Он недоверчиво поднял брови.

– Мне кажется, что эти два дня вы были больше заняты, чем степная собака! Вы гораздо больше работали здесь, чтобы приспособиться, чем в Дидвуде, и очень многие не поверят, что вам это удалось. По крайней мере, в Дидвуде вы бы по-прежнему говорили по-английски, жили в доме, носили платья, привезенные из Филадельфии, ели бы ту же самую…

– Скуку, – перебила его Мэдди. Она раскрыла рот, чтобы продолжить, но что-то за деревом привлекло ее взгляд. Встав на цыпочки в своих мягких мокасинах, она притянула к себе голову Лиса и прошептала: – Помните, я рассказывала вам о молодой женщине, которая никогда не моется и почти не говорит? Она здесь, сидит за тем отдаленным деревом на траве и наблюдает, как все едят землянику. У нее такие печальные глаза. Я хочу поговорить с ней, но, признаюсь, мне немного страшно.

Лис выглянул из-за дерева и посмотрел на женщину, сидящую в нескольких ярдах от них. Она не была стара, но ее вид подтвердил догадку Лиса, что она в трауре. Мэдди оказалась права: под лохмоть-ями, спутанными волосами и кожей, вымазанной грязью и пеплом, скрывалось очень обаятельное существо. Словно почувствовав его взгляд, она подняла подбородок и затравленно посмотрела ему в глаза.

Лис снова спрятался за дерево, странно взволнованный.

– Я… я уверен, что она в трауре. В поселке есть и другие вдовы, но я думаю, что она самая заметная и трогательная, потому что так молода. Она напоминает мне внезапно сраженную прекрасную птицу. Она потеряла кого-то, кого глубоко любила, и ее мечты тоже умерли.

Мэдди ухватилась за эту мысль:

– Да! Она напоминает мне птицу, которой сломали крылья!

Лис обнял ее и поцеловал в макушку.

– А у вас, оказывается, очень нежное сердечко, милая!

– Вы не спросите о ней у Голодного Медведя? – умоляла она. – Может быть, мы чем-нибудь сможем помочь ей?

– Да, я спрошу его. А пока давайте прогуляемся просто вдвоем. Мне нужно поговорить с вами о чем-то важном.

Мэдди зашагала в ногу рядом с ним. Они направились в сторону от поселка. Глубокое счастье переполняло все ее существо. Почти два дня она, насколько возможно, старалась быть занятой, не думать о Лисе и не гадать, каким он вернется. Когда он уходил, то сказал ей, что собирается изгонять своих демонов, и тогда Мэдди почувствовала, что пропасть между ними постепенно сужается. Сейчас Мэдди испытывала робость и нервничала.

– У вас есть новости о моей сестре?

Лис посмотрел на нее в замешательстве и увидел горящие щеки и мерцающие глаза.

– Я намерен сегодня же заняться этим. Я был занят другим, простите. – Он сжал ее руки: – Не возражаете, если сначала мы поговорим обо мне?

Мэдди обнаружила, что они совершенно одни. Отсюда поселок казался крошечным, она и не представляла, как далеко они ушли. По берегу ручья росла пышная трава, они сели на нее и посмотрели друг на друга. Ей показалось, что Лиса окружает некая аура, причиняющая ей боль.

– Это изменит нас? – пробормотала она. Его красивое лицо было серьезным.

– Мэдди, я хочу рассказать вам этот секрет. Вы по-прежнему хотите его знать?

Блестящий пастельный свет возвещал об особенно восхитительном закате. Мэдди лежала рядом с Лисом в высокой траве. Ей было тяжело, сердце болело, глаза распухли от слез.

– Ради Бога, как вы могли так долго скрывать это от меня?

– У меня не было выбора.

– Теперь вы должны рассказать мне все.

Лис был вымотан:

– Я все расскажу!

История заняла целую вечность – провалы в памяти, которые он никогда бы не заполнил без ее помощи, подробности его конфликта на Литтл Бигхорн, пропитанные виной недели, проведенные в Дидвуде, и, наконец, тщательное описание последних часов, проведенных с Голодным Медведем, и очищающее начало новой жизни в прохладном, освещенном звездами ручье.

– Вы как все мужчины! Думаете, что все объяснили мне, бросив кость без капли мяса на ней! – Мэдди снова оживилась. – Не могу передать, какой гнев вызывают у меня мысли о Кастере, заставившем этих людей следовать за ним в поисках славы. Только у вас. Лис, был здравый смысл! Вы сделали правильно, что не подчинились слепо, как овца!

– Да, в этом есть правда – женская правда. – Он криво улыбнулся. – Но солдатам приходится подчиняться. Это их обязанность. Войны никогда не выигрывались бы, если бы каждый солдат ставил под сомнение указания своего офицера. Конечно, в Седьмом Кавалерийском полку были и другие, сдержанно относившиеся к нашей политике, но споры с Кастером ничего бы не изменили.

– Но вы же подняли голос! Вы выразили свои сомнения той ночью на бивуаке Кастера!

– Да, но он не обладал властью Бога над моим будущим. Я ведь объяснил вам, что приехал лишь как советник, а военный чин, который мне присвоили, был чистой формальностью. Я состоял на службе у Гранта, а не у Кастера и не разделял преданности других Седьмому Кавалерийскому полку. Я был с ними только несколько недель до битвы. – Лис приподнялся на локте и посмотрел в глаза Мэдди.

– Остальные солдаты долгое время переносили трудности жизни на Западной границе. Они привыкли смотреть на мир глазами Кастера. Ненормальное стало для них нормальным… но я был слишком свежим человеком, человеком из Вашингтона, слишком долго прожил вне армии и слишком хорошо был знаком с подлинной историей индейцев, чтобы с такой же готовностью встать в строй. – Лис пригладил выжженные солнцем волосы и добавил: – Кастер это понимал. Он знал, что я иначе отношусь к индейскому вопросу, об этом он догадался, когда мы вместе ехали в поезде из Вашингтона. Вот почему он всегда оборонялся, когда бы я ни бросал ему вызов. Знаете, когда я уступил просьбе президента, у меня было чувство, будто я бросился в трясину. Я знал, что встречусь с многими моральными конфликтами, но моя мать возражала, что мне все равно не избежать их, отправлюсь я с Кастером или нет. Она говорила, что я прячу голову в песок, оставаясь в стороне от того безобразия, которое мы творим с индейцами. Ей казалось, что я смогу чем-нибудь им помочь и пролить свет на истину, если воспользуюсь шансом и присоединюсь к Седьмому Кавалерийскому полку. – Взгляд Лиса смягчился при воспоминании о матери. – Энни Сандей – неистовая идеалистка, очень отважная и самоуверенная. Как большинство ее теорий, эта в ее устах звучала безупречно, но чем дальше я отъезжал на Запад, тем менее пригодной она становилась. И в самом деле стыдно, что индейцы не смогли привлечь мою мать на свою сторону, чтобы она подняла свой голос в их пользу там, в Вашингтоне. Никто не осмелился бы нарушить обещание, данное Энни Сандей.

– Разве ее фамилия не Мэттьюз?

– Строго говоря, да… но ей никогда не удавалось жить в тени мужчины. – Лис говорил теплым, любящим голосом.

Мэдди молчала, стараясь привести в порядок все открытия сегодняшнего дня, теперь она поняла, как мало на самом деле она знает о Лисе.

– Я всегда знала, что вы что-то скрываете… Я никогда не могла получить от вас прямой ответ о вашем настоящем вмени, но теперь, слушая, как вы говорите о матери, и складывая по кусочкам то, что вы до сих пор рассказывали о себе… я будто заново знакомлюсь с вами. Вы сейчас даже говорите иначе! Раньше вы говорили иногда как образованный человек, но…

– Я говорю как житель пограничной полосы, мэм, – согласился он. – Не могу ходить кругами и говорить слова вроде «безупречный» или «повестка дня», иначе люди будут просто смеяться надо мной. Каждый примет меня за хлыща, такого, как этот ваш придурковатый дружок из бостонских Скоффилдов!

Мэдди в притворном оскорблении замахнулась на него рукой, но он поймал ее и поцеловал в ладонь.

– Грэхем не был моим дружком! Если он и думал так, то только потому, что это ободряло его, мистер Дэниэл Мэттьюз!

– Для вас, Огненный Цветок, Увидевший Звезды, – смеясь, Лис притянул ее к себе, пока она не свалилась на него, счастливая, что снова попала в ловушку его объятий.

– О Мэдди, я так долго боялся, – он целовал ее снова и снова. – Одни секреты рождали новые секреты, пока я не почувствовал себя чужим даже самому себе. Обманщиком.