По причинам, которые слишком долго объяснять, он больше доверял Геомантии.

Порой я слышал, как он посмеивался над некоторыми современными каббалистами. С другой стороны, он, несомненно, был хорошо осведомлен в литературе и традициях всех оккультных наук и всех мистических философий.

Он глубоко изучал некоторые области Магии, и я могу сказать, что он обладал некоторыми природными дарованиями, настолько необходимыми для занятий магией, что без них любые формулы не приносят никакой пользы…

(24 января 1891 года)»

С. де Г.

ПРЕДИСЛОВИЕ К «ЗАНОНИ»

Некоторые из моих читателей, возможно, знакомы со старой книжной лавкой, еще несколько лет назад существовавшей в окрестностях «Ковент-Гардена». Я говорю «некоторые», ибо в этих драгоценных книгах, которые упорно скапливались в течение целой жизни на пыльных полках моего старого друга Д***, разумеется, не было ничего такого, что могло бы привлечь множество посетителей. Там не нашлось бы ни популярных трактатов, ни занимательных романов, ни историй или рассказов о путешествиях, ни «Библиотеки для народа», ни «Развлечений для миллионов». Но ни в одном другом месте во всей Европе любопытные не могли бы найти более удивительной коллекции произведений алхимиков, каббалистов и астрологов, когда-либо собранной энтузиастом. На покупку этих непродажных сокровищ хозяин дома потратил целое состояние. Впрочем, старик Д*** вовсе не собирался их продавать… У него сжималось сердце, когда какой-нибудь посетитель заходил в его лавку. Он следил за движениями самонадеянного и непрошеного гостя своим мстительным взглядом; он бегал вокруг него, сохраняя бдительность, полную беспокойства; и когда невежественные руки вынимали его идолов из их ниш, он стонал и хмурился. Когда какая-нибудь из «султанш» этого волшебного «гарема» привлекала вас и обозначенная цена не казалась вам непомерной, он часто удваивал сумму. Если вы колебались, то он с внезапным наслаждением вырывал древнюю «прелестницу» из ваших рук. Если же вы уступали, то он становился олицетворением отчаяния. И часто в глухую полночь он стучался в вашу дверь, умоляя вас продать ему обратно, на ваших условиях, книгу, которую вы купили у него по столь фантастической цене. Ярый последователь Аверроэса и Парацельса(1), он не менее ревностно, чем философы, которых он изучал, стремился скрыть от непосвященных накопленные им знания.

Так уж случилось, что несколько лет назад, в пору моих первых шагов в литературе и в жизни, меня охватило желание познакомиться с подлинными истоками и принципами необычной секты, известной под названием Розенкрейцеры(2). Поскольку я был не удовлетворен скудными и поверхностными сообщениями, которые можно найти в соответствующих трудах, мне представлялось вполне возможным, что библиотека г-на Д***, столь богатая готическими инкунабулами и манускриптами, могла включать в себя более точные и подлинные документы этого знаменитого братства, написанные — кто знает? — одним из членов Ордена и подтверждающие, авторитетно и детально, те притязания на мудрость и добродетель, которые Брингарет (3) приписывал этим преемникам Халдеев и Гимнософистов. Поэтому я отправился в то место, которое, как я со стыдом должен признаться, было одним из моих любимых. Но нет ли в летописях наших дней заблуждений и ошибок, столь же нелепых, как заблуждения и ошибки алхимиков древности? Наши газеты покажутся нашим потомкам столь же исполненными иллюзий, какими представляются нам книги алхимиков; и, тем не менее, пресса служит самим воздухом, которым мы дышим, к тому же весьма мглистым воздухом!

Войдя в лавку, я был поражен почтенной внешностью посетителя, которого я никогда раньше здесь не встречал. Но еще больше меня поразили те знаки уважения, которые расточал ему презрительный коллекционер.

— Сэр! — наконец, воскликнул он выспренним голосом, пока я листал страницы каталога. — Вот уже сорок пять лет я занимаюсь этими изысканиями, но из всех людей, которых я встречал, вы — единственный, кто действительно достоин быть моим посетителем. Но где и как в этот легкомысленный век вам удалось приобрести столь глубокие познания? И это величественное Братство, доктрины которого, едва намеченные древнейшими философами, остаются тайной для новейших; скажите мне, существует ли на земле книга или манускрипт, откуда можно узнать их открытия и догматы?

Едва ли нужно говорить, что слова «величественное братство» пробудили мое внимание, и я стал жадно прислушиваться к ответу незнакомца.

— Я не думаю, — произнес пожилой Господин, — что Учителя Школы когда-либо раскрывали миру свои подлинные доктрины, если не считать темных намеков и мистических притч. И я не стану осуждать их за эту скрытность.

Он умолк и, похоже, собрался уйти, и тогда я внезапно обратился к коллекционеру:

— Господин Д***, я не вижу в этом каталоге ничего связанного с Розенкрейцерами.

— Розенкрейцерами! — воскликнул пожилой Господин, и теперь уже он сам посмотрел на меня с нарочитым удивлением: — Кто другой, кроме Розенкрейцера, мог бы объяснить розенкрейцеровские тайны? Не думаете ли вы, что член этого Братства, самого ревностного из всех тайных обществ, когда-либо согласился бы поднять покров, скрывающий от мира Исиду их Мудрости?

«Ага! — сказал я самому себе. — Значит, это и есть то «величественное Братство», о котором вы только что говорили? Хвала небу!.. Я, несомненно, наткнулся на одного из членов братства!»

— Но, сэр, — возразил я, повысив голос, — где же я смогу почерпнуть сведения, если не в книгах? В наши дни нельзя опубликовать ничего, не сославшись на авторитетный источник; невозможно даже цитировать Шекспира, не указывая на полях главу и стих. Мы живем в век фактов — фактов, сэр!

— Что ж, — ответил старик с вежливой улыбкой, — если нам доведется встретиться вновь, возможно, я смогу направить ваши поиски к подлинному источнику информации.

И с этими словами он застегнул свой длинный сюртук, свистнул своего пса и вышел.

Ровно четыре дня спустя после этой краткой беседы в лавке г-на Д*** я опять повстречал пожилого джентльмена. Я спокойно скакал в сторону Хайгейта, как вдруг у подножия классического холма увидел незнакомца; он ехал на черном пони, и впереди бежал его пес, который тоже был черным.

Если вы встречаете человека, с которым хотите познакомиться, едущего верхом в самом начале длинной дороги, ведущей в гору, где, если только он не одолжил любимую клячу своего друга, он не может, из приличествующей гуманности по отношению к грубому созданию, ускакать от вас далеко, то боюсь, вы сами будете виноваты, если не продвинетесь в достижении своей цели, прежде чем взберетесь на вершину холма. Одним словом, я добился такого успеха, что, добравшись до Хайгейта, старик предложил мне остановиться в его доме, который находился немного в стороне от деревни; и это был превосходный дом — маленький, но удобный, с большим садом и окнами, откуда открывался вид, который Лукреций рекомендовал Мудрецам: шпили и купола Лондона, отчетливо различимые в ясную погоду; здесь — Приют Отшельника, а там — Mare Magnum [144] мира.

Стены главных покоев были украшены картинами редкостного достоинства, принадлежавшими к той высокой школе искусства, которую так плохо понимают за пределами Италии. Я с удивлением узнал, что все эти полотна принадлежали кисти их владельца (4). Мое нескрываемое восхищение пришлось по душе моему новому приятелю и склонило его к разговору, который показал, что он был столь же возвышенным теоретиком, как и практиком. Нам не хотелось бы утомлять читателя неуместной критикой, но необходимо сообщить в двух словах об одном наблюдении, которое может пролить свет на замысел и характер того произведения, введением к которому служат эти страницы. Мой хозяин точно также настаивал на взаимосвязи искусств, как один выдающийся автор настаивал на синтезе наук; он утверждал, что в любом плоде воображения, выраженном словами или красками, художник, принадлежащий к самым возвышенным школам, обязан проводить четкое различие между Реализмом и Истиной (5); другими словами, между подражанием действительной жизни и облагораживанием Природы в Идеале.