— И где гарантия, что вы не перебьете нас сразу после приземления? — я облизнул пересохшие губы.

— Бессмысленно, — отрезал Адмирал. — Нас ждет очень тяжелая и долгая работа. Каждая пара рук окажется важна, чтобы выжило все общество. Нерационально разбрасываться вашими способностями в то время, когда они наиболее необходимы.

И опять он не лгал — я прекрасно это чувствовал. Он думал именно то, что говорил, и мне стало легче. Ненамного, но легче.

Уверенность этого человека заражала — он рассказывал об операции по спасению корабля так, словно план был давно обдуман, обсужден и оставалось только назначить дату его исполнения. Адмирал ни секунды не сомневался, что мы согласимся на сотрудничество. Да и я в этом не сомневался, честно говоря. Если дело обстояло именно так, как он мне сообщил, выбора не оставалось. К тому же Адмирал и не собирался нам его оставлять. А никакие принципы не выдерживали конкуренции с жизнями двух тысяч человек, из которых лишь чуть меньше двух сотен были не совсем нормальными.

И теперь становилось понятно, зачем верхним оказался нужен именно я. Как бы я к ним ни относился, обмануть эмпата невозможно. Я знал, что Адмирал сказал мне правду. А раз знал я — это мог подтвердить и Грендель.

70

Проснулся я поздно. И обнаружил, что остался в палате один. Подивившись, поднялся, оделся, наведался в гигиеническую кабинку и выполз в приемную, где спиной ко мне сидела Нора.

— А где пациенты? — спросил я.

Она вздрогнула и обернулась. Глаза у нее почему-то были красные.

— Родители забрали. Вечером приведут на обследование. И Блич настоял, чтобы ночевали мальчишки пока здесь.

— Ничего не слышал, вообще. Спал как убитый.

— Блич тебе снотворное ввел рано утром, — Нора почему-то отказывалась смотреть на меня прямо, глядя куда-то за плечо.

— Зачем? Я просыпался ночью, чувствовал себя более или менее.

— Решил, что тебе надо восстановить силы.

Мне показалось — она чего-то не договаривает. Примерно так на меня смотрели люди после того, как прошел слух о диверсии на фермах. Но вчера-то я при всем желании не мог ничего натворить! В чем меня еще могли обвинить?

— Нора, — осторожно позвал я, — случилось что-то, чего я не знаю?

Она прикусила губу и опустила голову.

— Кто-то опять придумал не подпускать ко мне Вена? — внезапно осенило меня.

Потому что если бы не так — разве дылда уже не вытащил бы меня из лазарета?

— Нет, — ответила она совсем тихо, — никто ничего не придумывал. Просто… Вен пропал.

— Что значит пропал? Глупости какие-то. Как можно исчезнуть с Корабля?

Нора внезапно подняла голову:

— Вчера они с Йозефом ушли наверх обезвреживать ловушки. Сегодня утром тело Йозефа нашли в атриуме.

До меня дошло не сразу.

— Тело? Йозеф разбился в атриуме?!

— Нет. Его убили. Из излучателя.

Я попытался собрать мысли в кучу.

— Так они что… отправились в рейд после несчастья в Лабиринте?

— Их не было в Лабиринте.

— Но я видел Бена. И Айван… там был Айван!

— Ив ничего не знал, — Нора устало вздохнула и сгорбилась. — Йозеф зашел к Базилю, поставил в известность — и они отправились вдвоем.

— Как вдвоем? Зачем?.. А я? — мне все еще не хотелось верить. — Вен же не мог уйти, ничего не сказав мне.

Или мог? В конце концов, разве я был важнее, чем дело всей его жизни?

Нора пожала плечами.

Я опустился на стул и понял, что ничего не чувствую. Совершенно. Внутри внезапно образовалась гулкая, всеобъемлющая пустота.

Вен пропал, — сказал я себе. — Пропал. Он не пришел в лазарет, потому что его нет в Даунтауне. Его вообще нигде нет, скорее всего. Потому что мутантов наверху не берут в плен.

Слова вполне себе доходили до сознания, но оставались просто словами, за которыми не следовало ничего. Никаких эмоций. Я будто оглох и ослеп, только не физически.

— На, выпей, — Нора сунула мне в пальцы стакан. — Иву всегда помогает…

Я автоматически поднес напиток к губам. Горло и следом за ним пищевод обожгло мгновенно прокатившимся жаром, и я закашлялся.

— Спирт, — виновато пояснила Нора. — Но хороший, медицинский. Нам положено.

Я посмотрел на фляжку, зачем-то взял ее в руки, поднялся и пошел к выходу.

— Нор? — виновато позвала она, но я не обернулся, закрыв за собой дверь.

Коридоры были пусты — или это я никого перед собой не видел? В ушах звенело от тишины. А я брел и брел, прижимая фляжку к груди. Целью была каюта, потому что казалось — может быть, это ошибка? Может быть, Йозеф соврал, что пошел в Полис не один. Может быть, во флате случайно забыли посмотреть? Я приду — а Вен спит там. И ничего не знает, как все кругом волнуются… Или он просто уже вернулся. Потому что Нора ошиблась. Ведь рейды не случаются с бухты-барахты. В них не ходят когда заблагорассудится. Вена не могли послать так быстро — у него должно быть двое суток на отдых, ведь его берегут, правда? Он же единственный эмпат среди рейдеров. Кто бы его так быстро отпустил?

Скрипнув, дверь отъехала, стоило прикоснулся к сенсору. Я перешагнул порог. Каюта оказалась пуста. Я на всякий случай заглянул в душевую и только после этого заметил белеющую на столе записку.

Я не хотел ее брать. У меня никакого желания не возникало вообще прикасаться к ней. Я смотрел на нее, как на свой приговор. Словно опять стоял перед трибуналом, и мне вот-вот должны были объявить, что отбирают самое дорогое.

Сообразив, что спирт по-прежнему со мной, я открутил крышку и сделал несколько больших глотков. На этот раз он не обжег, а только приятно согрел глотку.

Снова посмотрел на стол — листок все так же лежал там. Я сделал шаг, другой — чтобы можно было взглянуть поближе. И, не притрагиваясь, прочитал:

«Прости, появилось срочное дело. Не нашел тебя, поэтому пишу. Буду ночью. Не скучай. Люблю». И дата. Вчерашняя.

Я опустился на кровать, потянулся к листку, скомкал. Значит, вчера ночью Вен не появился во флате. Его нет со вчерашнего дня. Пропал. Пошел наверх и пропал. А мертвого Йозефа нашли в атриуме.

Я знал, что когда ступор пройдет — я буду выть над этими «не скучай» и «люблю». Но сейчас я бы отдал все, чтобы их не было. Чтобы не было этого смятого листка в моей ладони. Никогда.

Не помню, сколько я так сидел. Время от времени, когда зачем-то переводил взгляд и натыкался на фляжку, поднимал ее ко рту и глотал. Потом глотать стало нечего, и я выпустил ее из пальцев. Фляжка глухо стукнулась о пластик пола.

Я знал, что так не бывает. Я ведь уже терял Вена, правда? Неужели одного раза недостаточно? Зачем снова? Разве правильно — дважды бить одним и тем же? От повторения никто не становится мудрее. А я и с первого раза все усвоил, честно. Так почему? Неужели это справедливо?..

Как всегда, спиртное и не думало меня брать. Голова оставалась ясной, хотя и наполнялась каким-то непонятным гулом, в котором плавали эти странные мысли о справедливости и прочем. И склянок я почему-то совсем не слышал. Отменили их, что ли?..

В каюту постучали, я машинально поднялся идти открывать и понял, что держаться прямо мне затруднительно. Кое-как добрался до двери и открыл. Сам не знаю, кого я ожидал увидеть — по-моему, никого. Но на пороге стояла Маришка. Она немедленно замахала руками, пытаясь что-то мне объяснить.

— Прости, малышка, я немножко занят, — заплетающимся языком сообщил я. — Давай в следующий раз, хорошо?

И попытался закрыть дверь, но не тут-то было — девочка просочилась внутрь и жестикулировала теперь перед самым моим носом. Я не успевал следить за движениями ее ладоней и пальцев. Да, собственно, даже если бы успевал — бесполезно, я все равно не знал языка глухонемых.

— Не понимаю, — медленно проговорил я. — Приходи завтра, а? С Михасем. Или с Лео. С кем-нибудь, кто мне все объяснит.

Но Маришка никак не желала угомониться. Не выдержав, замычала, схватила меня за рукав и потащила куда-то за собой. Едва не упав, я вывалился в коридор. Маришка явно хотела, чтобы я двигался как можно быстрее, но меня сильно качало, и ноги почему-то путались друг в друге, словно их было штук десять. Но я честно старался.