Причина ошибки, в данном случае, лежит в искажении поступившей исходной информации.

Что, повторю, наиболее характерно для принятия большинства ошибочных решений.

Заметим еще вот что.

Первое. Сталин здесь говорит о своей личной ответственности за допущенную ошибку. То есть не перекладывает вину за нее на кого-то другого. А мог бы. Тем более, что повод для этого был весомый: недостоверность доложенных ему сведений.

Второе. Признавшись в ошибке, он сразу же, не откладывая, в нескольких словах объяснил ее причину.

Заметили? По тону, он вроде бы оправдывается. Конечно, это не так. Перед кем ему оправдываться? Диктатору?

Он проводит привычный для него анализ ситуации. Для ее выправления.

Третье. Заметили еще одну вещь?

Полное отсутствие начальственного гонора.

Я имею в виду малосимпатичную черту многих руководителей самого разного уровня, ревниво и грубо отвергающих любую критику принятых ими решений.

Думая об этом, я не вижу точек соприкосновения с популярной версией, что Сталин возомнил себя… никого не хотел слушать…

Об этом мог спокойно писать какой-нибудь подполковник Новобранец. Ни разу в жизни Сталина не видевший и имеющий в силу этого самые правдивые о нём сведения. Но вот, по воспоминаниям людей, Сталина не только видевшим, но и работавшим с ним бок о бок, картина получается несколько иная. Мягко говоря.

Ну, посудите сами.

Вы можете себе представить руководителя (я уже не говорю о властителе, наделенном неограниченной властью), который будет ТЕРПЕЛИВО выслушивать чужое мнение? Не совпадающее с его собственным? Выслушивать долго и внимательно?

В статье «Зачем Сталину была нужна власть» я попытался уже нащупать некие закономерности, присутствовавшие в механизме выработки и принятия Сталиным решений. Правда, на примерах решения иных вопросов, не связанных с вопросами жизни и смерти государства. Однако соотнести их с нашей темой, думаю, можно и нужно, поскольку начало войны у нас предельно заидеологизировано, и в теме этой трудно найти сейчас непредвзятое мнение.

По-моему, очевидно, что в вопросе принятия решений касательно обороны страны поведение Сталина не могло быть каким-то иным. Человеку свойственно, вообще говоря, оставаться одним и тем же, решая задачи, как простые, так и более сложные.

Вполне логично допустить, что способ нахождения решений по вопросу вероятности нападения Германии и другим вопросам руководства страной, был для Сталина одним и тем же.

Не вижу причин, по которым он в разных ситуациях одного и того же времени должен был быть разным человеком.

Попутно хочу обратить внимание на одно важное обстоятельство.

Свойства личности Сталина не были неизменными на протяжении его жизни. Естественно, помимо обычной человеческой эволюции, связанной с обретением опыта того или иного характера, мощнейшим фактором воздействия на нее была власть. Власть неограниченная. И потому развращающая личность.

Естественно, что какие-то базовые качества его личности оставались на протяжении его жизни неизменными.

Вместе с тем, люди, знавшие его достаточно долго, отмечали, что в разное время Сталин менялся.

Сталин двадцатых годов, совсем не тот, что в тридцатые. В войну он снова менялся. Во второй половине сороковых, начале пятидесятых — это снова если и не другой Сталин, то во многом, с иными качествами личности.

Поэтому, сейчас важно помнить, что речь идет о кануне войны. Что здесь — это Сталин 1941 года. А не 1951-го, скажем.

Так вот. Если говорить именно об этом времени, то знаменитые и привычные утверждения о сталинской нетерпимости к чужому мнению (опять же, не касаясь вопросов политики) — это миф.

Думаю ясно, что приведенные в упомянутой статье примеры несколько иначе освещают утверждения в том, что Сталин, принимая решения, игнорировал чужое мнение.

Что он считал свое мнение непогрешимым. Что он не знал сомнений.

Выводы, следующие из предложенного в статье материала, опровергают, насколько я понимаю, представления о Сталине, как о человеке невменяемом в процессе принятия решений. Более того, на мой взгляд, его манера в этой важнейшей области искусства управления, является вполне адекватной, если не сказать более того.

При этом я хотел бы еще обратить внимание на одну характерную черту личности Сталина, о которой речь ещё не шла.

Его осторожность.

Давайте вспомним. Поддержав Исакова в вопросе зенитной защиты линкора, он сделал это не полностью.

Поддержав Ветрова и Кошкина в вопросе преимуществ чисто гусеничной схемы, он не поставил все безоглядно на гусеничный А-32, но предложил разрабатывать его параллельно с колесно-гусеничным А-20.

Это только на этих примерах. А сколько их еще, подтверждающих постоянную сталинскую осмотрительность.

Кстати, те же постоянные настороженность, бдительность, подозрительность — они оттуда же, из его осторожности и осмотрительности, только в гипертрофированном виде.

Всю свою жизнь он был не просто расчётлив. Он был трижды расчётлив.

Нас же силятся убедить в том, что в вопросе, судьбоносном для страны, Сталин проявил просто картежный какой-то, безоглядный авантюризм. Что ему просто-напросто ПОНРАВИЛСЯ некий «югославский вариант».

Это Сталин-то. Да, жёсткий и зачастую жестокий. Да, безжалостный.

Но одновременно расчётливый. Все время расчётливый. Осторожный. Подозрительный. Ко всем и КО ВСЕМУ подозрительный.

Не стыкуется это с подлинным Сталиным. Не срастается.

Вот и давайте попробуем разобраться в том, что же случилось в советском руководстве накануне войны.

На самом деле.

Частенько задаётся вопрос: чем занимался Сталин накануне войны? Задаётся часто в том смысле, что ничего полезного не предпринимал.

И почва для таких вопросов имеется.

Дело в том, что мы и в самом деле почти ничего не знаем, чем занималось руководство СССР накануне войны. А не знаем, потому что об этом почти ничего не публиковалось в послесталинское время. В то самое время, замечу, когда живы ещё были многочисленные свидетели. Те самые, кому было что сказать по этому вопросу.

Сегодня их, к сожалению, нет. Поэтому и приходится реконструировать события по небольшому количеству отрывочных сведений, случайно сохранившихся к сегодняшнему дню.

И задам я один вопрос.

А почему, собственно?

Нет, то, что при Сталине об этом ничего не было известно, это как раз понятно. При его сдвиге на тотальной секретности это было как раз вполне объяснимо.

У него все было — тайна. Все было — секретно.

А вот дальше непонятно. При Хрущёве, потом Брежневе и далее.

Ведь известен весь набор обвинений Сталину (я имею в виду за начало войны).

Звучал этот набор когда-то громче, когда-то тише. Но звучал всегда.

Только при всем при этом неизменным оставалось одно обстоятельство. Полное молчание о конкретных действиях Сталина накануне войны. Я имею в виду самый канун. Скажем, последнюю неделю перед войной.

Они-то, послесталинские, почему молчали по этому поводу? Начиная с Хрущева?

Хорошо. Сталин ничего не делал перед войной для обороны страны. Ну, так покажите его усилия по прополке буряка (как считают некоторые). Или еще какой там ерундой Сталин занимался, вместо того, чтобы…

Тогда ведь живы были современники и очевидцы тех событий. И можно догадаться, что нашлось бы немало свидетелей, припомнивших все глупости, что Сталин сделал или умности, что Сталин не сделал в самый канун войны.

Скажем, примерно так: «20 июня Сталин меня вызвал и приказал заняться дурацкими вопросами. Я предлагал ему совсем другое (перечисляет: первое, второе, третье), но этот тупой мясник со мной не согласился». Пусть так, пусть даже без ссылки на документы. Как любил вспоминать маршал Жуков.

Вместо этого — молчание. Полное и абсолютное.

Полувековое.

Не странно?

Возьмем того же Жукова.

Его воспоминания легли в основу (или строго придерживались) официальной советской истории Великой Отечественной войны.