Услыхав такое, Анна-Барбара горько разрыдалась и крикнула:

— Но вы же мне обещали, что я буду ходить за вами и за Героем, а оказывается, мне придётся целый год сидеть в этом мрачном подземелье, не видеть ни солнца, ни зелени, не слышать человеческих голосов и очищать от грязи ваши медяки! Я не согласна! Я не хочу!

Несчастная девочка, обливаясь слезами, ещё долго звала жестокого Ганса Жмота и умоляла отпустить её, но он, должно быть, и не слышал её. Тогда она поняла: единственное, что ей остаётся, — приняться за работу, как можно скорее всё вычистить и выйти на волю. Насыпала она на стол кучку медяков, смочила в растворе тряпочку и принялась тереть первую монетку. Ох и долго же пришлось её начищать, пока она не заблестела, как новенькая. Прикинув, сколько монет лежит на столе, сколько тысяч их в каждой бочке и сколько миллионов во всех бочках, Анна Барбара пришла в отчаяние. Но она сказала себе: «Нельзя отчаиваться! За меня их никто не вычистит!» — и продолжала старательно тереть медяки, пока не проголодалась.

Взяв хлебец и чашку с молоком, она стала есть.

После первого глотка она поняла, что хлебец слишком маленький, наесться им не наешься, разве что заморишь червячка. И тут вдруг раздался тоненький голосок:

— И мне дай поесть и попить!

Анна-Барбара посмотрела на стол, заглянула под стол, обвела глазами каморку, но никого не увидела. Решив, что ей послышалось, она опять принялась за еду. Но едва поднесла хлеб ко рту, снова раздался тот же голосок:

— Не хотят меня накормить-напоить, а я такой голодный!

На этот раз Анна-Барбара не стала осматриваться, а спросила:

— Кто ты? Где прячешься? Почему я тебя не вижу?

— Я сижу в бутылке, — отвечал тоненький писклявый голосок, — и делаю раствор, которым ты начищаешь медяки.

Присмотрелась Анна-Барбара и увидела, что и вправду в бутылке на дне сидит крошечный человечек ростом с ноготь большого пальца.

— Ну что, увидела? — спросил человечек. — Ну-ка, помоги мне вылезти, я хочу поесть на свежем воздухе.

А когда Анна-Барбара стала беспомощно оглядываться, соображая, чем бы вытащить человечка из глубокой бутылки с узким горлышком, он сердито прикрикнул:

— Не можешь, что ли, побыстрее? Думаешь, это большое удовольствие — целыми днями сидеть в едком растворе? Да возьми соломинку со своей постели, по ней я и вылезу!

Анна-Барбара принесла соломинку, опустила в бутылку, человечек вылез, уселся на пробку и потребовал:

— Скорей корми и пои меня!

Оторвала Анна-Барбара крошку хлеба, капнула молока в шелушинку от овсяного зерна и протянула человечку. Он мигом всё проглотил, тут же завопил: «Ещё! Ещё!» — и принялся яростно колотить кулачками по пробке. Лицо у него сразу же побагровело, живот вздулся и стал круглый, как горошина. Он продолжал кричать: «Ещё! Ещё!» — и, если Анна-Барбара замешкалась, подавая крошку хлеба, ругал её лентяйкой и грозил, что тоже будет лениться при приготовлении раствора.

Наконец человечек насытился и, довольный, сидел на пробке, болтая тоненькими ножками и приговаривая:

— Ух и наелся я! Ну, спасибо тебе! В благодарность я такой раствор буду делать, что работа у тебя пойдёт как по маслу.

— Да неужто можно начистить до блеска этакую тьму медяков? — недоверчиво спросила Анна-Барбара.

— Можно, — уверенно ответил человечек. — Терпения у тебя хватит, а я тебе помогу.

— А у Ганса Жмота правда есть золотой талер? — снова спросила девочка.

— Придёт время — узнаешь, — промолвил человечек. — А пока я могу тебе сказать только одно: и есть, и нету.

Покуда Анна-Барбара ломала голову, как понять этот ответ, человечек заявил:

— А теперь мой черёд задавать вопросы. Скажи: как тебя зовут?

— Анна-Барбара.

— Экое дурацкое имя! — заявил человечек. — Я буду называть тебя «милая».

Анна-Барбара засмеялась. Дело в том, что в их деревне парень называл милой девушку, на которой собирался жениться. А её будет звать милой человечек с ноготок. Очень ей это показалось забавным, поэтому она и рассмеялась.

Человечек же разозлился, покраснел как рак и заверещал:

— Немедленно прекрати этот дурацкий смех, дрянная девчонка! Да, я буду называть тебя милой, а ты меня — милым, и, когда придёт время, мы с тобою поженимся!

Что тут с Анной-Барбарой стало! Она свалилась с табуретки и хохотала, хохотала — остановиться не могла. Стоило ей глянуть на человечка: на его морщинистое багровое личико, на голый, как яйцо, череп, клочковатую бородёнку, круглый животик, тоненькие, похожие на палочки ручки да ножки — и подумать, что он собирается на ней жениться, как ею снова овладевал неудержимый смех.

Человечек соскочил с пробки, затопал ногами, но не от смеха, а от злости и закричал тоненьким писклявым голоском:

— Погоди, негодная девчонка! Вот станешь моей женой — я тебе попомню этот смех! Я тебя за волосы отдеру! — И он в сердцах погрозил ей крохотным пальчиком.

Анна-Барбара продолжала хохотать, и тогда он в ярости вскарабкался по соломинке на горлышко и нырнул в бутылку. Лишь по пене и по пузырькам, поднимающимся со дна, можно было догадаться, что человечек там сидит и злится.

Успокоившись, Анна-Барбара снова принялась за работу, которая пошла так споро, что девочка невольно подумала: «Хоть этот забавный человечек и злюка, но раствор делает превосходный: стоит мне чуть потереть медяк, как он тут же начинает сверкать, словно луна в полнолуние».

Так они трудились сообща много-много дней подряд. Анна-Барбара без устали тёрла и чистила монеты, стараясь поскорей выполнить работу, и с каждой новой бочкой, заполненной вместо позеленевших яркими, блестящими денежками, на сердце у неё становилось всё легче. Человечек с ноготок тоже не ленился: делал отличный крепкий раствор для чистки. Изо дня в день они вместе обедали: ели хлеб и запивали его молоком. И каждый раз во время еды между ними вспыхивала ссора, потому что человечек упрямо называл Анну-Барбару милой и ужасно злился, когда она в ответ начинала хохотать. Ещё он заявил, что у себя в доме велит ей варить не гороховый, а чечевичный суп. Анна-Барбара, которая как раз любила гороховый суп, ехидно поинтересовалась, не в бутылке ли с раствором находится его дом и как ей туда войти. Не может ли он сделать дверь, то есть горлышко, пошире?

Каждый раз ссора кончалась тем, что разъярённый человечек грозил Анне-Барбаре самыми ужасными карами, когда она станет его женой. Пропищав угрозы, взбешённый человечек вскарабкивался по соломинке, плюхался в бутылку и так там бесновался, что вся поверхность раствора покрывалась пеной.

В этом глубоком мрачном подземелье, которое освещалось светлячками, ночь ничем не отличалась ото дня, и поэтому Анна-Барбара понятия не имела, сколько времени прошло от начала работы до того момента, когда она увидела дно последней бочки. Там лежал медный колокольчик. Как только девочка кончила чистить последний медяк, человечек сказал:

— Звони в колокольчик! — а сам быстренько нырнул в бутылку.

Анна-Барбара потрясла колокольчик. Ах какой раздался приятный гулкий звон! Ей сразу припомнилась родная деревня; пастух гонит стадо, а впереди выступает большая красно-пегая корова мельника и звякает боталом, висящим на шее. Девочка продолжала звонить, и внезапно заскрипел засов, дверь распахнулась, на пороге появился тощий желтолицый Ганс Жмот и хмуро спросил:

— Что, уже сделала? Все монеты вычистила? Ни одной не пропустила?

Он перерыл все бочки и, убедившись, что нет ни одного невычищенного медяка, сказал:

— Ладно, треть золотого талера ты отработала. Пошли, покажу работу, которую тебе придётся выполнить, чтобы заслужить вторую треть.

Анна-Барбара набралась решимости и стала жалобно умолять жестокого Ганса Жмота отпустить её на волю из этого мрачного подземелья, куда не долетают ни человеческие, ни птичьи голоса и не заглядывает солнце. В бутылке забурлил и начал выплёскиваться раствор: это человечек, слыша просьбы девочки, пришёл в негодование. Однако Ганс Жмот ледяным тоном заявил, что уговор есть уговор и он никуда её не собирается отпускать, пока она не отработает весь положенный срок. С этими словами он взял её за руку, собираясь отвести в следующую каморку.