Тяжело вздохнув, барсук снова пустился в путь. Но прежде произнёс следующие слова:
— Да, да, я понимаю, в этом бестолковом мире мне трудно живётся, и добраться до моего Сладенького, созданного ведь для меня одного, будет нелегко. Вот опять уже начинаются мучения из-за жилья! Поблизости не найдёшь ничего подходящего. Бестолковый этот мир, и я, барсук, куда толковее всё бы устроил!
Досадливо встряхнув головой, Фридолин поплёлся дальше по-над озером. Его переполненное брюшко чуть не волочилось по земле, и, как бы в наказание за подобное обжорство, Фридолин, перебираясь через низкую каменную ограду в самом конце поля, споткнулся.
— Так я и знал! — воскликнул он, с упрёком поглядывая своими маленькими глазками на небо. — Начинается! И ничего-то нам хорошего не суждено вкусить вдоволь. Не успел я пригубить своего Сладенького, как тут же эта каменная стена! Нет, нет, мир наш бестолков! Были бы у меня такие стройные лапы, как у лисы, я не спотыкался бы о каждый камень. И о чём только создатель думал, сотворив меня?
Фридолин так долго выжидал, сидя за поленницей, и так много потратил времени, исследуя незнакомый огород и уплетая Сладенькое, что теперь, когда он снова топал по дороге, утро следующего дня уже заявило о себе — подул свежий ветерок, выпала холодная роса. Следовало бы поторопиться и устроить себе хотя бы временное жильё, где можно было бы провести светлое время суток. Фридолин уже осмотрелся и понял, что здесь, на пологом берегу, ничего подходящего не найдёшь и потому повернул в другую сторону. Постепенно поля поднимались к небольшому, покрытому высохшей травой холму, и так же медленно, кряхтя поднимался наш Фридолин, проклиная своё набитое брюхо и совсем позабыв, с каким удовольствием он его только что набивал. И так он утомился от всего пережитого да и от бессонных дней, что совсем уже не замечал, где и куда идёт… Вдруг почва выскользнула у него из-под ног, и Фридолин — уже во второй раз в эту ночь — упал, упал в небольшую песчаную яму, откуда Дицены и Шенефельды обычно брали песок. Хотя барсук и упал с метровой высоты, он не ударился — внизу был мягкий мелкий песочек. Недовольно оглядел он высокие стены и тут же решил подаренную ему судьбой яму не покидать. Кто его знает, сколько времени придётся разыскивать укромный уголок! Рассвет уже близок! Небрежно и в то же время с трудом он вырыл себе небольшую норку в стенке, забрался в неё и минуту спустя уже крепко спал.
Милое солнышко взошло на востоке и поднялось над большим Карвицским озером, посылая земле свои тёплые лучи. Лёгкий ветерок мало-помалу набрал силу — листья ольхи и прибрежный камыш зашуршали. По холму проковылял заяц и замер, почуяв незнакомый запах барсучьего следа. Осторожно понюхал его и задумался. На всякий случай он сделал петлю, а затем поскакал вниз по склону на поле Шенефельдов, решив там и позавтракать. А барсук Фридолин спал.
На дороге, что ведёт от деревни к мостику, перекинутому с берега на Остров, показались двуногие — молодой Гюльднер из кузницы и каменщик Штудир, оба шли на Кановский остров пилить дрова. И оба остановились как раз у песчаной ямы. Гюльднер чиркнул спичкой, намереваясь раскурить трубочку, но ветер её тут же задул. Тогда он спрыгнул в песчаную яму и уже здесь раскурил трубку, стоя около временной норки барсука.
— Глянь-ка! — крикнул он Штудиру наверх. — Похоже, будто тут зверь какой скрёбся.
— Ты давай скорей, и так уж мы нынче запоздали, — ответил ему приятель.
Гюльднер выбрался из ямы и вместе со своим напарником, немного не дойдя до моста, сел в лодку и поплыл в сторону Кановского острова.
А барсук Фридолин спал.
Прошло ещё часа два, и опять кто-то показался на дороге. Это был батрак. Он вёл корову нашей фрейлейн Шредер — тётки Минны, как её все называли в деревне. Дойдя до полоски, засеянной люпином, батрак привязал корову к колышку — через межу от луга Шенефельдов, откуда заяц уже успел ускакать, и снова направился в деревню.
А барсук Фридолин спал.
Некоторое время всё было тихо. Солнце поднялось повыше, воздух прогрелся, бабочки порхали над цветами. Птицы в ветвях чирикали: слетят вниз, клюнут зёрнышко-другое и опять взлетят, но уже на другую ветку. Порой на озере плеснёт рыба или в люпине замычит корова тётки Минны.
И всё это время переутомившийся и обожравшийся барсук мирно спал.
Но вот у околицы показалось трое двуногих.
В середине шагал папа Дицен, справа его большая и такая послушная дочь Мушка, а слева златокудрый Ахим. В руках у Мушки была небольшая корзиночка, покуда ещё пустая. Дойдя до вершины холма, они остановились совсем недалеко от песчаной ямы, взяли Ахима в середину и — раз-два-три — дали ему полетать по воздуху, при этом все очень громко смеялись. Таким вот весёлым образом сбежав с холма, они снова стали подниматься к песчаной яме, и тут папа и Мушка задержались, чтобы перевести дух, — оба они запыхались, помогая Ахиму летать по воздуху. А мальчик, которому очень хотелось показать, что он ничуточки не устал, быстро взбежал на вершину холма и, остановившись на самом краю песчаной ямы, крикнул:
— Прыгать хочу! Папа, я прыгать хочу!
Это была его любимая ребячья игра — прыгать в мягкий песок с края песчаной ямы. Но один Ахим ещё не умел прыгать в яму, его надо было подхватывать.
— Не сейчас, Ахим, позже, — ответил ему папа. — А сейчас давай с тобой камушки покидаем!
Так все Дицены и ушли от песчаной ямы, и барсук Фридолин продолжал спокойно спать.
Корова тётки Минны подняла голову и громко замычала Диценам навстречу: ей очень хотелось, чтобы колышек, к которому её привязали, переставили — здесь она уже общипала всё. Но этого Диценам нельзя было делать — корма для коровы должно хватить на весь день. Дицены и правда прошли немного правее на небольшой, довольно каменистый участок, тоже принадлежавший тётке Минне, и стали собирать мелкие камушки в корзиночку Мушки.
Быстро наполнив её, вся семья подошла к мосту, перекинутому с берега на Остров. Здесь они остановились и стали бросать камушки с моста в воду. На самом деле бросал один Ахим, Мушка, как девочка-паинька, охотно уступала младшему брату и только изредка бросала камушек, так, больше за компанию. А папа даже ни одного камушка не бросил. Когда камни бултыхались в воду, Ахим верещал от восторга, и Мушкина корзиночка очень быстро опустела. Тогда дети сбегали ещё раз на каменистый участок, набрали камней, и потом ещё и ещё — Ахиму всё было мало. В воде рядом с мостом собралась уже целая кучка камней — Дицены здесь не первый раз так веселились. Иногда папа указывал Ахиму какую-нибудь цель — корягу в воде или просто тростинку. Случалось, что Ахим и попадал, но бывали в этом смысле и неудачные дни.
Вообще-то папа был уверен, что Ахим научится хорошо и метко бросать.
Наконец Ахим утихомирился, и все трое тронулись в обратный путь. И снова они прошли мимо коровы тётки Минны; корова мычала ещё требовательней — ведь она всё уже подчистую выщипала, а что не выщипала, затоптала. Но Дицены и теперь не переставили колышек — им никто не разрешал этого.
Потом они подошли к песчаной яме, и Ахим снова крикнул:
— Прыгать! Папа, я прыгать хочу! Ты обещал… — И малыш стал на самом краю ямы.
Но папа Дицен никак не мог решиться: уже настала обеденная пора, надо было спешить домой. Но обещал — выполняй! И папа Дицен подал Ахиму руку…
Это был опасный момент — вот-вот сон барсука Фридолина будет прерван…
Но тут со стороны деревни донёсся звон колокола, и папа Дицен, испугавшись, воскликнул:
— Поздно, дети! Мы же опаздываем к обеду. Полетели теперь с тобой, Ахим, до самого дома.
И папа и Мушка, подхватив Ахима за руки, понеслись вниз с холма. Раз, два, три — полетел Ахим.
Так они и бежали: вниз с холма, вверх на холм, а потом по ровной дороге мимо диценской пашни и влетели прямо на кухню, где мама как раз зачерпнула суп половником, наливая супницу.