Рапсоди резко махнул рукой, подавая знак киномеханику.

Он будет крутить этот фильм на Супернове, даже если придётся смотреть его весь день и всю ночь.

За ним, на экране, вновь воссоздался Новый Союз Арса Скайкра — город, который символизировал могущество Инисфара, его растущее превосходство и богатство Галактики, воспроизведённый так, как его видел Арс Скайкр два десятка лет назад.

Вечер окутал лабиринты города и каньоны ферролитовых улиц.

Закат.

Огромные шары атомного света зависли в небе, придавая ему значение.

Рапсоди комментировал:

— Ночь, — резко выдохнул он. — Арс сумел запечатлеть её так, как никто и никогда не делал этого до него. Я вспоминаю, он часто любил повторять мне, что ночь — это время, когда город доказывает свои когти.

Мы снимали две недели, выискивая резкие, обломанные тени. Началась сумасшедшая гонка за важными деталями.

Надвигались когтистые тени. Клыки света резко выгравировывались на тёмных аллеях. Почти осязаемое беспокойство, словно шумная тишина джунглей, двигалось по пандусам и площадям Нового Союза; даже зрители в зале ощущали его. Люди поддались этому беспокойству.

За фасадом цивилизации, у ночной жизни Нового Союза — своя, своеобразная примитивная ярость; юрский период одел вечерний наряд.

В интерпретации Арса Скайкра этот мрачный мир — амальгама безумства и страсти многих тысяч наций, которые пришли на Инисфар. Индивидуальность потерялась в атомной дикости, когда девяносто миллионов жили вместе на пространстве в несколько квадратных фарлингов.

Чувствовалось, что царствующая толпа, ожидающая зрелищ, безвольна. Живя в стаде, они приобрели и развили стадное мышление. Слишком бездушные, они не смогли огранить ценный алмаз — Новый Союз; всё, что им требовалось — это приятно провести время.

В кадре появились хард-степперы — те, кто мог позволить себе купить одиночество и женщину или пневмотанцовщицу. Они, словно в нимбах света сверкающих авеню, вышагивали по проспектам; они ужинали в подводных ресторанах, дружески кивая акулам, проплывающим за стеклянными стенами; они пили в сотнях различных винных погребках; они просиживали ночи напролёт в казино. Везде и всегда находились те, кто по движению их глаз мчался, потел и трясся, стараясь угодить.

Простой галактический город; сила должна помнить, что она сильна.

Картина сменилась. Око камеры проплыло над Старым Янданаггером, пристально вглядываясь в Зал Босфора. Зал располагался в самом центре Нового Союза. Здесь разнообразие наслаждений достигало своего апогея.

Зазывалы расхваливали аттракционы, полигермафродиты хватали за руки, пытаясь затащить в свои притоны; рекою лились всевозможные напитки; кинотеатры, забитые народом; с проплывающих мимо паромов неслись язвительные и грубые реплики; проститутки озабоченно двигались в рабочем ритме; тысячи ощущений — извращение Галактики — предлагались по доступной цене. Человек как никогда ощущал свои клетки, пытаясь взбодрить каждую из них.

Рапсоди 182 не преминул вставить слово.

— Вы когда-либо видели такой реализм? — вопрошал он. — Обыкновенные люди — такие, как вы или я — спускаются на дно, чтобы хорошо провести время. Подумайте, чем являются эти кадры для Нового Союза? И где они находились последние двадцать лет? В хранилищах. Забытые. Почти затерянные. Никто и никогда не увидел бы их, если бы не я.

Большой Цело глухо сказал:

— Я видел их, Рапсоди. Они слишком отвратительны, чтобы быть популярными среди народа.

Рапсоди стоял, окаменев. Тёмное розовое пятно разливалось по его лицу. Эти несколько слов, сказанные ему и всем присутствующим, говорили о его положении. Если он пойдёт на попятный — потеряет своё лицо. На экране, за Рапсоди, мужчины и женщины толпились, чтобы попасть на супер-ужас-шоу “Смерть в отсеке смертников”. Над ними — огромный, словно живой, висел манекен задушенного человека — со свёрнутой на бок головой, вывалившимися из орбит глазами, торчащим из раскрытого рта синим языком.

— Конечно, нам не стоит показывать все эти отвратительные вещи, — очнувшись, согласился Рапсоди.

Он стоял, глупо улыбаясь.

Но улыбка, словно гримаса зубной боли, перекосила его лицо.

— Я демонстрирую эту мерзость, чтобы очертить главную идею. Разумеется, мы обсудим окончательный вариант позже. Разумеется.

Большой Цело кивнул.

— Ты слишком идеализируешь Бастион сорок четыре, Рап, — мягко сказал он. — Это ведь просто бездельник с камерой.

Город Арса Скайкра постепенно пустел. Смятые пакеты из-под орешков, мини-бюллетени последних известий, билеты, программки, превентивы, рвотные пакетики, афиши и цветы — валялись в мусорниках.

Гуляки брели домой.

Над Залом Босфора невидимым пологом спустился туман, как бы подчёркивая растущую пустоту места.

Толстый, в незастёгнутой одежде, вывалился из зала и направился к ближайшему движущемуся тротуару один из хард-степперов. Тот опрокинул кутилу, как осенний лист, и так же, как лист, понёс его.

На башне Пла-то пробило три тридцать. В опустевших ресторанах выключился свет, оставив на сетчатке глаз образ перевёрнутых стульев. Даже купола Цело потускнели. Последние шлюхи вяло плелись домой, крепко прижимая к себе сумочки.

И все же Зал не пустовал.

Глаз камеры, полный раскаяния, глядел вниз на последних свидетелей сцены — свидетелей, которые стояли не двигаясь, бесстрастно, не участвуя, когда вечер был в разгаре. Оглядывая толпу, они ждали в проходах, словно охотники у загонов. Тень скрывала их лица, напряжённые и не выражающие никаких эмоций. Жили только глаза.

— Эти люди, — сказал Рапсоди, — всегда восхищали Арса Скайкра. Они стали объектом его исследования. Он думал, что если кто-то и проведёт его в сердце города, то это могут сделать именно эти люди, пещерные жители дверных проходов. Из ночи в ночь они стояли здесь. Скайкр называл их “призраками праздника”.

Экран моргнул, затем снова обрёл форму.

Верхняя камера держала в прицеле двух мужчин, медленно бредущих вдоль канала.

Арс Скайкр и его молодой помощник Рапсоди 182.

Не спеша они шли к Тайгеру.

Мужчины остановились около обшарпанного магазинчика женской одежды, рассеянно глядя на вывеску “А.Виллиттс. Костюмы и Одежда”.

— У меня такое чувство, что нам пора кое-что выяснить, — сказал Арс. — Нам надо услышать, что есть на самом деле город. Мы попытаемся получить информацию из первых рук. От того, кто должен чувствовать его атмосферу гораздо сильнее нас. С этим парнем мы опустимся в самое его сердце. Но это будет не очень приятно.

Тьма.

Казалось, что она исходила от чёрных костюмов лётчиков реактивной авиации; образцы антиквариата, они висели строго и надменно на стенах магазина, напоминая похоронную процессию.

Костюмы Виллиттса — ископаемые человечества, как, впрочем, и сам костюмер. Он напоминал тех — у дверей Зала.

Глаза Виллиттса — выпуклые и сверкающие, делали его похожим на мёртвую крысу. Он никогда не ходил в Зал Босфора.

— Я — не полицейский, — говорил Арс. — Я просто любознательный. Мне хочется знать, почему вот так вы стоите здесь каждую ночь…

— В этом нет ничего предосудительного, — бормотал Виллиттс, опуская глаза. — Я ничего не делаю.

— Именно так. Вы ничего не делаете. Почему вы — и такие же, как вы, — стоите и ничего не делаете? О чем вы думаете? Что видите? Что чувствуете?

— Я занимаюсь бизнесом, — оправдывался Виллиттс. — Я занят. Разве вы не видите, что я занят?

— Я хочу знать, что вы чувствуете, как живёте, Виллиттс.

— Оставьте меня, пожалуйста!

— Ответьте на мои вопросы, и я уберусь.

— За нами не пропадёт, Виллиттс, — добавил молодой Рапсоди, подмигивая.

Глаза костюмера отливали хитрецой. Он облизал губы. Виллиттс выглядел уставшим, краска отхлынула от лица.

— Оставьте меня в покое, — умолял он. — Это — единственное, о чём я вас прошу. Оставьте меня в покое. Я же ничего не сделал вам, правда? Покупатель может зайти в любой момент. Я не буду отвечать на ваши вопросы. А теперь, пожалуйста, уходите.