В голове у него все гудело, во рту было горько, и он решил пройти по старой дороженьке — заглянуть к опоннику Конюте: авось не поскупится, нальет чарочку меда, а большего богомазу и не надо.

Ведь слышал же он издали Конютин хриплый голос за тыном, ведь видел же его исподницу, а сколько ни бренчал в калитку, так никто из избы и не вышел. Зихно плюнул себе под ноги, почесал затылок и направился к златарю Толбуге. Златарь был человеком смиренным и добрым, и он не допустил бы, чтобы Зихно ушел от него, не похмелившись. Но на пороге богомаза встретила жена златаря, высоченная и толстая, как бочка, баба с красным лицом, выпуклыми глазами и с батогом в руке.

Зихно не стал заходить к Толбуге. Он круто повернул и выйдя через Волжские ворота к Клязьме, поплелся к судовщикам. Судовщики — народ отчаянный, уж они-то не дадут богомазу помереть от жажды.

У реки на плотах бабы стирали белье. Чуть подальше голые дружинники купали коней. Хихикая, бабы поглядывали на них, дружинники подзадоривали баб веселыми криками.

Река искрилась на утреннем солнышке и манила к себе. Зихно сел на бережок и снял рубаху. Он подумал, что искупаться сейчас было бы в самый раз. Поплескаться немножко в воде, а потом идти к судовщикам. Задумано — сделано. Снял порты, прикрывая ладонью срам, вздрагивая и ежась, спустился к самой кромке берега. Попробовал воду пальцами ноги — холодно.

Тут на холмике показалась баба, идет прямо на него — вот и кучку богомазова тряпья миновала: никак, тоже поплавать задумала? Попятился Зихно в воду, опустился по горло, спрятался за склонившийся над речкой кустик.

А баба подошла совсем близко, и Зихно увидел из своего укрытия, что и не баба это вовсе, а девка, да и не просто девка, а красавица из красавиц и вроде бы где-то он ее и до этого видел. Зашлось от радости озорное сердце богомаза: вот сейчас скинет она сарафан, войдет в воду, а он тут как тут. Даже весь хмель из головы вышибло.

Но девка и не подумала снимать сарафана, а так, во всем, что на ней было, и пошла в речку. Вздулось красное облако сарафана, осело на воду, а чуть подальше — омут.

— Стой ты, бешеная! — заорал Зихно, вымахивая из-за кустика. Только теперь понял он, что пришла девка на Клязьму не купаться, а с жизнью счеты сводить.

Вот бедовая: ведь слышала же богомаза, но даже головой не повела, только взмахнула руками да так молча и пошла под волну.

Зихно нырнул под нее — и вовремя. Успел, под водой уже, схватиться за сарафан. Потянул на себя, вытащил на отмель, дух перевести не может. Стал и так и эдак крутить девку, воду из нее вытряхивать — утопленников ему и раньше доводилось вылавливать и в Волхове, и в Ильмень-озере.

Колыхнулась грудь у девки, на шее забилась тонкая жилочка. Открыла она глаза, а ничего понять не может. Села, взглянула на голого богомаза — и ну в рев.

Быстро натянул на себя Зихно порты, перевязал бечевочкой рубаху. Стал успокаивать девку:

— Дуреха ты. Али милый бросил?

Ни слова в ответ.

— Грех ведь топиться-то...

Опять — только слезы.

Зихно оглядел прилепившийся к телу девушки сарафан, быстро оценил: не из простых она, не холопка. Да и мушка золотая на гребне...

Посоветовал:

— Ты бы, дуреха, сарафан-то сняла, посушила.

— А ты? — сердито глянула она на него из-под опущенных ресниц.

— Топиться снова не будешь? — спросил Зихно.

— Не твоя забота,— сказала девка. И по тому, как посмотрела она, по тому, как сказала, понял богомаз: не ошибся он — боярская дочь. «Ох, и погуляешь ты нынче, Зихно!» — сказал он себе и отвернулся от боярышни. Но чутким ухом ловил каждый шорох. Со сладкой истомой в груди скосил взгляд: увидел наброшенный на кустик сарафан.

— Как зовут-то тебя? — спросил он, не оборачиваясь.

— Досадой, — послышалось из-за куста.

— Никак, боярина Разумника дочь?! — обрадовался Зихно.

— Угадал...

— Чего же ты, милая, во реку-то полезла?

— Жарко. Выкупаться захотелось.

— В одёже-то?

— А хошь и в одёже. Твое-то, холоп, какое дело?

Кольнуло богомаза в грудь. Осерчал он — только что из омута вытащил, а она ругаться.

— Не холоп я, — сказал он с обидой в голосе. — И холопом отродясь не был. Богомаз я, иконник. А зовут меня Зихной.

Промолчала девушка. По звуку Зихно догадался, что она одевается. Вышла из-за куста. Остановилась. Обернулся Зихно — и обмер: такая тоска была в устремленных на реку девичьих глазах, такая боль, что и не выскажешь. Наклонилась она, подняла уроненный на землю повой, побрела в гору. А ноги у нее так и подкашиваются — вот-вот упадет. Дошла до взлобка — и впрямь упала.

Подбежал к ней Зихно, поднял на руки, прислушался, а с губ ее хоть бы легкое дуновенье сорвалось. Нос заострился, под глазами — желтые круги. «Ах ты, господи!» — в отчаянии поглядел вокруг себя богомаз. Не понесешь же боярышню через весь город на руках. Положил ее под кустик, голову приподнял, чтобы ветерок лицо обдувал, а сам побежал к судовщикам. Упросил дать телегу с лошаденкой, чего-то наврал.

Подъехал к берегу, а Досада, как лежала, так и лежит. Уж не померла ли, испугался Зихно. Приложил ухо к груди — жива. Пристроил боярышню на телегу, накрыл мешками и погнал лошаденку в гору.

В усадьбу к Разумнику его не сразу пустили, все допрашивали через ворота, кто такой да откуда.

— К боярину у меня дело, — сказал Зихно.

Вышла ключница, глянула на телегу, затрепетала вся, велела шире открывать ворота. С крыльца сбежал боярин, стал помогать слугам нести Досаду, закатил глаза, надсадно задышал, повалился на бок.

Тут уж вовсе поднялся переполох. Одни отхаживали боярина, другие боярышню. Про Зихно все забыли.

Постоял он, постоял на боярском дворе да и развернул кобылу. Не дождаться ему медов, не до угощенья здесь нынче. И поехал снова к судовщикам.

Судовщики отчаянно напоили богомаза, проводили до дому. Глядя на его безжизненно распростертое на лавке тело, Злата причитала:

— И за что это господь послал мне такую муку?!

А князь Юрий так ничего и не узнал о своей ладе. Когда привез Зихно Досаду на боярский двор, Всеволодово войско, пыля по дорогам, уже двигалось к Коломне.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Роман рассчитывал на помощь Святослава. Но великий князь, занятый враждой с Давыдом Ростиславичем, тоже ищущим киевского стола, послал ему лишь небольшой отряд с сыном своим Глебом, который заперся в Коломне.

Оробел рязанский князь. Потух. Понимал он, что со Всеволодом своими силами ему все равно не справиться. Вспомнил судьбу отца, закончившего дни в порубе, — и вовсе испугался. Готовое к выступлению войско ждало приказа, а князь, уединившись в горнице, нелюдимый и мрачный, пил меды и вздрагивал от каждого стука, доносившегося со двора.

Гонцы приносили плохие вести. Всеволод вышел из Владимира, не сегодня-завтра будет под Коломной, а он не решался стронуться с места.

Святослав прислал к Роману Житобуда. Страшилище тысяцкий еще больше напугал молодого князя. «А этот леший мне на что?» — думал он с горечью. Спрашивал с тоской:

— Где Святославова дружина?

— Нетерпелив ты, князь, — пытался уговорить его Житобуд. — Да сам посуди, разве когда было, чтобы Святослав не держал своего слова?

— От Глеба пользы мне мало, — отмахивался Роман.

— Глеб — Святославов сын, а идти супротив Святославова сына Всеволод поостережется. Пока будет стоять он под Коломной да думать, что дальше делать, как ему быть, справится Святослав с соперником своим Давыдом и прибудет к тебе со всею силой.