Бедняга пытался, но у него ничего не получалось. Несомненно, он понимал, что от стоящего перед ним человека ему не приходится ожидать снисхождения.

— Ваша честь… — умоляюще начал еврей.

— Так как ужас, по-видимому, парализовал твой язык, — ядовито заметил Шовлен, — мне придется освежить твою память. Мы условились, что если нам удастся догнать моего друга, высокого англичанина, прежде чем он доберется до этого места, то ты получишь десять золотых.

С дрожащих губ еврея вновь сорвался стон.

— Но, — медленно добавил Шовлен, — если ты не выполнишь своего обещания, то тебя поколотят так, что ты навсегда отучишься лгать.

— Я не лгал, ваша честь! Клянусь Авраамом…

— Знаю-знаю, и всеми прочими патриархами. К несчастью, согласно твоей вере, они все еще в ином мире и не могут помочь тебе выпутаться из неприятного положения. Итак, ты нарушил свои условия сделки, но я готов соблюдать свои до конца. Эй! — добавил он, обращаясь к солдатам. — Пройдитесь-ка пряжками ваших ремней по спине этого проклятого еврея!

Когда солдаты послушно стали снимать пояса, еврей издал вопль, который должен был бы призвать всех патриархов из царства теней и позволить им защитить своего потомка от жестокости французского чиновника.

— Думаю, что я могу положиться на вас, граждане солдаты, — злобно усмехнулся Шовлен. — Пускай этот старый лжец получит такую порку, какой никогда не получал. Но не убивайте его, — добавил он сухо.

— Так точно, гражданин, — ответили солдаты, невозмутимые, как обычно.

Шовлен не стал наблюдать за выполнением приказа, зная, что может доверять солдатам в подобных поручениях.

— Когда этот жалкий трус получит заслуженное наказание, — обратился он к Дега, — пусть солдаты проводят нас к повозке, и кто-нибудь из них отвезет нас в Кале. Еврей и женщина могут позаботиться друг о друге, пока мы пришлем кого-нибудь за ними утром. В своем теперешнем состоянии им далеко не уйти, так что можно о них не беспокоиться.

Шовлена не покидала надежда. Он знал, что его люди также надеются на обещанное им вознаграждение. Загадочный и дерзкий Алый Пимпернель, по следу которого идут тридцать солдат, едва ли сможет ускользнуть вторично.

Но Шовлен не испытывал прежней уверенности: коварному англичанину уже удалось поставить его в тупик, превратив с помощью вмешательства женщины и тупости его собственных солдат козырные карты на его руках в проигрышные. Если бы Маргерит не закричала, если бы солдаты обладали хотя бы каплей разума, если бы… «Если бы» получалось очень много, поэтому Шовлен прекратил их подсчитывать, разом предав анафеме тридцать с лишним человек. Поэтичная природа, яркая луна, отливающее серебром море наводили на мысли о мире и покое, а Шовлен тем временем проклинал природу, мужчин, женщин, а более всего ненавистного длинноногого англичанина.

Раздававшиеся позади вопли еврея, подвергавшегося наказанию, проливали бальзам на его душу, переполненную мстительной злобой. Он улыбался, испытывая облегчение при мысли о том, что, по крайней мере, еще одно человеческое существо имеет основания сетовать на своих собратьев.

Обернувшись, Шовлен бросил взгляд на пустынный участок побережья, где стояла деревянная хижина, теперь купающаяся в лунном свете, явившаяся сценой величайшего поражения, которое когда-либо приходилось испытать члену Комитета общественной безопасности.

У скалы, на твердом каменном ложе, лежала неподвижная фигура Маргерит Блейкни, а несколькими шагами в стороне несчастный еврей получал по своей широкой спине удары жестких кожаных поясов, наносимые сильными руками двух солдат республики. Вопли Беньямина Розенбаума были способны поднять мертвецов из могил. Во всяком случае, они разбудили чаек, с интересом взиравших на деяния венцов творения.

— Хватит с него, — распорядился Шовлен, когда стоны начали слабеть, как будто бедняга вот-вот потеряет сознание. — Нам незачем его убивать.

Солдаты послушно надели пояса, а один их них злобно пнул еврея в бок.

— Оставьте его здесь, — распорядился Шовлен, — и быстро идите к повозке. Я следую за вами.

Он подошел к лежащей Маргерит и посмотрел на нее. Она, очевидно, пришла в себя и делала слабые усилия подняться. Ее большие голубые глаза с ужасом смотрели на залитый лунным светом пейзаж, со страхом задержались на еврее, чьи вопли привели ее в чувство, и, наконец, устремились на Шовлена в его аккуратном темном костюме, который в течение последних беспокойных часов даже не был измят. Он саркастически улыбался, а в его светло-голубых глазах, остановившихся на лице Маргерит, застыла злоба.

Наклонившись, Шовлен с насмешливой галантностью поднес к губам ледяную руку Маргерит, наполнив ее ощущением неописуемого отвращения.

— Должен выразить сожаление, дорогая мадам, — заговорил он с безупречной вежливостью, — что обстоятельства, против которых я бессилен, вынуждают меня оставить вас здесь. Но меня утешает мысль, что я не покидаю вас беззащитной. Несомненно, наш друг Беньямин, несмотря на испытанные им небольшие неприятности, послужит вам надежным покровителем. На рассвете я пришлю за вами эскорт, а до тех пор, полагаю, вы найдете в лице Беньямина преданного, хотя и несколько медлительного слугу.

У Маргерит хватило сил только на то, чтобы отвернуться. Ее сердце мучительно сжалось. Вместе с сознанием к ней вернулась страшная тревога. Что с Перси? Что с Арманом?

Молодая женщина не знала, что произошло после того, как она услышала веселое пение «Боже, храни короля!», которое показалось ей вестником смерти.

— С большой неохотой я вынужден вас покинуть, — закончил Шовлен. — Au revoir, дорогая мадам. Надеюсь, мы скоро встретимся в Лондоне. Увижу ли я вас на приеме в саду у принца Уэльского? Нет? Ну, что ж, тогда умоляю напомнить обо мне сэру Перси Блейкни.

И с последней иронической улыбкой и поклоном он снова поцеловал ей руку и исчез на тропинке, по которой до него направились солдаты, сопровождаемый невозмутимым Дега.

Глава тридцать первая

Спасение

Маргерит, все еще в полуобморочном состоянии, прислушивалась к быстро удаляющимся шагам четверых мужчин.

Так как вокруг по-прежнему царила тишина, она могла, прижав ухо к земле, отчетливо слышать звуки их шагов, пока они, наконец, не свернули на дорогу, а вскоре слабое эхо колес старой повозки и вялый топот тощей клячи дали ей понять, что враги находятся на расстоянии четверти лье от нее. Маргерит потеряла счет времени, устремив взгляд в залитое лунным светом небо и прислушиваясь к монотонному рокоту волн.

Бодрящий запах моря проливал бальзам на ее усталое тело, в то время как ум терзало сознание его бесполезности, мучительное ощущение неизвестности.

Маргерит даже теперь не знала, где Перси, находится ли он в руках солдат республики, подобно ей терпя насмешки жестокого врага. Она не знала, не лежит ли рядом в хижине безжизненное тело Армана, в то время как Перси, которому, возможно, все-таки удалось бежать, считает, что руки его жены запятнаны кровью родного брата и его друзей.

Боль и усталость были столь сильны, что Маргерит искренне надеялась после всех тревог, волнений и интриг последних дней остаться навсегда под этим ясным небом, шорохом прибоя и осенним бризом, нашептывавшими ей последнюю колыбельную. Кругом было тихо и пустынно, как во сне. Даже слабый скрип колес телеги затих вдали.

И внезапно торжественное молчание нарушил звук, который едва ли когда-нибудь слышали эти пустынные утесы побережья Франции.

Звук этот был столь необычным, что, казалось, бриз перестал шелестеть, а камешки скатываться вниз! Измученная Маргерит решила, что затуманенное сознание в момент приближения смерти играет с ней какую-то таинственную шутку.

Этим звуком являлось чисто британское, доброе и старое «Черт возьми!»

Чайки, пробудившись в своих гнездах, оглядывались с изумлением; одинокая сова заухала вдалеке; остроконечные утесы словно нахмурились при этом неслыханном святотатстве.