Изменить стиль страницы

'Если она согласится выйти за меня замуж и пройти пешком по стране, я наряжу свою любовь в вельвет, и обвяжу её волосы голубым, если она согласится выйти за меня замуж и пройти пешком по стране'

В результате метонимического переноса имя волос определённого цвета и формы может обозначать ту или иную группу группу людей. В немецком фольклоре, например, weiβes Haar 'седые волосы' употребляется в значении 'пожилой человек'.

Wir bringen Gottes Segen heute
Dem braunen wie dem weiβen
Haar [Kl., 815]

'Мы приносим сегодня божье благославление как молодым, так и пожилым (как каштановым, так и седым волосам)'

Schwarzlockige Haare 'чёрные кудрявые волосы' называют цыган.

Nach den Zigeunern lange noch schau'n
Muβt ich im Weiterfahren,
Nach den Gesichtern dunkelbraun,
Nach den schwarzlockigen Haaren
[Kl., 542]

'Смотря ещё долго за цыганами, я должен был ехать дальше, за тёмно-коричневыми лицами, за чёрными кудрявыми волосами'

В английской народно-песенном тексте найдём паракинему to tore hair 'рвать волосы', выражающую отчаяние, горе, безвыходность.

She wrung her hands and tore her hair,
Crying, asking: What shall I do?
[Sh. I, 416]

'Она ломала руки и рвала волосы, Крича, спрашивая: Что я должна делать?'

Как было сказано выше, минимальное количество словоупотреблений существительного волосы в русских народно-песенных текстах компенсируется наличием двух слов – кудри и коса. Родовое обозначение заменяется видовыми.

Концепт «губы». В русском песенном фольклоре лексема губы относится к числу редких. В проанализированных русских текстах отмечено всего два словоупотребления, да и те в одном песенном фрагменте:

У солдатки губы сладки,
У солдата слаже:
Солдат губы мёдом мажет
(Соб, 4, № 387)

Редко использовалось слово губы и в эпической речи. Так, словарь онежской былинной лексики указывает на семь словоупотреблений. Авторы словаря отмечают особо: «губы в былине – знак греховности. Никаких определений они не имеют, и единственный управляющий глагол при лексеме губы – отсечь (единично – не надобно)» [Бобунова, Хроленко 2000: 27].

Немецкая лексема Lippe 'губа' с её четырьмя словоупотреблениями частотностью тоже не отличается. Как субъект действия губы могут <sein> frisch und gesund '<быть> свежими и здоровыми', Dank wohlgefallen 'выражать благодарность'. Губы можно schliefien 'сжимать', uberflieβen 'наполнять'.

А вот в английских песенных текстах lips 'губы' – достаточно частотная лексема. 27 словоупотреблений для соматизма в фольклорной песне – это весьма высокий показатель. Почти во всех случаях существительное lips определяется прилагательными, которые можно классифицировать по группам: (a) цветовая характеристика (red ruby 'красные рубиновые', ruby 'рубиновые', lily-white 'белые как лилия'); (b) тепловые ощущения: (cold 'холодные', cold clay 'холодные, как глина', lily cold 'холодные, как лилия'); (c) вкусовые ощущения: sweet 'сладкие'; (d) оценка: (dear 'дорогие'); (e) комплекс признаков: pale cold 'бледные холодные', pretty ruby 'красивые рубиновые', sweet rosy 'сладкие румяные'.

And then he kissed her lily-cold lips
Ten thousand times over, while she
lied fast asleep
[Sh. I, 16A]

'И потом он целовал её лилово-холодные губы десять тысяч раз, в то время как она лежала словно спящая'

Lips определяется с помощью существительных: baby's cold lips 'холодные губы ребёнка', lips of my own sailor 'губы моего морячка'.

Губы характеризуются и с помощью предикативных конструкций: to be as cold as clay 'быть холодными, как глина' , to be blue 'быть синими', <to be> sweet '<быть> сладкими', to be so blue like the violets 'быть, как фиалки, синие'.

Единственный управляющий глагол при существительном lips – это to kiss 'целовать'.

He kissed her sweet lips as she lay
fast asleep
[Sh. I, 98]

'Он поцеловал её сладкие губы, когда она крепко спала'

Итак, в английских песенных текстах lips с определениями – знак жизни и смерти. В первом случае губы дорогие, ярко-рубиновые, румяные, сладкие, во втором – холодные, белые, синие. С мёртвыми губами устойчиво ассоциируются лилия и глина.

Эмоциональный опыт

Дальнейшим шагом в постижении феномена человека, отражённого в фольклорном дискурсе, стала попытка исследования эмоционального опыта этноса средствами кросскультурной лингвофольклористики [Хроленко 2007а].

В своё время, сравнивая русский и английский языки, А. Вежбицкая пришла к выводу, что англо-саксонской культуре свойственно неодобрительное отношение к ничем не сдерживаемому словесному потоку чувств и что англичане с подозрением относятся к эмоциям, в то время как русская ментальность считает вербальное выражение эмоций одной из основных функций человеческой речи. «Эмоциональная температура текста» у русских весьма высока, гораздо выше, чем в других славянских языках [Вежбицкая 1997: 55].

Эти слова известного лингвокультуролога припомнились, когда курские лингвисты осуществляли сопоставительный анализ кластера «человек телесный» в песенном фольклоре русского, немецкого и английского этносов.

Фактический материал свидетельствует, что концепт «лицо» весьма активно вербализуется в песенных текстах трёх народов, однако удельный вес русской лексемы лицо в три раза выше, чем немецких лексем Gesicht и Angesicht, и в четыре раза выше, чем английского существительного face.

В английских песенных текстах все случаи словоупотребления face связаны с внешней оценкой физических достоинств лица: blooming 'цветущее', ugly 'безобразное', pretty 'хорошенькое, прекрасное'. В немецких песенных текстах лицо определяется как lieb 'милое', schon 'прекрасное', rauh 'грубое'. Как субъект действия, оно может lachen 'смеяться', leuchten wie ein Spiegel 'светиться, как зеркало', <sein> wie Milch undBlut '<быть> как кровь с молоком'. Во всех случаях демонстрируется безусловный мажорный настрой.

В русских лирических песнях лицо предстаёт как экран эмоционального переживания с характерными симптомами любовного чувства: Видно печаль и по ясным очам, Видно кручинушку и по белому лицу (Соб, 3, № 10). Психологам эта метафора близка: «Оно (лицо. – А.Х.) подобно информационному экрану, на котором с высокой точностью и динамизмом разыгрываются перипетии внутренней жизни человека. Именно с него в процессе непосредственного общения считываются сложнейшие «тексты» состояний, мыслей, интересов и намерений коммуникантов». «Сложнейшие узоры переживаний человека, его темперамент и характер оказываются как бы вынесенными вовне и доступными восприятию другого» [Барабанщиков, Носуленко 2004: 355, 357].