому же мой гнев быстро испарился, и вот я уже стоял перед ним, бессильно опустив руки.

— Я предполагаю, — сказал он совершенно спокойно, — что ты не захочешь здесь больше работать.

— Я еще не принял окончательного решения, но теперь тоже начал это предполагать.

Он кивнул.

— Ты один останешься? Или нового Фродо себе подберешь?

— Я останусь один. Фродо заменить невозможно. Он был очень хорош, взгляд у него был верный. Из него бы вышел хороший преемник.

— Но злая тетка совратила его?

Зандер не поддержал тему, он повторил:

— Я останусь один. Библиотека, разумеется, будет открыта для всякого, кому нужны книги. Я всегда на месте. Но по сути дела она принадлежит библиотекарю. Он ее хранитель, ее пастырь.

При этих словах я посмотрел на него, отыскивая признаки легкого помешательства у него во взгляде. Но Зандер уже, казалось, забыл о моем присутствии и смотрел куда-то мимо меня. Потом придвинул стул поближе к столу и углубился в раскрытую книгу, какой-то древний фолиант, страницы которого в две колонки испещрены были фрактурой[93]. Я на цыпочках выбрался из библиотеки на летнее солнце.

Выйдя на улицу, я подумал, что «Белый Мир» — идиотское название, а пояснения Элинор по этому поводу — полная муть. Название отдавало расизмом, причем настолько сильно, что с души воротит. Потом мне пришло в голову, что расцвет родного города Элинор начался с работорговли и что название, которое она дала своей программе, наилучшим образом в это встраивается. Вдохнуть поглубже, выдохнуть — и забыть, подумалось мне.

У бункера я заметил двухэтажный автобус и быстро, как только мог, ретировался с нашей главной улицы в западном направлении, пока не добежал до маленького английского садика, заложенного Ритцем. Перед беседкой, в которой хранился садовый инвентарь, стояли облупленный деревянный стол и два покосившихся стула, на одном из них сидел садовник собственной персоной в кружевной тени сливового дерева. Подойдя ближе, я заметил, что глаза у него закрыты, он открыл их, только когда я подошел совсем близко и он расслышал в траве мои тихие шаги. Я уже пожалел, что помешал ему, но Ритц указал мне на стул напротив, и я сел.

— Ты снова у нас, — констатировал он.

— Я этого точно не знаю. Действительно ли я у вас, я имею в виду.

— Я хотел только сказать, что ты опять на нашей территории, и все.

— Я здесь нахожусь гораздо дольше, чем вы думаете.

— Я знаю, — сказал Ритц. — Я иногда видел, как ты по утрам уходил, а по вечерам возвращался.

Это меня нисколько не удивило. Если кто и мог меня заметить в эти дни, так это Ритц.

— Но ты сам не можешь понять, хочешь ли ты здесь остаться.

Опять констатация факта, а не вопрос.

— Не могу.

— А теперь еще и Элинор уехала.

— Элинор я потерял уже давно, — сказал я. — Я просто не знал об этом. Но ты знал наверняка.

Он кивнул.

— Как и все, почти все, — ответил он. — Это старая история, Ульрих, и она…

— …и она встречается как в литературе, так и в жизни, — закончил я. — Мне уже один человек сегодня это сказал. Вы наверняка за моей спиной все надо мной смеялись.

Ритц покачал головой.

— Никто не смеялся. Все надеялись, что ты обо всем узнаешь сам. Ты ведь должен был хоть что-то замечать.

— Безусловно.

— Наверное, стоило спросить у нее. Хотя нет, Парцифаль вопросов не задает.

— Нет, — сказал я, — наверное, я просто клинический идиот. Наплевать, она ведь все равно уехала, и я не думаю, что Фродо найдет ее.

— Если Фродо ее найдет, — откликнулся Ритц, — то ее с тем же успехом найдет корейская мафия. Или русская. Ничего хорошего я в этом не вижу.

Я был того же мнения, несмотря на ярость, которую испытывал по отношению к Элинор.

— Раньше мне все здесь казалось гораздо лучше, — сказал я. — Но ты ведь нам еще в январе объяснил, что это пройдет. Я мог бы и сам догадаться. А какие еще новости?

— Последний просвет скоро исчезнет, — ответил Ритц. — Супермаркет будут строить. Через две недели должны начать. Торстен Тедель переехал в Целендорф, чтобы быть как можно ближе и к сыну, и к возлюбленной. Фрау Велькамп считает, что закончит свою книгу через полгода. Хочет через пару недель устроить чтение фрагментов. Тобиас Динкгрефе собирается закрывать ресторан. Он говорит, цитирую, что к нему стало приходить слишком много засранцев.

— Да, море новостей, особенно если учесть, что я практически и не уезжал.

— Это еще не все. Хельме ушел, он ведь всегда об этом говорил.

— Куда?

— Никто толком не знает. Он сказал, что возвращается к своим корням. Корни у него недалеко, он ведь родом из Райникендорфа. Да еще кое-кто из анархистов хочет блокировать пустырь, чтобы там ничего не строили.

— Ага. Ну и что вы тогда будете делать? Полицию позовете? Прогонять их будете?

— Мы ничего делать не будем, Ульрих. Кто это — «мы»? Вопрос в том, что будет делать «PRO-VITA». Но тех, кто против строительства, их не много. Большинство анархистов хотят уйти.

— А куда они уйдут? Тоже к своим корням?

— Они этого пока точно не знают. Куда-нибудь на природу, я думаю. Назад, в 1970-е годы.

— Не понял, куда?

— Ладно, неважно. Расскажи мне лучше о своей поездке.

Я рассказал о днях, проведенных в Аахене, о том, что мою квартиру сдали врачу-радиологу, об ужине в Льеже и о предложении организовать филиал фирмы в Париже. Рассказал о том, как побывал на кладбище Монпарнас, об исчезнувшей могиле моего предполагаемого отца и о прогулке на улице д’Ульм. И под конец поведал, какую сильную любовь испытывал к людям, когда смотрел на них из окна вагона. Что он думает по этому поводу?

Ритц ничего не думал. Он неподвижно сидел на своем стуле. Я негромко позвал его, он не ответил, тогда я встал и подошел к нему ближе, чтобы разбудить. Я схватил его за плечо, легонько потряс и прошептал на ухо:

— Пауль, ты слышишь меня?

Но Ритц крепко спал и больше уже не проснулся.

32

Погребение состоялось 6 июля в одиннадцать часов утра. Мы намеренно выбрали субботу, и все пришли, почти как на его доклад полгода тому назад. Был теплый летний день, синее небо и легкий ветерок. Солнце прогревало кости, но не жгло.

Прежде всего я позвонил в «Алису». Я понятия не имел, что надо делать, когда кто-то внезапно умирает у тебя на глазах. Джон Теннант прибежал через пять минут. Потом мы позвали доктора Байера, который принимал посетителей здесь неподалеку и считался домашним врачом всех обитателей территории. После покушения на Теделя это был уже второй раз за краткий период времени, когда я становился свидетелем несчастного случая. Впрочем, Ритц заранее предупредил меня о своей смерти, еще до отъезда, как я теперь припомнил.

Доктор Байер официально установил, что отказало сердце. Так называемая естественная смерть. Позже я вспомнил, что Ритц с самого начала выглядел очень усталым и лишь в последний момент открыл глаза, когда я уже был у самой беседки. Я не исключал, что он принял какое-то лекарство, и сказал об этом Джону. И о разговоре перед моей поездкой в Аахен тоже рассказал.

— Что бы это изменило? — спросил Джон. — У него был свободный выбор. И никакого преступления здесь быть не могло.

Нет, не было тут никакого преступления, поэтому не было и никаких дальнейших расследований. Теперь прекрасным летним днем мы все стояли вокруг могилы, в которую уже опустили урну. Не так давно Ритц выбрал и оформил себе место для могилы в том самом английском садике, где он и умер. Это тоже дало почву для домыслов, которые, правда, никто вслух не формулировал. К тому же он не производил впечатление больного человека.