Изменить стиль страницы

— По-твоему, я слишком худа? — спросила Кэти с беспокойством.

— Нет, но ты должна отдыхать и есть побольше.

Жаль, что здесь нет сейчас Филомены. Она бы нас покормила. Баббо слишком декоративен и большой фантазер, а старуха любит все делать на скорую руку.

— Ну, Тони, ты ворчун. Она готовит восхитительные блюда.

— Смотри, там, наверху, померанцевые цветы, — сказал Тони, пропуская ее слова мимо ушей. — Сорвать тебе веточку? Нет, лучше не надо, а то это, пожалуй, будет в стиле Ганновер-сквера. Интересно, почему надевают на голову венки именно из этих цветов? Разве померанец был посвящен Гере [174]? Надо будет как-нибудь навести справки.

Кэти рассмеялась.

— О Тони, mein Herz, ты все такой же! Вечно о чем-то наводишь справки или, вернее, собираешься расследовать какие-то неизвестные факты, о которых сейчас же забываешь.

— По-твоему, это очень смешно?

— Нет, восхитительно.

В эту минуту из-за изгороди появилась Мамма, неся блюдо с четырьмя перепелками и огромную миску горошка. Кэти в ужасе ахнула:

— Тони, неужели ты думаешь, что я все это съем?

— Нет, я рассчитываю и сам поесть, но ты можешь съесть трех перепелок и большую часть горошка.

— Ты, видно, думаешь, что я какой-то боров. Мне кажется, я не в состоянии съесть ни кусочка.

— Да ты попробуй. Ну, не доешь, если не сможешь. Кстати, Кэти, ты замужем, или нет?

— Что за странный вопрос вперемежку с перепелками и горошком. Нет, конечно, я не замужем. Но ты ведь женат, не правда ли?

Тони посмотрел на скатерть, а затем взглянул ей прямо в глаза.

— Да. Но я должен сказать, что я очень мало чувствую себя женатым, что это ошибка, какой-то странный дурной сон, от которого я постепенно прихожу в себя. А детей у тебя нет?

— Откуда у меня могут быть дети, — ответила Кэти, снова засмеявшись, — раз я не замужем?

— О, у многих они все же бывают, уверяю тебя.

— Да, — сказала она задумчиво, — это правда.

И опять он заметил выражение страха, мелькнувшее в ее глазах, и подумал, что бы это могло означать. Как странно чувствовать себя такими близкими, так тесно связанными друг с другом и вместе с тем так мало знать о жизни друг друга, что приходится задавать элементарные вопросы, как водится между малознакомыми людьми. Его снова охватил страх, что он, может быть, слишком далеко зашел в своих надеждах. Может быть, Кэти и хотела бы жить с ним, но есть что-то такое в ее жизни, что мешает этому. Но, если нет мужа, нет детей, внебрачных или других, что же может мешать?

Вместе с кофе — настоящим кофе — появились старики, которые, помня приглашение Тони, пришли посидеть с ними, и Баббо помог им докончить бутылку вина. Кэти завязала с ними оживленный разговор.

Тони восхищался тем, как она бегло говорит по-итальянски и свободно прибегает к идиомам, тогда как сам он, когда говорит, просто переводит с английского. Постепенно, однако, она перестала принимать участие в разговоре и сидела молча, рассеянно водя по скатерти концом ложки. Тони не мешал ей, вспомнив, как часто ему доставалось в детстве за эту привычку, и продолжал говорить о Филомене, спросил, когда она вернется. Старикам, должно быть, не хватает ее. Наконец Кэти сказала ему по-английски:

— Тони, ты не обидишься, если я пойду отдохну немного.

— Конечно, нет. Тебя, наверное, все это утомило.

Иди и отдыхай. Я буду у себя в комнате, и, если ты попозже захочешь пойти погулять, зайди за мной.

— Где твоя комната?

— В самом конце коридора — с террасой.

Кэти мило извинилась перед стариками и ушла, как показалось Тони, с какой-то усталой грацией. Он надеялся, что утренние волнения не слишком переутомили ее.

Около трех часов Тони поднялся наверх к себе и на цыпочках пошел по коридору, чтобы не разбудить Кэти, если она спит. Проходя мимо ее двери, он послал ей воздушный поцелуй. Ставни в его комнате были плотно закрыты, и, после яркого солнца на улице, она казалась какой-то киммерийской пещерой.

Он открыл высокую стеклянную дверь и вышел на ослепительно белую террасу. На черепичной балюстраде стояли маленькие горшочки с цветами, преимущественно с фрезиями и цикламенами. Вся южная часть Эа расстилалась перед ним в сонной полуденной тишине, с одной стороны поднимаясь вверх, к горному хребту, с другой опускаясь все ниже и ниже, пока, наконец, суша последним уступом не достигала спокойного моря. Тишина была такая, что Тони слышал звяканье сбруи, когда лошадь, стоявшая на улице, встряхивала головой, отгоняя мух, и далекое монотонное пение женщины, работавшей среди олив.

Эта картина была точной копией одного из полуденных часов в апреле четырнадцатого года, когда он вот так же расстался с Кэти и смотрел на остров и на море с того же самого места, с той же террасы. Иллюзия остановившегося времени была так сильна, что он усомнился в реальности промелькнувших лет. Не были ли они просто дурным сном, все эти ужасы, несчастья, борьба и ошибки, война, отчаяние, Маргарит, служба и все остальное? Между этими двумя тождественными моментами заключалась самая бурная и самая несчастная пора его жизни и жизни Кэти, как будто в этом промежутке их швыряли то туда, то сюда враждующие боги. Но, кажется, они уже достаточно настрадались, чтобы заслужить друг друга. Небо и солнце, и ты, богиня, рожденная из пены, и ты, Исида [175], разыскивающая останки своего господина, будьте милостивы!

Тони некоторое время простоял на террасе, погруженный в переживания, слишком глубокие, чтобы их можно было назвать мыслями; а потом, почувствовав, что солнце припекает слишком сильно, вернулся в комнату и стал расхаживать по ней, рассуждая сам с собой. Наконец он достал блокнот, написал короткое письмо Филомене, благодаря ее и осторожно, как бы со стороны, извещая о том, что произошло. Следующее письмо было гораздо труднее, и прошло много времени, прежде чем он» перевалил через «Дорогая Маргарит». Однако начав, он стал писать быстро, не отрываясь, рассказав всю историю о себе и Кэти, обвиняя себя, оправдывая Кэти, прося Маргарит простить его и умоляя ее сейчас же дать ему развод.

Окончив, наконец, свое послание, он перечитал написанные мелким почерком четыре страницы, положил их в конверт, запечатал и надписал адрес, а затем бросился на кровать, чтобы немного отдохнуть. Но не успел он лечь, как его стали обуревать сомнения, благоразумно ли он поступил, написав это письмо.

Он отгонял их, а они возвращались с удвоенной силой.

Неужели он так мало изучил человеческую натуру, женскую вообще, и Маргарит в частности, чтобы отдаться связанным в ее руки, преподнеся ей трагическую историю, которая даст Маргарит возможность издеваться над ним и высмеивать его в кругу друзей; да еще сообщил ей свой адрес, так что, если она захочет, может приехать сюда и разбить счастье, завоеванное такими муками и унижением? Не слишком ли наивно полагаться на ее великодушие при данных обстоятельствах?

Тони вскочил с кровати, разорвал письмо, сжег клочки в камине и написал:

«Дорогая Маргарит! Я много думал о том разговоре, который произошел у нас с тобой накануне моего отъезда из Англии, и пришел к заключению, что для нас будет гораздо лучше, если мы не будем пытаться продолжать нашу совместную жизнь. Притворяться и дальше было бы просто фарсом и притом неприличным.

Пишу это письмо, чтобы сказать, что я к тебе больше не вернусь. Это мое твердое решение. Вероятно, ты так же, как и я, не стремишься к разводу, но в любой момент, когда ты захочешь, я полагаю, это можно будет устроить.

Мой банк перешлет мне все, что ты пожелаешь сообщить.

Твой Тони».

Будьте кротки, как голуби, и мудры, как змеи. Не поддавайтесь им, не позволяйте им пользоваться вашей искренностью и доверчивостью. Он перечел письмо, чтобы проверить, правдоподобно ли получилось сообщение о его нежелании разводиться, или лучше было бы предоставить ей самой предложить развод и тогда сделать вид, что он противится этому предложению. Решив оставить написанное как есть, он вложил письмо в конверт, адресованный своему банкиру, которого просил пересылать ему почту и хранить в строгой тайне его адрес. Затем он написал еще короткие записки Уотертону и Джулиану, якобы из агентства Кука в Мадриде, и, запечатав их в конверт с банкнотом в пятьдесят лир, адресовал в Мадридское почтовое управление с просьбой отправить письма и пересылать ему почту по адресу, который он просит сохранить в тайне. Наконец он написал в Рим и попросил переслать в Мадрид имевшиеся для него там письма. Это, во всяком случае, поставит в тупик всякого, кто попытается разыскивать его. Тони очень гордился своей невинной и не такой уж удачной маккиавелистской выдумкой — она казалась ему необыкновенно искусной и коварной.

вернуться

[174] Гера — в греческой мифологии царица богов, покровительница брака

вернуться

[175] Исида — в древнеегипетской мифологии супруга и сестра Осириса; олицетворение супружеской верности.