Варвир бросил что-то резкое. Не дождавшись ответа, повернулся к охранникам. Те взяли автоматы наизготовку.

– Что это? – разделяя слова, спросил Варвир, вынимая из камзола и выкладывая на стол серебристый предмет. Часы Вереста. Конфискат, иначе говоря. Об утере атрибута собственного имиджа Верест нисколько не жалел. Барахло китайское. Циферблат с претензией: «QUARTZ, WATER PROOF», «Philip Persio», но шли, как бог на душу положит, коварно замирая в самые интересные моменты жизни.

– Там… время, – гордо сообщил Верест. И добавил по-русски: – В сжатом и неотфильтрованном виде.

Начальник кутузки поднес часы к уху. Опасливо отложил в сторонку. В этом мире часов в привычном понимании не было. Пользовались какими-то пружинными хронометрами с неуклюжими подвесами, но как по ним определялось время – Верест, хоть убей, не понимал.

Исполнившись неодобрения, Варвир покосился на босые ноги узника – жива, видать, память об атаке на интимную зону. Наморщил лоб и задумался. Решив, очевидно, что с этим сидельцем он чересчур мягкотел, хлопнул в ладоши. Визгливо выкрикнул фразу, смысл которой остался за пределами понимания.

Охранники обложили его стволами. Вытолкали за порог, нацелив по коридору.

– Вперед!

«Что-то быстро…» – вкралось в мозг подозрение.

Неприятности стартовали мгновенно. Его втолкнули в камеру, где сидели четверо матерых, здоровенных самцов. Рыла откровенно из кошмара. Один без глаза, но с огромным фиолетовым шрамом, разрубающим пополам пустую глазницу. У другого рваные ноздри. С крючка, что ли, сорвался? Третий, как горилла, покрыт бурой шерстью, которую постоянно чешет и что-то из нее выколупывает. Последний – горбатый, как верблюд, ходули длинные, тельце короткое, кулаки здоровые, с раздутыми суставами.

Доходчивого объяснения и не требовалось. Не жить сюда Сашу позвали.

Дверь с лязгом захлопнулась. Горилла перестала вычесывать своих компаньонов, похотливо осклабилась. Кривой подмигнул единственным глазом. Приподнялся тот, что с рваным носом. Горбун придирчиво обозрел посетителя, поводил мясистым рубильником, как бы принюхиваясь. «Не жильцы этой камеры, – оперативно сообразил Верест. – Доставили, ждут своего часа… А теперь по-быстрому, оборачивай ситуацию в свою пользу! А то навеки сделают инвалидом в тридцать три юных года – со всеми вытекающими и втекающими…»

– Расслабься, малышок, – ощерил кривозубую пасть рыжеволосый. – Тебе понравится.

– Ночь любви, всего лишь, – добавил одноглазый. – Штанишки-то снимай.

Не впечатляли Вереста подобные тексты. Но тут все разом пришли в движение, замкнули полукруг, притерли к двери. Два метра дистанция, полтора. Привычно им работать с «клиентами». Оберни же ситуацию!

Он сделал испуганное лицо, отвернулся и забарабанил кулаками в запертую дверь.

– Откройте! Помогите!

Ублюдки хором загоготали. Ушки на макушке, стойка «труса», и затылок вполне прилично реагирует на дистанцию. Легкость в теле провоцирует. Движение, как будто лыжник выталкивает из-под себя лыжи. Резко разогнул ногу – рывок наклонно вверх ягодичной мышцей. Носок на себя. Эдакая «ласточка» гимнастическая, только быстрая. Пятка мощно пробила грудину того, что с носом. Даже вскрикнуть не успел, издал что-то сипло-клокочущее, улетел на середину камеры, брякнув костяшками. Остальные завопили – дружно. Увернувшись от тупого удара, памятуя о том, что бой должен быть скоротечен, Верест рухнул троице в ноги. Разворот на пятой точке, правая нога винтом вверх, в челюсть низкорослому, обросшему рыжей волосней! Подскок на левой пятке, левая же ладонь опорная в пол – одноглазый отводит колено, чтобы пнуть по виску – мгновенный блок правой голенью, нога агрессора зажата, максимально согнута в колене, считай, ампутирована. Пыхтит, теряя равновесие, короткий толчок – и одноглазый рушится с треском, почти одновременно с гориллой. Кувырок назад – уход от озверевшего горбуна, который, в силу общей необразованности, лезет напролом, трубя, как пароход, машет конечностями. Подскок, прямой вспарывающий, подъем колена – просто уловка, противник бросает руки, ожидая атаки на половые ценности, и рука взрывается, войдя в конфликт с челюстью! Добавки горбуну не требуется – валится, как куль, закатив глазки.

Первый и последний обесточены. Горилла вращает зенками, мечтая о побеге. Кривой постукивает челюстью, собирается взять реванш. Веерные удары – тупая боль и кровь на костяшках кулака. Противник убедительно завален, а комплекс показательных приемов, рассчитанный на максимальный ущерб, наглядно демонстрирует свою полезность. Ох, как здорово, что он не бросил тренировки после первого перелома ключицы…

«Партнеры» в целом неподвижны, но трудно удержать клокочущую энергию. С грохотом отлетает дверь, вносится Варвир. Ухоженное личико трясется от бешенства.

– Взять его!!! – топает ножками.

Куда же деть клокочущую энергию? Резкий поворот, и начальник каталажки отброшен суровой дланью. Валится на усердно пыхтящих солдат, визжит от страха.

«А что я, собственно, творю?» – холодеет Верест.

Последствия уже не за горами.

Обрел он именно то, на что нарвался. Его били долго и тщательно. Привязали к столбу, и вторично поруганный Варвир, сверкая несимметричным румянцем на щеке, задорно охаживал плетью (не зря же висела на стене). Сунули в тухлую водичку, быстренько взбодрили. Поместили голову в какое-то жесткое приспособление, отдаленно смахивающее на жабо, и самозабвенно лупили дубинами по ребрам. Когда приспособление начало трещать и ломаться, развели зажимы и лупили просто так, пока он не поплыл по волнам беспамятства. Периодически оживляли, окатывая водой, снова били, обмениваясь оживленными репликами. Швыряли по железным лестницам, волокли по коридорам, дубася без чувства меры и сострадания…

Он очнулся в какой-то общей камере, где воняло мужским потом, испражнениями. Барак пропитан сыростью, и глиняный пол поглощать ее почему-то не хотел. Живописные личности обретались по соседству. Ввалившиеся глаза, землистые лица. На него не смотрят – кто он такой? Один из многих. Отдубасили до полусмерти, принесли и бросили: событие не сенсационное. Кто-то хлебал из миски, кто-то храпел на нарах, кто-то тупо смотрел в пространство, отключившись от реальности. Ни начальства, ни дюжих вертухаев.

«С новым сроком, приятель», – поздравил себя Верест, погружаясь в пустоту. Проснулся темной ночью со жгучим желанием вылить из себя не только рвоту с кровавой мочой, но и отсортированные внутренности. Сполз на пол, слепо тыкался между нарами, брел по стеночке, покуда не нашел заветное отверстие. Вылил, сбросил всё, что накопилось. Часть души, и та рухнула. Брел обратно, ища на слух свое место: какой-то бедолага в аккурат над ним не только храпел, но и работал языком, без устали выводя одно и то же: «Фарита… Фарита…».

Наутро кошмары сделались конкретикой: Варвиру надоело выводить пленника на чистую воду, получая то по гениталиям, то по лицу, и он приказал бросить наглеца в барак штрафной команды, занимавшейся раскорчевкой Леса. Того самого – живого и голодного! Их гнали из барака едва проснувшихся – крепкой руганью, дубинами, отстающих безжалостно избивали. Ни водных процедур, ни завтрака. Завтрак, он же обед, он же полдник, еще надо было заслужить. Он шел на автопилоте, один саднящий, глубокий нарыв, понимая отчетливо: упадет – не жить. Добьют. А умирать он, как ни странно, пока не собирался. Умирать – дело нехитрое…

Этапировали под усиленным конвоем – за пределы кутузки. Мимо знакомого забора, мимо дороги, мощеной буро-желтым камнем. Лес почти впритирку подступал к забору, простирая к людям хищные ветви. Многочисленные команды со всех тюрем Чуги воевали с этой нечистью, применяя наряду с химией плотницкий инструментарий. Взрывники в спецкостюмах минировали участок Леса, подрывая древостой, штрафников пускали после них – разгребать завалы. Мертвые деревья сжигали (живые почему-то сжиганию противились, выделяя из нутра пламегасящую слизь), траву и подлесок изводили химией.