Первый удар Португалову был нанесен, как и следовало ожидать, Чимбураховым, который к тому времени уже слегка одичал. Жена профессора, наконец, обратила на него внимание, и заглянув в светящиеся, как у оборотня, глаза штаб-ротмистра, пропала навек. Пропала не только в переносном, но и в прямом смысле. Уже на следующий день ее не было в городе. Вместе с ней пропал и Чимбурахов. В штабе гусарского полка, куда обратился Стрекопытов, господа офицеры, посмеиваясь, убеждали, что никуда штаб-ротмистр не денется и в скором времени обязательно появится, но по истечении двух недель, когда Чимбурахов так и не появился, начались поиски. Вновь приехал знакомый следователь, на этот раз он отнесся к своим обязанностям с полной серьезностью. На этом настаивал и сам Стрекопытов, не любивший, когда амурные истории начинали вредить делу. Однако все было напрасно.

Португалов был безутешен. Внешне он ничем не выдавал своих чувств, только Стрекопытов знал, чего это ему стоило. На людях Португалов появлялся неизменно чисто выбритым, в отутюженной синей спецовке, из нагрудного кармана которой торчал штангенциркуль и несколько остро заточенных карандашей. Но, спустившись в свое логово, он давал волю горю и часами слонялся безутешный из угла в угол, бормоча что-то и хлюпая носом. Об этом Стрекопытову рассказал уцелевший помощник профессора Франта и, окончив рассказ, попросил расчет.

— Почему? — спросил Стрекопытов.

— Мне страшно, Гавриил Григорьевич. — ответил Франта, вытирая со лба испарину, заметно было, что это признание далось ему с трудом. У Стрекопытова словно открылись глаза, он увидел, что перед ним стоит человек, действительно, смертельно напуганный.

— Что за глупости, Франтишек? Чем тебя мог напугать герр Португалов? — Стрекопытов рассмеялся. — Может быть, маленькой зарплатой?

Слова о зарплате не оказали на лаборанта никакого действия. Он положил кулаки на стол перед собой и, глядя в пол, сказал, что видел, как красавец военный и супруга герра профессора спустились вместе с Португаловым в подвал.

— И что же дальше?

— Герр профессор послал меня за вином и фруктами.

— Так, так. — сказал Стрекопытов.

— Когда я вернулся, герр профессор был в лаборатории один. Он сказал, что гости ушли. И мне показалось, что он недавно плакал. У него были красные глаза.

Стрекопытов пожал плечами. — Ну, ушли. Ну, плакал.

— Дело в том, Гавриил Григорьевич, что я, когда уходил, запер дверь подвала на наружный засов. Это приказ профессора. Если мы уходим ненадолго, то должны запирать за собой дверь, чтоб никто из посторонних не проник случайно в лабораторию.

— Мы, это ты и покойный Михель?

— Да. — ответил Франта. — только я не уверен в том, что Михель покойный. Гавриил Григорьевич, — голос лаборанта сорвался на крик. — Потому что он вчера приходил!

Стрекопытову стало как-то не по себе. Лаборант не был похож на сумасшедшего. С другой стороны, характер исследований Португалова был таков, что все эти исчезновения и появления, могли быть следствием какого либо его эксперимента. В таком случае, оставалось только радоваться, при условии, что профессор сочтет нужным поставить Стрекопытова в известность о своих достижениях. Этого необходимо было добиться любой ценой, иначе пришлось бы признать, что Португалов ведет свою игру и, стало быть, дальнейшее сотрудничество с ним становилось не только бессмысленным, но и опасным. Впрочем, одернул себя Стрекопытов, гораздо более вероятно было то, что профессор и впрямь рехнулся. Почему бы и нет? Человек ученый, можно сказать, фанатик. Такие легко переступают границу между желаемым и допустимым. И еще легче склоны оправдывать любые свои деяния, если те лежат в плоскости их страсти. Тут перед Стрекопытовым встал вопрос — Лежал ли в плоскости страсти Португалова штаб-ротмистр Чимбурахов? В такой постановке вопроса, однако, был изъян. То есть вопрос следовало ставить по-другому. — Мог ли Португалов, например, убить штаб-ротмистра и свою жену, если посчитал, что они являются помехой его деятельности?

Впрочем, все может быть еще проще, обычная ревность. Тогда что случилось с Михелем? Уж тут-то ни о какой ревности не может идти речи. Обо всем этом можно было только гадать, да тех пор пока какие-нибудь новые обстоятельства не прольют свет на загадочное происшествие.

— Франтишек, — сказал Стрекопытов, решив, что первым делом необходимо переговорить с профессором. — Ты что-нибудь рассказывал следователю?

— Нет.

— Хорошо, я выполню твою просьбу. Расчет ты получишь.

— Спасибо. — просиял лаборант.

— Погоди. — остановил Стрекопытов. — Ты получишь расчет через неделю.

— Нет. — побледневший Франтишек замотал головой. — Невозможно.

Стрекопытов помахал указательным пальцем перед заострившемся, как у покойника, носом лаборанта. — Еще как возможно. С тобой ничего не случится, я обещаю. Тебе будет заплачено вдвое против оговоренного. Мне нужно знать, что происходит в лаборатории. Никто, кроме тебя мне помочь не сможет. А с профессором я поговорю.

Не то чтобы Франтишек согласился, скорее он настолько обессилел от страха, что не нашел в себе сил сопротивляться уговорам.

Выпроводив поникшего лаборанта за дверь, Стрекопытов нажал медную кнопку звонка. Вызванный его мелодичным треньканьем на пороге моментально возник буфетчик Афанасий Жила, земляк, человек верный.

— Вот что, Афоня, — Стрекопытов подошел к окну, из которого открывался вид на его владения. — сервируй-ка ты мне, друг любезный, вон тот пригорочек. На две персоны.

Бесшумно ступая ногами обутыми в мягкие сапожки, Афанасий приблизился к окну и Стрекопытов показал ему, какой именно пригорочек следует сервировать.

Место было хорошее, на прилегающей к фабричной стене лужайке, вдали от корпусов. Здесь можно было беседовать без опаски, что кто-то подслушает.

— Четверть часа. — Буфетчик тряхнул стриженными под горшок пегими волосами и удалился.

Франтишек стоял у стальной двери, ведущей в португаловский подвал, не решаясь войти.

— Не робей, парень. — подбодрил его Стрекопытов и толкнул дверь, но та оказалась заперта.

— Профессор там?

Франтишек кивнул. — В это время он всегда там.

Увесистый кулак фабриканта загрохотал по железу. Через несколько минут дверь, наконец, приоткрылась, в образовавшейся щели показалось узкое смуглое лицо профессора, украшенное стрелками мушкетерских усиков — А, Гавриил Григорьевич, здравствуйте.

— И Вам того же, герр профессор. — любезно ответил Стрекопытов, несколько отворотясь, из-за спины Португалова тянуло едким смрадом. — Однако, амбре у вас тут.

Португалов потянул ноздрями. — О, обоняние служит химику не к наслаждению, а к познанию. Прошу, — и гостеприимно распахнул дверь — входите.

Франтишек серой мышью проскользнул в лабораторию, а, едва не задохнувшийся, Стрекопытов, изобразив на лице улыбку, поспешно отступил. И оттуда, с безопасного расстояния, внутренне безоговорочно согласившись с тем, что обоняние служит химику не для наслаждения, произнес, вытащив для большей доходчивости луковицу швейцарских часов из жилетного кармана и показывая профессору на нее пальцем. — Время обеденное.

— Да, да — радостно сказал профессор, делая приглашающие пассы руками.

— Туда. — Стрекопытов простер длань, показывая — куда. — Приглашаю — он ткнул себя в грудь пальцем. — разделить трапезу. — и чтоб уж совсем было понятно, сказал — Ням-ням.

Услышав это из собственных уст, фабрикант усомнился в своем рассудке, но дело было сделано. Португалов исчез и через минуту появился вновь, сменив, покрытый разноцветными пятнами и прожженный во многих местах, рабочий халат на цивильный пиджак.

Верный буфетчик уже стоял подле застеленного коврами пригорка, на котором был накрыт стол.

Стрекопытов глянул хозяйским оком. — Спасибо, Афоня.

Поняв, что дальнейших указаний не последует, буфетчик с достоинством удалился.

При свете дня лицо профессора уже не казалось смуглым, оно было скорее землистое. Воспаленные глаза под набрякшими веками рассеяно скользили по тарелкам с закусками. Отщипнув виноградину от кисти, профессор выжидательно посмотрел на Стрекопытова. — Мне кажется, желание пообедать в моей кампании, не единственная причина того, что мы здесь встретились?