Они поднялись и подошли к двери. За ней — лестничная площадки, от которой вниз и вверх вели ступени. Это было худшее, что их ожидало: не зная планировки, можно угодить в западню. И, видимо, потому Шторм дал знать, чтобы движение прекратить, а сам вытащил из кармана трубку. Но ему не отвечали. Он упорно называл позывные «Я август, отвечайте… Я август…» Но ни один из группы Гулбе ему не ответил. Шторм не знал, что стены под мрамором проложены армированным железом, потому и не пропускали радиоволн.

Лицо Шторма вдруг резко осунулось. В глазах появилось до селе неведомое выражение — какой-то жуткий омут закружился вокруг расширенных зрачков. На скулах еще интенсивнее заиграли желваки, рот свела судорога. Опустив руку с трубкой, он оглядел всех, кто с ним был, и спросил: «Что будем делать? Возможно, случилось самое худшее… Две дороги и каждая из них — в неизвестность…»

— Надо уходить, — сказал Щербаков. — И пусть все доводят до конца наши ВВС… Маяки установлены, так что…

— Это еще полдела, — Шторм опустился у стены на корточки. — А что вы думаете, Владимир Владимирович?

Президент пожал плечами.

— Мы ведь все знали, за чем сюда идем, верно? Пострелять можно было и на полигоне, — говоря это, Путин смотрел вниз, в землю, которая была усыпана гильзами и обильно полита кровью…

Что бы еще президент сказал — одному Богу известно, ибо в этот самый момент все отчетливо услышали пение зорянки тиу-тиу-тии, тиу-тиу-тии. Оно исходило откуда-то из земли и Шторм, вскочив на ноги, ринулся к ступеням, ведущим вниз. «Путин с Щербаковым остаются здесь, остальные за мной» , — вполголоса приказал Шторм и, перехватив автомат, побежал в преисподнюю.

Это был обыкновенный подвал с решетками — тюрьма и первым, кого он увидел за ними, был стриженый, небольшого роста, в клетчатой рубашке парнишка. Прижавшись лицом к железным прутьям, он продолжал издавать птичье пение. Это был тот самый паренек, который вместе с другими рабами трудился на прокладке взлетной полосы. Сайгак, Валерий Мирченко… И рабы, увидев людей в камуфляже, отпрянули от решетки, сжались, пытаясь превратиться в ничто — видимо, решив, что их пришли убивать. И только Сайгак, прилепившись к железу, продолжал ждать. Подойдя к нему, Шторм тихо сказал: «Валера, мы сейчас вас освободим, подниметесь наверх и там найдете оружие. — И к Бардину: — Взломайте замок, а если не получится, взорвите его к чертовой матери… А ты, парень тоже отойди к стене…»

Но взрывать не пришлось, с помощью автомата и ножа Бардин сломал дужку замка и распахнул решетку. Встав в проеме, Шторм произнес речь:

— Кто не умеет или не хочет стрелять, может остаться здесь…

Ему не дали договорить: руки узников дружно поднялись и подвал огласился почти истерическим кличем: «Даешь стволы!… Оружие рабам, мать-перемать и еще раз и еще раз мать-перемать…» И только один пожилой человек, видимо, доходяга, как сидел в углу, так и остался там сидеть…

— Возможно, у него инфаркт, — объяснил Сайгак и шагнул за решетку.

— Валера, — обратился к нему Шторм, — бери командование рабами на себя. Но прежде, если, конечно, в курсе, обрисуй мне ситуацию… Словом, где могут сейчас отсиживаться главные удавы?

— Их апартаменты на той стороне, за стеной, — Сайгак указал рукой на север…

— Тогда вперед, наверху ждут мои люди, поэтому я пойду первым.

В течение десяти минут две трети численного состава рабов была вооружена принадлежащим убитым боевикам оружием. Пулеметом, который еще был теплый от стрельбы и из которого поливал боевик богатырского вида, овладел Сайгак. Второй пулемет достался взъерошенному долговязому человеку, одетому в изодранную солдатскую гимнастерку, застегнутую на единственную пуговицу. Под гимнастеркой — тельняшка, тоже видавшая виды, но говорившая о принадлежности хозяина к особому роду силовых структур. Он подошел к Шторму и представился: «Иван Кострома, вологодский ОМОН… если можешь, одолжи, парень, хоть одну гранату…» Полковник вынул из подсумка две ручных Ф-1 и протянул бывшему омоновцу. Спросил: «Драться очень хочешь?» Но парень, засунув гранаты в карманы затасканных штанов, скривился, словно от сильной зубной боли, и ни слова не говоря, начал заправлять ленту в пулемет.

Но, видимо, на все Господня воля. Снаружи, и это так же хорошо было слышно, как дыхание рядом находящихся людей, вдруг началась ожесточенная стрельба. И частые взрывы гранат. Путин прислушался, вне всякого сомнения, основные отголоски боя исходили с северной стороны, и он допустил самое для них неприятное: в бой вступила возвращающаяся группа боевиков, которая утром под боевые кличи уходила на задание… И как потом выяснилось, он не ошибся.

Но зато глаза у Шторма вмиг изменились, в них заиграла жизнь, и он сказал: «Раз стреляют, значит, наши в порядке…»

— Эй, Валера! — окликнул он Сайгака, — возьми пару человек и проверь внутренности этого каземата. Только будь осторожен, тут много сюрпризов… — И Шторм, отфутболивая ногами гильзы и переступая лежащих боевиков, направился к выходу. За ним пошли Путин, Щербаков и оба морпеха… У Бардина, видимо, было осколочное ранение в ногу и там, где он ступал, оставались бурые капли

Сайгак, между тем, подняв руку, громко объявил: «Всем рабам оставаться на месте… Трое добровольцев — за мной, в разведку!» К нему устремилось несколько человек, но отобрал он на его взгляд самых боеспособных, к которым, видимо, успел приглядеться еще за решеткой. Среди них был и омоновец с красивой фамилией Кострома.

К Сайгаку обратились двое пожилых заложников и пожаловались, что им не хватило оружия… Кто-то еще сказал, что автоматы есть, но патронов мало…

— Зубы есть, руки есть — рвите и душите гадов, а те, у кого в руках стволы, стреляйте только в яблочко… Займите оборону и ждите нас…

И Сайгак в сопровождении трех оборванцев, сжимающих в руках оружие, бегом направился в глубину подземелья, в те двери, из которых несколько минут назад он поднимался наверх…