Те песни, которые исполнил Бернес, потом пели и другие. Некоторые пели очень хорошо. Но Бернес пел лучше всех. Может быть, если бы Бернес не спел «Сыновья», она бы и не так пошла, потому что у каждой песни — три автора: композитор, поэт и исполнитель. Исполнитель может угробить любую, самую замечательную песню. Бернес был проводником, он давал песне зеленый свет.

Голос старого друга^{114}

Слышу я знакомый голос Марка Бернеса, любимца югославской публики. Бернес — наш старый знакомый, уже третий раз в Югославии. Первый раз он приехал сюда отдохнуть, но разве ему дадут спокойно погулять, осмотреть страну? Узнав о приезде Бернеса в Югославию, со всех сторон налетели журналисты, а публика требовала его выступлений. Белград, Сплит, Загреб, Дубровник, Хвар, Скопле — каждый хорош по-своему, у каждого свое лицо, но ближе всех, конечно, Белград, старый и верный друг.

И вот мы на концерте в Большом зале ЦК профсоюзов. Льется ласковый и выразительный голос.

«Тучи над городом встали», «Песня о Ленинграде», «Москвичи», «Я люблю тебя, жизнь» и, конечно, незабываемые «Шаланды». Бесконечные аплодисменты.

Излучающий душевную теплоту голос:

Зал переполнен. Плечом к плечу сидят бывшие партизаны, для которых «Темная ночь» звучит как отголосок молодости, а рядом с ними — молодежь, слышавшая об этой песне от отцов…

«Югославы — народ жизнерадостный и трудолюбивый, гостеприимный и доброжелательный. Радушие очень свойственно вам, — говорит Марк Бернес. — И есть еще одна у вас благодарная черта — это любовь к музыке, к песне, к светлому искусству, утверждающему положительные идеалы, отражающие эпопею борьбы за свободу, за независимость…»

— Как вы себя чувствуете в Югославии?

— Находясь среди югославских зрителей, я почувствовал тепло ваших сердец, испытал глубокое волнение и радость. Я много ездил: Польша, Чехословакия, Франция, Англия… Но Югославия — это что-то особенное.

— Расскажите о своих впечатлениях о Белграде.

— Трудно сказать, когда Белград красивее — весной или осенью. Я видел его в пышном весеннем разноцветном уборе и когда золото осени тронуло его деревья. Но мне он всегда кажется нарядным и самое главное — гостеприимным. Я смотрю на обновленные улицы, на его светлые жилые корпуса и невольно переношусь мыслью в тот тяжелый год, когда югославская столица находилась в развалинах, а небо над ней было черным от дыма пожарищ. Следы войны устранены, но память о них в сердцах народов хранится вечно.

Всегда будет стоять перед глазами мемориальный березовый парк Пожареваца, где плечом к плечу лежат 441 солдат и офицер Советской Армии рядом с югославскими братьями по оружию. И поэтому мне хочется сказать об этом несколько слов. Стояла золотая осень или, как у нас говорят, бабье лето — 15 октября 1967 года. Чачалица — мемориальный парк на окраине Пожареваца. Народный митинг, на который собрались жители Пожареваца и соседних деревень. Сегодня — открытие мемориального памятника-парка, сегодня здесь сажают русские березы, рожденные в лесах Подмосковья, символ русской храбрости и нежности, а шуметь они будут над изголовьем спящих вечным сном славянских воинов.

А через несколько дней в Крагуе́ваце я присутствовал на траурном митинге, посвященном памяти семи тысяч югославских граждан, расстрелянных фашистами, среди которых было много гимназистов и учителей. Концерт проходил около могил расстрелянных в течение одного дня школьников и директора школы, который отказался оставить своих учеников в последний час их жизни и с ними вместе был расстрелян. Рассказы очевидцев и все, что я видел и перечувствовал здесь, произвели на меня такое огромное впечатление, что, вернувшись в Москву, я рассказал обо всем поэту Владимиру Лившицу, который о расстреле в Крагуе́ваце написал стихотворение «Последний урок».

Я надеюсь, что эта песня в октябре этого года будет исполнена в Крагуе́ваце на мемориальном уроке…

Июнь, 1968 г.

Честь певца^{115}

Пришло письмо: «Запретите такому-то петь вашу песню!» И — имя достаточно известного певца. Человек решил, что, если я написал песню, я ее хозяин и могу распоряжаться ее судьбой. У кого хочу — отберу, кому хочу — доверю. Как не похоже это на истинные взаимоотношения, которые складываются между автором песни и ее исполнителем!

Признаюсь откровенно: я редко получаю удовольствие, слушая свои песни по радио или с эстрады. Бывает даже так, что мне становится стыдно — неужели это я написал? Есть композиторы совершенно другого склада — им нельзя не позавидовать, они замирают от счастья, слушая свои произведения, даже в тех случаях, когда исполнитель не оставляет в них живого места. Видимо, — я так себе объясняю это удивительное свойство, — в душе у этих композиторов звучит мощный внутренний голос, и они слышат песню именно такой, как ее написали.

Может быть, я просто придираюсь? Может, меня мучает своеобразная авторская ревность и я хочу, чтобы все воспринимали мою песню именно так, как воспринимаю ее я? Нет, я смело могу отвести от себя такое подозрение. Недавно я слышал, как поет «Русское поле» Арташез Аветян. И мне не мешал ни акцент, ни совершенно для меня необычный подход к нотному тексту, потому что этот певец понял песню нутром, растворился в ней, стал ее частицей. Как бы ни был деспотичен автор, разве не готов он простить самое вольное обращение со своим замыслом, если только получается по-настоящему убедительно?..