Григорий Афанасьевич рос на берегах Енисея. Рано стал трудиться. Не чурался самой черновой работы. Зимой учился, а летом по Енисею на лодках грузы в Игарку сопровождал… Трудно было учиться и работать. Но тянулся… А после — война. Повезло ему — жив остался. И встретил Ольгу. Потом вот — Юрка. Другие дети. С ними, кажется, уже легче было. Трудился он, трудилась Ольга. И все — для них! Пусть уж они не знают тягот, которые легли на плечи родителей…

Григорий Афанасьевич получал письма от друзей-фронтовиков. Иногда они приезжали к нему, вспоминали военную молодость, рассматривали фотографии. На них Григорий Афанасьевич — старшина. Боевой, бывалый. Приходилось ему и выступать по поручению партбюро перед комсомольцами цеха, хотя он не особо любил шумихи. Но партийное поручение обязывало. И он говорил. Говорил, что считал нужным, рассказывал о подвигах боевых друзей. И его слушали с замиранием сердца. Но в эту ночь Григорий Афанасьевич словно уличил себя в чем-то. Прежде всего, кажется, в том, что все это он говорил для других, для всех, кроме своего собственного сына. И вот — результат. Сын старшины запаса, Героя Советского Союза, отличника разведчика и отличника танкиста, а теперь знатного слесаря, Григория Афанасьевича Слободенюка растет… Кем же растет его Юрка? Сказать — тунеядцем, лоботрясом, — пожалуй, слишком. Но что-то тревожит, настораживает в его характере.

Сон совсем покинул Григория Афанасьевича. Он поднялся, взял какую-то книгу. Долго листал ее. Положил на место. Невеселые мысли роились в мозгу. Неужели ошибся он в своем старшем сыне?

И вдруг он уловил шорох в сыновьей комнате. Прислушался. Значит, и Юрий не спит… О чем он думает? Что тревожит сына?

Скрипнула дверь. Григорий Афанасьевич вздрогнул.

Юрий, рослый, красивый, стоял в двери, и было видно, что он и не ложился. Немного смущаясь, Юрий сказал:

— Отец! Можно посмотреть твой альбом?.. Ну, фронтовой…

Григорию Афанасьевичу показалось, что голос сына дрогнул. Может, оттого, что тот впервые произнес «отец», а не «папа». Да, да! Юрка уже не ребенок, и сам это чувствует, и сам не может привыкнуть к этому.

Григорий Афанасьевич молча достал из шкафа альбом. Вообще же это была обычная папка, в которой хранились фотографии фронтовых друзей.

Давно не смотрел Юрий эту необычную галерею лиц. Он сразу увидел молодое, веселое лицо. Отец был в танкошлеме. Сколько же тогда ему было лет? Чуть больше, чем сейчас Юрию. А он экипажем командовал, ходил в разведку!

Юрий и раньше видел эти фотоснимки и кое-что слышал от отца о его боевых друзьях, но никогда у Юрия не захватывало дух, как в эти минуты.

— О чем думаешь, Юра?

Голос отца был тихим, взволнованным.

— Ты никогда не рассказывал мне о себе, отец! Как на фронт пошел, как воевал… — так же тихо ответил Юрий, во второй раз в этот вечер вместо «папа» произнеся «отец».

Григорий Афанасьевич помолчал. Наконец отозвался:

— Что ж рассказывать… Воевал, как все. Как все парни моего возраста, старался поскорее попасть на фронт, толкался в военкомате, а меня не брали: возраст не подоспел… А гитлерюги, гляди, — под Москвой. Побили их тут. Чуток полегчало. Но только самую малость. Да и на наш род беда навалилась. Твой дядя Трофим, погиб. Мой брат. Танкистом был. Сперва письмо от него получили, хорошее письмо, мужественное. А на другой день — похоронка! В танке сгорел, а врагу не дался… Тут я и вовсе не выдержал: помчался в военкомат. Мать и отец уже не стали меня отговаривать, поняли — должен я в строю заменить Трофима! И военком, спасибо ему, пошел навстречу. Вот так оно было, Юра. Так я танкистом сделался.

Вся юная, боевая жизнь Григория Афанасьевича в одну эту ночь прошла перед его взором, и он чувствовал — перед взором его сына.

… Новобранца Григория Слободенюка командир 17-й гвардейской механизированной бригады Чурилов отобрал в разведроту, а боевое крещение Григорий получил под Орлом, на Курской дуге. В первом же бою его самоходка попала под сильный артиллерийский обстрел. Григория контузило, но он остался в строю. Потом пошло: бои, бои…

Карпаты… Висла… Домой докладывал коротко: «Все в порядке, батя. Если будешь писать старшему, Павлу, на шахту, сообщи: счет за нашего Трофима веду особый».

Бои чередовались с затишьем. Но вот 17-я гвардейская бригада вырвалась, вперед и с ходу захватила город Равич. От главных сил оторвались, горючее на исходе. Командир принимает решение: не медля пробиться к Одеру. Да, к той самой реке, которую фашисты нарекли последним неприступным рубежом: дальше, мол, Красная Армия не пройдет.

Впереди, как всегда, разведрота, она и вышла первой к реке. Танкисты, замаскировав боевые машины, на лесной поляне организовали наблюдение.

Река широкая, полноводная. Моста поблизости нет. На противоположном берегу — небольшой городок Кебен. Улицы пустынны. Но, может быть, это лишь кажется так? И еще незадача: понтонеры отстали! Ожидать — потерять драгоценное время. Противник опомнится, закрепится, подтянет резервы. Попробуй после возьми этот Кебен! Но пока подойдет вся бригада, надо успеть разведать его.

Григорий с товарищами нашел две старые лодки. Пронес их лесом и спустил на воду севернее городка. Если там притаился противник, нервы у него не выдержат — обязательно откроет огонь.

Так и есть! Из городка к лодкам сразу же потянулись огненные нити. Затем раздалось несколько орудийных выстрелов.

Разведчики присмотрелись. Дот! Отсюда, выходит, не подобраться. Значит, надо подняться еще немного вверх по течению и попытаться форсировать там.

Разведчики гуськом пробирались рощей, незаметно, бесшумно. Стояла густая темнота. Глухо шумели деревья. Временами над ними свистели снаряды, сбивали верхушки, обдавали градом соколков… Наконец лодки спустили на воду. Но едва разведчики и автоматчики погрузились и отчалили от берега, над рекой повисла ракета. И тут же — вторая, третья! Стало светло как днем. Однако бесстрашных воинов ожидало еще одно испытание: с верховьев пошел лед. Большие ледяные глыбы, дыбясь и громоздясь одна на другую, со всех сторон окружали лодки, грозясь раздавить их. На середине реки лодку, в которой находился Григорий Слободенюк с Седенковым, Кержневым и другими разведчиками, подхватило сильное течение. Она закрутилась, затрещала, сжимаемая льдинами. Снова взлетели ракеты. Сразу несколько белых радуг повисло над водой. Ударил пулемет. Разведчики налегли на весла…

— Отец! А ты? Ну хоть одно словечко… Как ты?..

В голосе Юрия такая мольба, что он снова показался отцу совсем маленьким. Григорий Афанасьевич убрал ладонь с фотографии, раздвинул их на столе. Вздохнул:

— А что я — один-то? Вот с ними вместе и полз. Вот Кержнев, Седенков, Тюменцев, Вильский…

… Пятеро разведчиков поползли в обход — к траншее, ведущей к доту. Вражеский пулеметчик заметил. Огненные трассы прочертили чуть посветлевшее небо. «Гранаты! Вперед!» — крикнул Григорий Слободенюк товарищам.

В траншее разгорелась жаркая схватка. В темноте на Григория навалился фашист. Григорий перекинул его через себя, прижал к земле. На помощь подоспел Кержнев. Захватив вражеский пулемет, двинулись по траншее дальше. И еще на пути одна траншея. Снова короткий, яростный бой. И вот он — дот!.. В небо взвивается ракета: плацдарм — наш! Девять захваченных немецких солдат погружаются в лодку.

Утром противник обрушил на разведчиков шквал огня, затем ринулся в контратаку, пытаясь сбросить советских гвардейцев в реку. Но они стойко держались на захваченном пятачке. Не покинул его и раненый Григорий Слободенюк.

Контратаки врага следуют одна за другой… А затем трескотню автоматов перекрывает раскатистое «ура». С паромов на берег соскакивают солдаты. Впереди — сам командир бригады Леонид Дмитриевич Чурилов…

Почти шесть часов удерживали разведчики плацдарм на западном берегу перед Кебеном. А потом вместе с подошедшей бригадой ворвались в город.

За этот подвиг Тимофею Седенкову, Григорию Слободенюку, Федору Тюменцеву, Тагиру Кержневу, Вениамину Вильскому было присвоено звание Героя Советского Союза. Удостоился его и командир гвардейской бригады подполковник Чурилов.