Живший в Сирии, Риме и Сицилии ученик Плотина, философ-неоплатоник и богослов Порфирий (232/4— 304/5) в своей утраченной работе о мистериях подробно комментировал чрезвычайно популярные начиная с II века от Р.Х. "Халдейские оракулы", так называемые "Священные слова". По свидетельству Евсевия160, Порфирий ставил элевсинских жрецов наравне с богами: иерофанта наравне с демиургом, или творцом, — вероятно, Дионисом-Плутоном; дадуха наравне с Гелиосом; эпибомия наравне с богиней Луны Селеной, а иерокерика, или глашатая (вестника), наравне с Гермесом. Однако Порфирий никогда не бывал в Элладе и приводит не собственное свое свидетельство. Его ученик Ямвлих (250–330) в сирийском Апамее написал хорошую книгу "О египетских мистериях"161, но не ссылался ни на Элевсинии, ни на иные греческие таинства, а просто отвечал на письмо о фундаментальных вопросах тогдашней религии платоников, которое Порфирий, его учитель, адресовал неизвестному жрецу Исиды и Осириса по имени Анебон. Об Элевсинских таинствах книга никаких свидетельств не дает.

Дадух

Иерофант

Иерофант, дадух и керик — вот минимум жрецов, при каком могли совершаться Элевсинские таинства. Кроме них было еще две жрицы — Деметры и Гекаты-Артемиды, для Персефоны же, являвшейся лишь в созерцании, особой жрицы не существовало. В будничной жизни это были жены главных жрецов или их близкие родственницы. Обряд могли исполнять только представители двух древних родов — Евмолпиды и Керики, и только они занимали эти должности. Из Кериков был не только открыто выступавший керик, но и храмовый факелоносец, или дадух. Жрица Гекаты при необходимости представляла также и Персефону. Деметра — Деметра Антея ("призрачная") — и Рея по культу и мифу были едины.

Что до второстепенных жрецов, то из них подтверждены свидетельствами: крокониды — гидран ("водный"), эпибо-мий ("алтарный") и литофор ("камненосец"), последний, видимо, как служитель бога Ареса. Из богов упоминаются Афродита, Гефест, Прометей, Геракл, Арес. На изображениях встречаются также Семела и Ариадна; из юношей-полубогов — Триптолем, Евбулей и Диоскуры. Всех их могли представлять жрецы, но не обязательно и, уж во всяком случае, не одновременно. Поэтому жрецов было гораздо меньше, чем богов и героев, известных в культе. Не в пример мифу, культ обходился с персонажами экономно.

В Великих мистериях "отрок очага" был прислужником. Вместе с иерофантом ему дозволялось войти в Анакторон, где он клал дрова на низкий круглый очаг, столь любезный подземным богам; здесь он сохранился как домашний очаг микенской эпохи. В целом же пользовались детским ясновидением отрока, которое должно было пробуждать у взрослых способность созерцания. В обрядах требовался лишь один отрок; но — по крайней мере в римскую эпоху — отбирали сразу нескольких, видимо, чтобы наверняка отыскать мальчиков, одаренных ясновиденьем.

"Отрок очага" в свои восемь — двенадцать лет не нуждался в очищении. От Малых мистерий в Аграх он был освобожден, более того, ни под каким видом к ним не допускался. И о том, что происходило в элевсинских дворах, дети не ведали. Взяв с мальчиков обет молчания, их заранее отводили в Дом посвящений, и одному немедля давали в Анактороне указания касательно его обязанностей. Пока нужды в нем не возникало, он сидел там, скрестив ноги, чтобы никому не мешать, а при удачном стечении обстоятельств увидеть, как действует верховный жрец — не только правильно исполняя обряды, но и вызывая реальные духовные свершения. Остальные мальчики размещались перед святая святых. Все они должны были быть отпрысками древних и знатных местных родов и иметь живых отца и мать. Лишь в эпоху Империи возникла довольно большая группа мальчиков и девочек из городской и имперской аристократии.

Ученик апостола Павла Дионисий Ареопагит (II в. от Р.Х.) рассказывает в своей биографии, как он служил "отроком очага". Ученый спор об авторстве сообщения нам безразличен, ибо так или иначе писал все это осведомленный современник: «Мои родители по афинскому обычаю и согласно жребию передали меня элевсинским жрецам, когда я был еще отроком, а вообще-то совсем ребенком, который очень любил играть. Так я, минуя необходимые для взрослых очищения, был посвящен в таинства — выполнял в Телестерионе священнодействия как домашний отрок — прислужник богинь. Однажды, когда я находился в храме (Анактороне), чистил и раскладывал по порядку святыни, вошел (афинский) архонт-басилевс. Видя мою старательность, он подозвал меня к себе и спросил имя и происхождение. Я ответил: "Я афинянин. Отец мой — благородный Сократ, и моя жизнь посвящена служению богам". Потом архонт говорил со жрецами. Позднее я узнал, что разговор этот касался моего воспитания. И в должное время меня действительно передали весьма опытному наставнику, который обучал меня всем наукам. Я узнал границы созвездий и время их появления, круговорот небесных сфер, прибавление и убыль солнечного и лунного времени, а также кое-что о ветрах, погоде, приливах й отливах. Помимо путей и воздействий звезд, узнал я и о причинах, по которым они могут отклоняться от своего пути. Так я (вместе с наставником) мало-помалу в должном порядке прочитал все труды астрономов и философов»162.

Психологические процедуры, вызывавшие ясновидение отроков, нам из античных свидетельств не известны, но, благодаря златокузнецу Бенвенуто Челлини (1500–1570), мы располагаем сведениями из эпохи Возрождения. В своих воспоминаниях, сообщая о заклинании духов в римском Колизее, он пишет вот что: "В ту пору, как делают молодые люди, я влюбился в одну девочку-сицилианку <…>. Тем временем я предался всем удовольствиям, какие только можно вообразить, и завел другую любовь, только для того чтобы погасить эту. Привелось мне через некоторые разные странности завести дружбу с некоим сицилианским священником <…>. Случилось однажды по поводу одного разговора, что зашла речь об искусстве некромантии <…>, на каковые слова священник добавил: "Твердый дух и спокойный должен быть у человека, который берется за такое предприятие. <…> Если ты на это идешь, то уж остальным я тебя угощу вдоволь". <…> Мы отправились в Кулизей, и там священник, нарядившись по способу некромантов, принялся чертить круги на земле <…>. И вот он велел нам принести с собой драгоценные курения и огонь <…>. Когда он был готов, — он сделал в кругу ворота и, взяв нас за руку, <…> поставил нас в круг <…> затем приступил к заклинаниям, и длилась эта штука полтора с лишним часа <…>. В эту ночь нам никакого ответа не было. <…> Некромант сказал, <…> что он хочет, чтобы я привел с собой невинного мальчика. Я взял одного своего ученика, которому было лет двенадцать, и снова позвал с собой <…> Вин-ченцио Ромоли; а так был у него близкий приятель, некий Аньолино Гадди, то также и его мы повели на это дело <…> затем этому моему Винченцио он поручил заботу о курениях и об огне <…> затем мне он дал в руки пентакул, каковой он мне сказал, чтобы я его поворачивал сообразно местам, куда он мне укажет, а под пентакулом у меня стоял этот мальчуган, мой ученик. Начал некромант творить эти ужаснейшие заклинания, призывая поименно великое множество этих самых демонов <…> Я, по совету некроманта, снова попросил, чтобы мне можно было быть с Анджеликой <…> обернувшись ко мне, некромант сказал: "Слышишь, что они сказали? Что не пройдет и месяца, как ты будешь там, где она". <…> С другой стороны мальчик, который стоял под пентакулом, в превеликом испуге говорил, что в этом месте миллион свирепейших людей, каковые все нам грозят; потом он сказал, что появилось четыре непомерных великана, каковые вооружены и показывают вид, что хотят войти к нам <…> Винченцио Ромоли, который дрожал, как хворостинка, хлопотал над курениями. <…> Мальчик спрятал голову между колен, говоря: "Я хочу умереть, потому что нам пришла смерть". Я <…> сказал мальчику: "Эти существа все ниже нас, и то, что ты видишь, — только дым и тень; так что подыми глаза". Когда он поднял глаза, он опять сказал: "Весь Кулизей горит, и огонь идет на нас". И, закрыв лицо руками, снова сказал, что ему пришла смерть и что он не хочет больше смотреть. <…> Аньолино Гадди <…>, чуть хотел тронуться, издал громогласную пальбу с таким изобилием кала, каковое возмогло много больше, нежели цафетика. Мальчик, при этой великой вони и при этом треске приподняв лицо, слыша, что я посмеиваюсь, успокоив немного страх, сказал, что они начали удаляться с великой поспешностью".