А те греческие солдаты, которых расстреляли, — они должны были быть здесь? Нет. Касалось это их с какой-либо стороны? Да… Так о чем же ты толкуешь? Почему это касается греков больше, чем тебя? Ты просто не хочешь, чтобы тебя подстрелили. Они вот не боялись, что их застрелят, — так или иначе, — а тебе ни до кого дела нет, да, тебе нет… Они погибли потому, что преимущество было не на их стороне, но они должны были быть здесь… И сами они так считали… считали даже в тот момент, когда их расстреливали. Елена тоже так думает. Она знает, что делает. Все знают, кроме меня. Итак, мой мальчик… знаешь ли ты, что делаешь? Да. Знаю. Так брось же эти рассуждения, ты ведь не чувствуешь угрызений совести, когда сбиваешь «КР—42». Сбиваешь так, как будто это машины, летающие без людей. Если на самолете есть пилот, ну что ж, тем хуже… И мы все чувствуем так же. И итальянцы тоже. В чем же дело? Знаешь ли ты, что делаешь? «Да», — сказал он Елене. Да, знаю… и она знает… Да. Знаю. Вся суть в том, что это дело длительное и лично я никаких результатов пока не чувствую, отсюда и сомнения.

Но если бы ты был греком, ты тоже переживал бы сомнения. Суть в том, что приходится вести борьбу с худшим из двух зол. И, значит, были бы такие же сомнения.

Когда Квейль приземлился на аэродроме, оказалось, что, кроме него, вернулись только четверо: Хикки, Констэнс, Херси и Ричардсон. Из звена Тэпа никто не вернулся, — не было ни Брюера, ни Финна, ни самого Тэпа.

— Там было сущее месиво, когда я уходил, — сказал Ричардсон.

— Кого сбили? — спросил Квейль, подходя к остальным. Они сидели на подножке автобуса вместе с доктором Андерсоном.

— Неизвестно. Ричардсон говорит, будто Тэпа, — ответил Хикки.

— Тэпа!

Квейль никак не ожидал, что почувствует такую боль.

— Я видел, как он увернулся примерно от двух десятков «42», окруживших его, но при следующем заходе мне показалось, что они опять насели на него и на этот раз сбили, — сказал Хикки.

Летчики внезапно вскочили и уставились на северо-запад. Где-то чуть слышно гудел мотор, но ничего не было видно; и вдруг Квейль сообразил, что звуки доносятся с восточной стороны. Он повернулся и стал всматриваться. Вскоре показался «Гладиатор», летевший над долиной. Самолет выровнялся и пошел на посадку. Он снижался с чрезмерной скоростью, посадочные щитки у него были опущены.

— У него перебито управление щитками, — заметил Хикки.

«Гладиатор» коснулся земли, он сильно козлил. Земля брызнула из-под его колес. Он снова взлетел… Самолет немного «клевал» носом… Приземлился снова и на большой скорости заскользил по аэродрому. Квейль понимал, что пилот боится тормозить, чтобы не скапотировать. Наконец «Гладиатор» остановился у самого края площадки. Пилот вылез из кабины и освободился от парашюта. Это был Финн. Значит, недоставало еще Тэпа и Брюера.

— Кого сбили, не Тэпа ли? — спросил Квейль Финна.

— Не знаю. Я даже не знал, что кто-либо из наших сбит. Кого недостает?

— Брюера и Тэпа.

— Я их совсем не видал, — сказал Финн. — У меня отстрелили левый элерон, и мне пришлось чуть не ползком добираться назад. А вдобавок подбили управление щитками…

Они стояли под теплыми лучами солнца и ждали. Механики из наземной команды старались откатить самолет Финна подальше к палатке. Они позвали на помощь другую группу механиков, которые очищали самолет Квейля от пустых гильз.

— Ты сколько сбил? — спросил Хикки Квейля, когда они уселись на влажной траве.

— Один. «КР—42». И еще я подбил бомбардировщик, но он не упал.

— Всего, значит, шесть — из них только три бомбардировщика, — сказал Хикки.

Последний «Гладиатор» показался низко над шоссе, со стороны деревни. Без всяких фокусов он прямо пошел на посадку. Он сел по ветру, и летчики не могли как следует рассмотреть его, пока он не вырулил прямо к ним. Когда он остановился совсем близко от них, из кабины вылез пилот и тяжело ступил на землю — на холодную землю. Квейль сразу узнал его.

Это был Тэп.

Они приняли и то, что Тэп вернулся, как и то, что Брюер был сбит, — каждый факт раздельно и оба вместе. Они были рады, что Тэп вернулся, и они думали об этом больше, чем о том, что Брюер не вернулся.

— Здорово, молокососы, — сказал Тэп.

— Здорово, разбойник, — в тон ему ответил Констэнс.

— Ну и попали мы, — сказал Тэп. Все, что он говорил, звучало неестественно.

— Да, можно сказать, попали, — подтвердил Квейль. Он смотрел на красивое лицо Тэпа, сейчас совершенно серое.

— Кто видел, как сбили Брюера? — спросил Тэп неестественным тоном.

— Я видел, — медленно протянул Квейль.

— Видел меня под ним?

— Нет. Вот где ты был.

— Да, — сказал Тэп. — Вот где. Вот почему его и сбили. Он отвлек на себя два «42», когда они погнались за мной. Вот почему его и сбили.

— А как тебе удалось уйти? — спросил Хикки.

— Они меня больше не видели, — сказал Тэп. — Я был далеко внизу. Я старался держаться под ними и вышел из боя над их собственным аэродромом. Два «42» заметили меня и некоторое время преследовали, но я пошел над долинами, и они скоро отстали. Остальные наши вернулись?

Он огляделся кругом.

— Да.

Тэп вдруг почувствовал себя нехорошо. Он присел на подножку автобуса и медленно расстегнул комбинезон. Никто не сказал ему ни слова. Это было личное дело Тэпа.

— Сколько мы сбили?

— Шесть без твоего.

— Я сбил один «42», — сказал Тэп. — Брюер, кажется, сбил два. Наверное не могу сказать. Я не видел, чем кончилось.

— Значит, семь наверняка. И только два бомбардировщика, — подсчитал Хикки.

— Почему всегда столько хлопот о бомбардировщиках? — сердито сказал Тэп. — Неужели мы обязаны гоняться только за бомбардировщиками?

— От нас требуют бомбардировщиков, — спокойно ответил Хикки.

— Пусть бы эти сволочи сами попробовали! — воскликнул Тэп.

— Да, понимаю, — сказал Хикки. Он старался как можно мягче разговаривать с Тэпом. Тэп это видел, и это бесило его еще больше.

Они поджидали старшего сержанта, который должен был доложить Хикки, в каком состоянии находятся самолеты. Старший сержант начал с машины Тэпа и заявил, что на некоторое время она выведена из строя, — отбиты подпорки крыла. Элероны Финна можно исправить. Хикки все это записал, затем летчики сели в автобус и быстро покатили в город. Квейлю все время казалось, что сейчас далеко за полдень или даже вечер, на самом же деле был только полдень. Ему казалось так потому, что в бою теряется представление о времени. Мерилом времени служат события, и невольно удивляешься, когда оказывается более ранний час, чем предполагаешь.