Я, как доброволец, могу указать только те приготовления, которые знакомили нас, добровольцев, с исполнением покушения. Эти приготовления заключаются в 1) избрании средств к достижению покушения: лекции о снарядах, проба оных под руководством техника; 2) указании места действия, плана действия. При этом не был затронут вопрос о силах действующих, которым добровольцы являлись пособниками.

1. В первый раз собрались вечером на квартире по Тележной улице мы, добровольцы, т. е. Котик, я, был, кажется, Тимофей Михайлов, не помню, был ли тут Михаил, или я с ним познакомился иначе. Пришел Желябов и сказал, что придет еще один человек, который объяснит нам некоторые снаряды, посредством которых возможно совершить покушение. Назвал человека этого техником, который действительно вскоре явился. Мы сидели в угловой комнате, а техник разделся в первой от кухни, поэтому, принес ли он что с собой, вроде банок, пакетов или иных значительных вещей по объему, никто из нас видеть не мог. Сейчас же он принялся за объяснение устройства метательных снарядов, что я описывал по памяти прежде. При объяснении не было никакого снаряда, а техник пользовался чертежами, причем производил незначительные опыты, показывающие нам, что вещества, заключенные в банке, горят мгновенно, сжигая их отдельно в очень малых количествах. По окончании лекции зашел разговор о количестве гремучего студня, причем техник сказал, что готового имеется не больше 20–25 ф[унтов], но, кажется, добавил, что можно приготовить и больше, потому что кто-то из присутствующих заявил желание иметь малые снаряды для самозащиты. Очевидно, что из имеющегося вещества можно было приготовить снарядов 4–5, если по 5–6 фунтов каждый. Затем Желябов торопился куда-то и посоветовал нам расходиться поодиночке. На квартире мы условились, чтобы встретиться где-либо, так как необходимо испробовать снаряд на практике. Назначена была для этого, помню, пятница, ресторан Детроа, куда бы мы собрались обедать, причем техник просил, чтобы на пробу шло не больше 4 чел., считая его, чтобы не обратить внимания многочисленностью лиц; место пробы было не назначено, но предполагалось, что должно быть пустынное, поэтому необходимо возможно меньшее число пробующих. Пробовать пожелали Котик, Михайлов и я. В пятницу в 1 ч. дня собрались у Детроа, и техник заявил, что пробный снаряд не готов совершенно, а поэтому и пробовать не стоило, так как он не даст верного представления об истинных качествах снаряда. Решили отложить пробу на субботу, техник указал место за Смольным монастырем, перейдя реку, как удобное. Поэтому в субботу утром, в 9 час, по сделанному в пятницу у Детроа условию, означенные лица встретились на углу Невского и Михайловской, сели в конку, имея с собой снаряд, похожий на те, которые были потом, но только вместо студня был песок; нужно было удостовериться только в том, что ломаются ли легко трубки при ударе и производит ли серная кислота желаемое действие, т. е. выливается ли она из сломанных трубок. Приехав до берега реки Невы, мы перешли ее, шли по противоположному берегу, удаляясь от реки довольно долго по дороге, ведущей не знаю куда. Место мне это совершенно незнакомо, поэтому точных указаний дать не могу. Наконец, выбрав по дороге довольно пустынное место, заготовили снаряд, и Тимофей Михайлов бросил его на дорогу; произошел звук от взрыва гремучей ртути (около ½ золотника), отбросившего крышку от банки. Затем вернулись по боковой дороге в город. Насколько я припоминаю теперь, мы пришли вновь на конспиративную квартиру для каких-то указаний от Желябова, и так как он долго не приходил, то я упрекнул его за это, а когда сказали, что он совсем не придет, то я сказал по этому поводу что-то, рассердившее окружающих, и кто-то, не Геся ли Гельфман, сказал мне, что если не придет, то, значит, занят.

Уходя, техник просил нас не ходить в такие места, где можно быть арестованным. «Обыкновенно в такие минуты аресты как-то возможнее», — пояснил он. Окончательно решили прийти на квартиру в воскресенье, 1 марта, чтобы получить снаряды и необходимые указания. Более ничего припомнить не могу, относящегося до подготовления к покушению с этой стороны.

2. В воскресенье утром я пришел на конспиративную квартиру, около 9 ч. утра. Был ли кто там раньше — не помню. В скором времени собрались и остальные, т. е. Котик, Михайлов и Михаил, насколько помню. Затем пришла Перовская, принеся с собою довольно большой узел с снарядами; сколько их было, не знаю, однако, во всяком случае, не больше 2-х, потому что они были достаточно тяжелы, и притом нести большое количество было бы опасно — можно уронить, споткнуться и т. д. Она сказала, что ехала на извозчике, что еще более подтверждает мою мысль, потому что на коленях можно удержать в безопасности только два таких. Она и сама указала, что снарядов не успели наготовить, хотя несколько человек работали всю ночь, объяснила это внезапно происшедшим арестом Желябова, расстроившим их дело. Это было для нас новостью, несколько смутившей нас. Затем она принялась объяснять план действия, начертив при этом приблизительно местность на конверте. Государь, по ее объяснению, в манеж ездит по Невскому, Малой Садовой и Большой Итальянской. На Малой Садовой она кружком означила пункт, где «его уже ждут», наша роль заключалась в том, чтобы занять углы Мал. Садовой и Бол. Итальянской. По Невскому должны быть два человека: один может стоять у памятника Екатерине, а другой — на противоположной стороне проспекта, на углу, который ближе к Адмиралтейству. Угол Садовой и Бол. Итальянской только один, где позволяют стоять публике, поэтому там можно расположиться двум человекам, но стоять не вместе. Когда Государь будет въезжать на Садовую, то мы должны приближаться к углам, но не входить в нее. Если будет слышен звук от какого-то взрыва, то это будет служить сигналом, чтобы входить в Малую Садовую. Означенные места она обозначила на конверте кружками. После этого объяснения она предложила нам самим разобрать места стояния, на что мы не согласились. Тогда она прибавила к своим объяснениям еще следующее: если взрыв на М. Садовой будет почему-либо неудачен, то больше основания предполагать, что испуганный взрывом кучер императорской кареты поедет дальше, к манежу. Поэтому пункт у манежа представляет больше опасностей. Остальное все высказал я в протоколе от 12 марта, и более пока никаких обстоятельств, предшествовавших покушению и относящихся к самому покушению, не припомню. Всему зачеркнутому и сверхнадписанному в этом моем заявлении прошу верить.

[14 марта]. Предъявленную мне сейчас личность, которую вы называете студентом С.-Петербургского университета Аркадием Владимировым Тырковым, я знаю и признаю в нем того человека, которого во вчерашнем моем показании назвал Арсением или Аркадием, указывая на то, что при слежении за покойным Государем Императором этот человек, встречаясь со мной в кондитерской Андреева вечером, приводил меня в те студенческие, по моему мнению, комнаты, где Софья Перовская отбирала у нас указания о проездах Государя, и, как видно было из его объяснений с Перовской, что он следил одновременно со мной, только в другие очереди.

Предъявленную мне также сейчас личность, которую вы называете Елизаветой Оловенниковой, я знаю; она известна была мне со слов Перовской, которая познакомила меня с этой барышней, под именем Лизы, фамилии же ее я не знал. Она также, вместе со мной, приходила на те квартиры, где мы встречали Перовскую, и отдавала также отчеты Перовской в своем слежении за поездками по городу покойного Государя Императора.

[20 марта]. В предъявленном мне сейчас человеке, которого вы называете Кибальчичем, я признаю того самого техника, о котором я говорил в моих предыдущих показаниях; его я встречал на Тележной улице, в конспиративной квартире, а затем в субботу, накануне 1 марта, он ездил с нами для пробы действия снаряда. Кроме того, я его, как уже показывал, встречал в ресторане Детроа. Фамилии и его клички я не знал, а был он мне известен как техник. <…>