Употребление экспрессивных, эмоционально насыщенных, грубых слов, которые явно предпочитаются нейтральным синонимам, выражающим то же понятие, является наиболее частым показателем речевой агрессивности, ср.: безмозглые лавочники (о чиновниках, ведающих вопросами экономики. – Авт.), чинуши, грязные политики, толстосумы, жулье, ворье, перестроечная бесовщина, попса, коммуняки, подонки, отмороженные и т. п. Тенденция ко все более широкому употреблению пейоративной (неодобрительной, уничижительной) лексики, равно как и жаргонно-просторечных слов, в средствах массовой информации – яркий показатель состояния духа и культуры современного российского общества:

Да, конечно, болеет все общество, а не только СМИ, чиновники, пораженные заразой коррупции, и олигархи, развращенные легкими деньгами (Литературная газета. 04–11.05.2007);…именно Соловьев раздел догола, выставил для всеобщего обозрения могучую кучку, КУЧУ демократических лидеров: Немцова, Хакамаду, Новодворскую, Жириновского. <…> Вот недавно нес какую-то околесицу новый лидер СПС, кажется, по фамилии Белых или Билык (Дуэль. 2009. № 6); А уж после того, как паразитов с доброкачественными генами ткнули пейсатой мордой в то, что Россия, боровшаяся в Чечне с исламским терроризмом, слышала от местных юденратов лишь крики осуждения… (Дуэль. 2009. № 5).

Процесс расшатывания не только литературной нормы, но в целом представлений о «приличном» отражает употребление в СМИ инвективной (бранной) и обсценной (непристойной) лексики, которая не только оскорбляет человека, ставшего объектом номинации, но и вызывает справедливую брезгливость у читателя, также становящегося в этом смысле жертвой агрессии. К указанной лексике относятся слова и выражения, заключающие в своей семантике, экспрессивной окраске и оценочном компоненте содержания намерение говорящего или пишущего унизить, оскорбить, обесчестить, опозорить адресата речи в как можно более резкой и циничной форме.

В состав инвективной лексики входят стилистически нейтральные слова, обозначающие порицаемые (в том числе и законодательно), антиобщественные виды деятельности (мошенник, жулик, бандит, проститутка и под.), а также слова, ярко выражающие негативную оценку, которая составляет основной смысл их употребления (расист, антисемит, двурушник, предатель); языковые «профессиональные» и «зоосемантические» метафоры (палач, мясник, осел, скотина, корова)', слова, выражающие негативную оценку личностных качеств человека (негодяй, мерзавец, подонок)', нейтральные и стилистически окрашенные глаголы с осуждающим значением или прямой негативной оценкой (надраться, оскотиниться, своровать, хапнуть)', эвфемизмы (женщина легкого поведения, девочка по вызову, заплечных дел мастер)', специальные негативно-оценочные каламбурные образования (совки, прихватизация) [КРГ. 2009]:

И эти уроды учат всех свободе? (Дуэль. 2007. № 7); Договориться с пьяным дегенератом мирно не получилось. Мало того, что он разговаривал с трудом, а голова работала и того хуже, так еще иρνκιι, видимо, чесались. <…> Короче говоря, этот боров напал на беззащитную женщину (Ленинская смена. 12.04. 2007); Прибывшие по тревоге милиционеры увидели, что в магазине разбито окно. <…> На пороге возле выхода лежали приготовленные два костюма, кроссовки, ботинки… Приодеться, значит, решил разбойник (Ленинская смена. 12.04. 2007); Районного начальника в Алтайском крае суд приговорил к штрафу в 42 тысячи рублей за то, что прилюдно обозвал главу местного сельсовета, как сказано в приговоре, «одним из сельскохозяйственных животных, имя которого носит явно оскорбительный оттенок». Да уж, неслабо так мужик за козла ответил (Комсомольская правда. 26.07–02.08.2007).

Употребление обсценной лексики иначе называется сквернословием. «В русском языке (в отличие, например, от американского варианта английского языка) существует запрет на использование сквернословия в любых ситуациях. Сквернословие представляет собой нарушение исторически сложившегося табу – матерная брань, имеющая культовую функцию в славянском язычестве и, тем самым, отчетливо выраженный антихристианский характер, обличалась в посланиях патриархов и митрополитов и запрещалась царскими указами <…> в советском и российском законодательстве употребление нецензурной брани в общественных местах квалифицируется как хулиганство…» [КРГ: 627]. В качестве самых безобидных примеров «эксплуатации» в СМИ такого рода номинативных средств можно привести заголовок статьи о деятельности члена Совета Федерации — «На хрена попу гармонь?» (Цит. по: Журналист. 2004. № 3. С. 80), а также выражения типа чиновники занимаются хренотенью; ну пусть, фиг со мной; они слушают похабель; «дерьмократный» период правления; Дженнифер Лопес приехала на одного машине, а ее задница – на другой и пр.

Между инвективной и обсценной лексикой усматривается определенное различие. Среди слов, относящихся к разряду инвективных (см. примеры выше), далеко не все являются таковыми сами по себе. Если, например, слово корова по отношению к женщине в любом контексте звучит оскорбительно и является формой агрессивного речевого поведения, то такие слова, как предатель, расист, фашист, мошенник, бандит и некоторые др., лишь в определенном контексте и в определенной ситуации могут быть расценены как бранные (например, если фашистом назвать человека, который плохо обращается с животными, а бандитами – распивающих пиво и мусорящих возле подъезда подростков). Так, отсутствует явная инвективность в следующем случае: Мошенникам очень выгодно в период экономического кризиса зарабатывать на продукции, которая пользуется у покупателей рынков большим спросом (Комсомольская правда. 03–10.09.2009). Иначе говоря, лексемы такого типа должны десемантизироваться – утратить полностью или частично понятийный компонент значения. Глаголы типа своровать, хапнуть следует отнести к инвективам в том случае, если они употребляются бездоказательно и стилистически неуместно. Обсценная же лексика в любом случае делает речь непристойной и в силу этого агрессивной по отношению к окружающим, даже если сам говорящий не имеет намерения оскорбить или обидеть кого-либо.

Бранная лексика и фразеология особенно заметна была в прессе 90-х годов: кремлевская банда Е.Б.Н., демпроститутки пера (День. 1993. № 57); дристуны свободы, подонки, скурвились (Литературная Россия. 23.10.1993); подлая тварь, говноед (Московские новости. 23.12. 1991); демшиза (Комсомольская правда… 25.08.1992) [цит. по: Копнина 2007: 162]. Пресса последних лет, надо признать, в целом строже подходит к употреблению подобных слов, однако отсутствие табу и ограничений на употребление грубых и бранных слов, к сожалению, продолжает оставаться стилистической приметой сегодняшнего дня.

Иногда журналисты неадекватно оценивают общеязыковой смысл и коннотации употребляемых грубых слов, которые, возможно, в идиолекте пишущего имеют иное концептуальное содержание. Например, автор статьи в рубрике «Он и она» (Аргументы и факты. 2004. № 46) широко использует слово стерва и окказиональные производные от него стервология, стерволог, поясняя, что «в женско-народном представлении это (стерва. – Авт.) дама, которая роскошно выглядит, крутит-вертит в нужном ей направлении всеми мужиками подряд». Между тем в языке (и представлении многих других людей) это грубое, бранное слово, означающее 'подлый, мерзкий человек" [MAC]. В данном случае пишущий не ставит целью выразить враждебность, оскорбить или унизить кого-то; скорее, он просто следует привычке общения, сложившейся в определенном кругу. Однако даже сам факт такого «беззаботного» и, в сущности, немотивированного[10] употребления бранной лексики можно расценивать и как дурновкусие, и как выпад против традиционных норм общения.