К началу Великой Отечественной войны я уже был командиром отдельного разведывательного батальона 43-й танковой дивизии. Наше подразделение находилось в 350 километрах от границы. От пограничников мы знали, что по ту сторону неспокойно — вот уже несколько недель подряд там сосредоточивались немецкие войска, танки, самолеты, артиллерийские орудия. Об этом сообщали и перебежчики, и наша агентура. Время было тревожное. В дивизии отменили отпуска и увольнительные. Был отдан приказ привести всю технику в боевую готовность.

На воскресенье 22 июня у нас в дивизии наметили провести спортивный праздник. Мне поручили возглавить мотокросс. Накануне, в субботу, мы весь день возились с мотоциклами: ремонтировали, смазывали, проверяли работу двигателей. Уснули как убитые. А в четвертом часу утра меня вызвали в штаб дивизии. Дежурный сообщил, что звонили из Киева, потребовали срочно к аппарату комдива, а за мной он послал как за командиром разведбата — так, на всякий случай.

Вошел командир дивизии полковник И. Г. Цибин, он сразу же направился в свой кабинет — у него была прямая связь со штабом округа. Вскоре он вышел суровый, взволнованный, даже видно было, как легкая жилка на шее сильно вздрагивала. Но, сохраняя присутствие духа, ровным и твердым голосом приказал дежурному:

— Объявите боевую тревогу! Командиров и политработников — ко мне! Срочно! — и после непродолжительной паузы добавил глухо: — Война, товарищи. Фашисты перешли нашу границу.

Так в мирную созидательную жизнь ворвалась эта страшная война. О ней написаны тысячи книг — художественных и документальных, сняты сотни кинофильмов, опубликованы воспоминания видных военачальников. И все-таки о подвиге нашего народа в этой войне сказано далеко не все. Память о ней острым осколком живет в сердцах и душах фронтовиков. И каждый раз, когда я возвращаюсь к этой теме, снова и снова испытываю огромное волнение и боль. Память будит во мне живые картины горького отступления наших войск в первые месяцы войны, жестоких танковых схваток, беспримерных подвигов и героической гибели моих фронтовых друзей. Вот взялся за перо — и память опять уносит меня в огненную даль сороковых годов.

Да, у нас было намного меньше машин, чем у врага, но бились наши танкисты смелее, отчаяннее, лучше, ведь мы защищали свою родную землю, своих матерей, жен, ребятишек. Вспоминается одна из первых танковых схваток под городом Дубно. Обстановка в те июньские дни сорок первого изменялась не по дням, а по часам. То, что полсуток назад считалось нашим надежным тылом, становилось фронтом, а иногда и тылом вражеских, войск.

В ночь на 26 июня, обходя город Дубно с севера, мы вышли на дорогу Млинов — Демидовка. Под покровом мрака спешили на восток беженцы. К нам подошел красноармеец, отставший от своих, и сказал, что мы находимся в тылу немецких танковых частей. Несколько позднее его сообщение подтвердили и наши разведчики.

— В Демидовке фашисты, — доложили они. — Дорога километра на два забита автомашинами и легкими танками.

— Какая охрана? — интересуюсь я.

— Какая там охрана? Все дрыхнут мертвецким сном. Прямо в машинах и даже на обочинах дорог.

Мы пустили вперед «тридцатьчетверки» и устремились к Демидовке. Увидев недалеко от деревни немецкую колонну, дали по ней залп из пушек тут и там прогрохотали взрывы, взметнулись к небу огромные языки пламени. Так началась эта огненная ночь. Наши «тридцатьчетверки» ворвались в колонну вражеской техники и давай утюжить ее. Обработали дорогу до самой Демидовки, потом южнее. Думали, конец бою, но разведчики обнаружили еще одну колонну фашистов. Трудно сказать, сколько и каких машин уничтожили мы в ту ночь. Когда рассвело, увидели, что броня на наших танках стала черна от сажи и копоти. А кругом — разбитые немецкие танки. Ну, прямо танковое кладбище.

На рассвете ко мне подошел боец мотоциклетной роты и доложил, что пленный офицер просит «руссиш командир». Он был тяжело ранен. Сказал, что в сороковом году воевал во Франции. Но разве там была война? Он видел на днях, как русская пехота шла в атаку. А сегодня ночью какой-то русский танкист таранил его машину. Вот это — война! Потом мне еще не раз доводилось видеть и слышать признание противника, что он не ожидал встретить такого мужественного сопротивления.

После боев за Полтаву к нам в часть (я в то время уже командовал полком) приехал новый командующий 38-й армией генерал-майор В. В. Цыганов с членом Военного совета бригадным комиссаром Н. К. Попелем, с ними были гости — Председатель Президиума Верховного Совета Украинской ССР М. С. Гречуха и корреспонденты фронтовой газеты «Красная Армия» Александр Твардовский и Сергей Вашенцев. Михаил Сергеевич Гречуха поинтересовался, как зарекомендовал себя в боях батальон харьковских коммунистов и комсомольцев, который передали нашему полку. Комиссар бригады рассказал, как героически дрались харьковчане и что они оправдали звание коммунистического батальона.

А вечером ко мне в землянку пришли Твардовский с Вашенцевым. Говорили о разном, конечно же, вспомнили и бои на Карельском перешейке. Попросили Александра Трифоновича прочесть стихи о нашем давнем приятеле Василии Теркине.

Военкоры побывали в батальоне Василия Гавриловича Богачева, одного из лучших наших комбатов, вскоре В. Г. Богачев погиб в одном из боев, он был посмертно удостоен высокого звания Героя Советского Союза.

На обратном пути Твардовский и Вашенцев опять заехали к нам в штаб полка. За чашкой чая, который Александр Трифонович очень любил, он вдруг спросил меня:

— Сергеич, вот ты — уралец. Скажи, что такое сабантуй. Мы с Сергеем Ивановичем слышали от богачевцев, что «юнкерсы» устроили им сабантуй в Полтаве. А другой боец с восторгом поделился: вот мы под Мачихами устроили фашистам такой сабантуй! Так что же это такое?

Я улыбнулся — это слово мне было хорошо знакомо еще с детства. У нас, на Южном Урале, в башкирских и татарских селах после окончания весенних полевых работ всегда устраивали веселый и лихой праздник — сабантуй. И я с удовольствием рассказал об этом нашим гостям.

А вскоре мы в своем полку читали и передавали друг другу газету «Красная Армия» с очерком Сергея Вашенцева «Сабантуй» — о боевых делах богачевцев. Позднее газета напечатала материалы Александра Твардовского о боях наших танкистов под Полтавой. И тут же — стихи о мальчишке, указавшем советским танкистам расположение артдивизиона фашистов, который мы с ходу раздавили. Твардовский нередко бывал в нашей 53-й гвардейской танковой бригаде, которой я командовал. Как-то наш комиссар, радушно встречая его, пошутил:

— Скоро, Александр Трифонович, нашей бригаде присвоят ваше имя.

— Не может быть, — удивился тот.

— А вот увидите! Где вы еще так часто бываете?

— Да, вы правы. К вам я как-то особенно прикипел душой. Еще с Карельского перешейка.

В ноябре сорок третьего, накануне освобождения Киева, мы снова встретились с любимым поэтом.

— Насколько мне известно, со дня на день должны начать освобождение Киева. Так у меня просьба, — вполушутку-вполусерьез обратился Александр Трифонович. — Я знаю, вы танкисты — народ горячий, вам бы побольше накрошить кирпича, наломать дров. А Киев — первый стольный город нашей Руси. И какой красавец! Попробуйте сохранить все, что можно.

— Хорошо, Александр Трифонович, постараемся.

Наши войска взяли Киев без больших разрушений. Очень дорог был нам этот город.

53-я гвардейская танковая бригада (до Курской битвы — 106-я) была сформирована на Урале, в Свердловске. Вчерашние горновые и сталевары, машиностроители и хлеборобы садились за рычаги танков и смело шли в бой.

У нашего уральского поэта-фронтовика Михаила Львова есть такие пронзительные строки: