Исчезновение Молли два дня назад заставило Д'Агосту удвоить осторожность. Полиция вернется к нему в магазин, как только будет найдено тело Молли, и Д'Агосте следовало подготовиться к этому моменту. Поэтому он перестал звонить по телефону из магазина, и связь с Саймоном поддерживал только по телефонам-автоматам. Оттого он и с Джейком Отто встретился не в Астории, а совсем в другом заведении. В принципе, у полиции не было причин следить за Джо, но осторожность не помешает.

— Премного обязан тебе за информацию о Тукермане. Если тебе трудно поддерживать связь с Бирнбаумом, найдутся и другие люди. Что же касается тебя лично, то благодарность моя не имеет границ. Я постараюсь что-нибудь придумать для тебя в смысле работы, — сказал Д'Агоста, обращаясь к «дважды О».

— Моя благодарность тоже не имеет пределов. По крайней мере, в течение ближайших десяти минут.

Д'Агоста вынул из кармана бумажник, достал оттуда четыре двадцатки и три десятки и сунул деньги в нагрудный карман на пиджаке Джейка:

— Мы с тобой не встречались и ни о чем не говорили.

— Разговаривали? Ты о чем это, парень? Да и вообще — кто ты такой и с какой стати сидишь за моим столиком? Господи, да они пускают в заведение, кого попало!

Они подняли руки, приветствуя друг друга, и кофейная чашка Д'Агосты со звоном встретилась со стеклянным стаканчиком Джейка. Музыкальный, ящик наигрывал песенку Хэнка Коэна «Это не любовь, но и так неплохо». К огромному удивлению Д'Агосты, Джейк Отто неожиданно запел. Этот поганец, оказывается, знал все слова. Д'Агоста неожиданно подумал о Молли Дженьюари и вспомнил о тех нескольких часах, которые они провели вместе. Ему было действительно с ней неплохо, совсем неплохо.

Лонг-Айленд-Сити. В подвале заброшенной фабрики жевательной резинки стоял Ирвин Тукерман, прислонясь спиной к уже начинавшей разрушаться лестнице. Проклятая фабрика разваливалась на части. Окна зияли пустыми глазницами рам, часть крыши обрушилась, а все, что можно было украсть или вынести, уже вынесли и украли. Местные вандалы порезвились здесь от души. Фабрикой владел Фрэнки Одори, впрочем, как и всей прилегающей к ней территорией. И эта территория напоминала одновременно пустыню и городскую свалку. Фрэнки не обременял себя заботами об этой фабрике. По какой-то причине ему было на нее совершенно наплевать.

Бог с ней, с фабрикой. В конце концов, это проблема Фрэнки. Он просто не в состоянии принять действенные меры. Ему даже не хватило смелости прийти и посмотреть, как его люди станут расправляться с Молли Дженьюари. Он, видите ли, предпочитает спокойную жизнь. Но он, Тукерман, не мог себе позволить пропустить подобное зрелище. Он нашел местечко в подвале, где не было воды, мерзких вездесущих крыс и жирных пятен, проступавших на стенах от пролитой нефти. И он видел все. Он начала до конца.

В первый раз ему удалось полюбоваться на подобное зрелище в Лос-Анджелесе — городе реклам и киношников. Некий парень, стриженный под панка и одетый в сшитый на заказ джинсовый костюм и ковбойские сапоги — один из так называемых гениев эстрады, который, кстати, был должен братьям Ла Серрас около миллиона долларов — пригласил Тукермана полюбоваться на весьма острое зрелище — смерть двенадцатилетней девочки-мексиканки. Девочка, что называется, нигде не числилась — никто в целом мире не интересовался, живет ли она или почила в бозе. Она появилась в Америке благодаря заботам мексиканского сводника, который вербовал у себя на родине подобных ей девчонок и продавал их любому, у кого водились денежки. Эстрадный певец. Тукерман и еще несколько человек наблюдали за тем, как девочка умирала в мучениях в квартире гения в Бель-Эр. Еще никогда в жизни Тукерман не испытывал такого сильного сексуального возбуждения, как в тот раз. После того, как умерщвление состоялось, все присутствующие разделись и предались любви. В той самой комнате, где находилась мертвая девочка. Все словно свихнулись и трахались, как бешеные. Тукерман чувствовал себя на седьмом небе от восторга.

Лично Тукерман не отказался бы приголубить крошку Молли, но ему необходимо было сохранить лицо в присутствии японцев, поэтому он только наблюдал, как четверо якудза насиловали ее один за другим. Через некоторое время она перестала кричать и только стонала. Натешившись вволю, японцы пассатижами вырвали у нее зубы и с помощью зажигалок поджарили ей промежность. Так они мстили ей за смерть своего человека в Токио. Вот что происходит с людьми, за которыми числится должок гайджину.

Потом японцы принесли электрические дрели и использовали их на завершающей стадии обработки своей жертвы. Тукерман не мог оторвать глаз от такого экзотического зрелища. Ему чрезвычайно хотелось заглянуть в глаза Молли в тот момент, когда она станет отходить в лучший мир, но он боялся запачкаться — все вокруг было забрызгано кровью, а на Тукермане были новые туфли ценой в триста долларов. Проклятые японцы буквально залили кровью подвал, прежде чем Молли Дженьюари умерла.

Тукерман держал наготове свой поляроид, и, когда он понял, что Молли отходит, он протиснулся к ней поближе, прижимая к глазу окуляр видоискателя. Он совсем забыл про туфли и только снимал, снимал, снимал.

Йокогама

Август 1983

Руперт де Джонг был оглушен, сконфужен и ошеломлен.

Подобное состояние ума, нервов и чувств следовало бы назвать недопустимым. Де Джонгу было настолько плохо, что он потребовал от всех оставить его одного. Он сидел в своем садике, обнесенном стенами, и пытался сосредоточиться. Всего несколько минут назад он получил фотографию Касуми и ее мужа, Артура Кьюби, ныне именовавшегося Оскаром Колем. Детектив Маноа пытался дать описание снимка по телефону, но это не смогло подготовить де Джонга. Когда фотография оказалась у него в руках, он испытал настоящий шок.

Касуми жива — утверждал Маноа. Он узнал об этом, подслушав беседу между Алекс Бендор и Полом Анами в доме последнего. Поначалу де Джонг отреагировал однозначно — этого не может быть, а доклад Маноа — откровенная чушь. Гайджин даже предложил детективу помалкивать по поводу Касуми и не тревожить воспоминаний, которые для него, гайджина, являются священными. Но Маноа продолжал настаивать на достоверности своей информации. Более того, он поведал гайджину о заговоре, который задумала против него Алекс Бендор, решив воспользоваться ни о чем не подозревающей Касуми Коль в качестве приманки. По словам Маноа, Касуми серьезно больна и находится при смерти. Миссис Бендор знала о клятве де Джонга в случае смерти Касуми отвезти прядь ее волос в Японию. Когда же гайджин приедет в Америку в соответствии с данным словом, там его уже будет поджидать миссис Бендор.

Умно? Весьма. Впрочем, никто бы не назвал Алекс Бендор обыкновенной женщиной. В некоторых сторонах секретной войны она превосходила даже самого де Джонга, это следовало признать, а он сам тоже был далеко не последним человеком в сфере шифров и кодов. Ему удалось выиграть у нее один раунд во время войны только благодаря предательству ее слабовольного коллеги, достопочтенного Майкла Марвуда. Необходимо отдать ей должное. Она была умная и тонкая женщина и даже бесстрашная; правда, ее бесстрашие было особого рода. Если бы Касуми пережила войну, никто другой не смог бы ее обнаружить так быстро, как миссис Бендор. К тому же, она одна знала о клятве, которую де Джонг дал Касуми сорок лет назад.

Маноа упомянул в своем отчете имя Артура Кьюби, человека, о котором он вряд ли что смог бы узнать при других обстоятельствах. Именно это имя заставило гайджина потребовать, чтобы и фотографию, и конверт с адресом Касуми немедленно доставили ему в Японию. По его требованию посланец незамедлительно вылетел из Гонолулу в Йокогаму. В Японии в аэропорту его дожидалась машина, чтобы и фотографии и адрес оказались в руках де Джонга как можно скорей.

И вот теперь гайджин, одетый в летнее кимоно и гета, сидел на каменной скамье в садике лицом к карликовым бамбуковым деревьям и при алых лучах заходящего солнца рассматривал черно-белую фотографию. Да, это была его Касуми. Что бы ни говорил по поводу снимка детектив, но фотография — есть фотография. Правая сторона рта слегка приподнялась в полуулыбке, а глаза Касуми по-прежнему хранили свойственное им выражение нежной грусти. Время милостиво обошлось с его возлюбленной. Ее изысканная красота и стройность тела сохранились, возможно, лишь очертания ее фигуры приобрели большую законченность, зрелость. Де Джонг зарыдал. Время — скрытый старец, как называл его Бодлер, снова дотронулось до него своей рукой и принесло длинную череду воспоминаний, сожалений и страхов, которые, как думал де Джонг, навсегда похоронены в глубинах его памяти.