– Я должен найти своего.
– Зачем?
Ответить было не так–то просто. Сначала требовалось рассказать ей все, что я говорил мистеру Гроссу и что мистер Гросс говорил мне. Покончив с этим, я добавил:
– Я смотрю на это дело так: мне необходимо доказать, что я не стучал в полицию и не убивал мистера Агриколу. Если докажу, что не стучал, это поможет мне доказать, что и не убивал.
– Возможно, – с большим сомнением проговорила Хло.
– Что–нибудь не так? – спросил я.
– Все это звучит слишком запутанно. Ты не знаешь никого из этих людей, не знаком с действительным положением дел, да и вообще. Если ты не стучал в полицию, стало быть, это делал кто–то другой. Если ты не убил мистера Агриколу, значит, это тоже сделал кто–то другой. Может, это был один и тот же кто–то, а может, и нет. Главное состоит в том, что ты не знаешь, кто эти люди, что они делают и чего добиваются. Возможно, ты для них просто нечто побочное, мелкая сошка в каком–то большом деле.
– Вот я и занимаюсь тем, что узнаю все это, – ответил я. – Что мне еще остается? Продвигаюсь от одного человека к другому, от события к событию, в надежде когда–нибудь понять, что же творится, а тогда уже и поправить дело, после чего смогу вернуться в бар и все забыть.
– Ты так полагаешь? – спросила Хло, бросив на меня взгляд, и опять уставилась на дорогу.
Я не уразумел, что она имела в виду, поэтому переспросил.
– Что я «так полагаю»?
– Когда все это останется позади, когда тебе, возможно, даже удастся уладить дело к твоему удовлетворению, неужели ты удовольствуешься тем, что опять заживешь как встарь?
– Ох–хо… – ответил я. – Могу спорить на конфету, что да.
«Удовольствуюсь» – не то слово. Коровы, которых рисуют на банках с сухим молоком, – больные неврастеники по сравнению с тем человеком, каким я стану, когда все это кончится.
Хло передернула плечами.
– Ну, если ты так считаешь…
– Я это знаю, – сказал я, озираясь по сторонам. – Где мы?
– Точно не скажу. Где–то на Лонг–Айленде.
– Это я и без тебя знаю.
– По–моему, мы едем на север. Если так, рано или поздно пересечем какую–нибудь магистраль. Можем по ней и в город вернуться.
– Превосходно.
– Чарли, есть еще кое–что, – сказала Хло.
– Еще кое–что?
– Не знаю, задумывался ли ты об этом… – начала она и умолкла.
– Я тоже не знаю. Но, возможно, буду знать, когда пойму, о чем ты говоришь.
– Если Гросс думает, что я – Алтея, и считает нас с тобой сообщниками, которые собираются угробить организацию, то где он, по–твоему, будет ждать нашего появления?
– Не знаю.
Хло покачала головой.
– Он сам рассказал тебе про легавого, который берет взятки, и назвал его своим связником в полицейском управлении. Чарли, Гросс убежден, что мы с тобой едем убивать Махоуни.
– О! – только и смог ответить я.
– И если мы найдем его, поблизости, вероятно, будут ошиваться и Траск со Слейдом.
– Не вездесущи же они, – возразил я, хотя уже не был в этом уверен.
– А им и не надо быть везде. Достаточно оказаться там, где будешь ты.
– Все равно больше делать нечего. Теперь мне надо повидаться с Махоуни, другого не дано.
– Ну что ж, прекрасно. Ты командир. Ага, вот и Большая Центральная.
Большая Центральная представляет собой бульвар и идет вдоль парка. Хло направила могучий «паккард» в объезд, сделала длинный крюк и вывела его через развязку на магистраль, где мы влились в ночной поток машин, едущих в город.
Хло забыла затронуть один вопрос, над которым я давно ломал голову: как нам отыскать Патрика Махоуни. Он был полицейским, вот и все, что я о нем знал. Махоуни мог оказаться патрульным в мундире или сыщиком в штатском платье, мог сидеть в любом районном участке или работать как представитель главного управления на Центральной улице в Манхэттене.
Хотя, если подумать, много шансов было за то, что он вовсе не мелкая полицейская сошка. Патрульный в мундире, топающий по участку, вряд ли потянет на роль «связника», как выразился Гросс, между мафией и управлением полиции. Мне представлялось вероятным, что Махоуни – какой–нибудь начальник, и искать его следует на Центральной улице.
Трудность заключалась в том, чтобы выяснить все наверняка.
Нас обогнала патрульная машина, значительно превысившая допустимую скорость, и я задумчиво посмотрел ей вслед, жалея, что мы не можем просто догнать ее, остановить и спросить полицейского за рулем, кто такой Патрик Махоуни и как его…
Ага!
– Ага! – сказал я вслух.
Хло вздрогнула, и «паккард» вынесло на соседнюю полосу.
– Не надо так! – попросила она.
– Канарси, – проговорил я. – К черту Манхэттен, рули в Канарси.
– Канарси? Ты шутишь?
– Нет, не шучу. Езжай в Канарси.
– Да не найду я этот твой Канарси, даже если мне будет помогать отряд бойскаутов.
– Я найду. Тормози, я сяду за руль.
– Ты уверен, что сумеешь вести такую машину?
В ее устах это прозвучало как оскорбление, но я не стал обижаться, а просто сказал:
– Да. Сворачивай на обочину.
Хло свернула, и мы поменялись местами; я обежал капот машины, а Хло просто передвинулась по сиденью. Сев за руль, я тотчас почувствовал себя солдатом третьей армии Паттона. Танковой, как вы знаете.
Вести эту машину было истинным блаженством. Как будто сидишь с рулем в руках на огромном старинном диване, обтянутом мохером и напичканном маленькими, щедро смазанными подшипниками. Я впервые в жизни пожалел, что не курю сигары. Понятное дело, почему все считают, что гангстеры и маленькие старушки имеют пристрастие к таким машинам. Гангстеру они придают уверенность и ощущение силы, которое не испытаешь в «кадиллаке», почти неотличимом от какого–нибудь ничтожного «шевроле» мелкого жулика. А старушка с умеренно усохшей попой надолго сохранит румянец цветущей юности при условии, что будет проводить побольше времени за рулем такой тачки.
– Не удивительно, что мы удрали от тех парней, – сказал я, когда мы бодро покатили вперед. – Эта машина слишком исполнена чувства собственного достоинства, чтобы позволить догнать себя какой–то четырехглазой жестянке с клеенчатыми сиденьями.
– Благодарю, – отозвалась Хло.
– Ну, и водитель, конечно, не подкачал, – заверил я ее. Правда, только из вежливости.
***
Я заметил патрульного Циккатту, когда он шагал по Восточной 101–й улице, жонглируя своей дубинкой. Сегодня это у него не очень получалось, поэтому я сначала услышал, а уж потом увидел его.
Сперва: «тр–рах!» А после этого: «Тьфу, черт!»
Вот так.
Мы уже четверть часа колесили по округе, продвигаясь очень медленно, с опущенными стеклами. Время близилось к полуночи, и весь Канарси по обыкновению будто вымер. Мои конкуренты – два других окрестных бара – еще не закрылись, но если в них не спали, то уж, во всяком случае, позевывали. Мой собственный бар «Я НЕ…», разумеется, являл собой сонное царство. Странное чувство охватило меня, когда я проехал мимо и увидел его покинутым и запертым на замок. Как же мне хотелось вылезти из машины, открыть двери, включить яркий свет и телевизор, надеть передник и, даст бог, перемолвиться словечком с одним–двумя посетителями. Если, конечно, они заглянут ко мне.
Сегодня ночью, мигом вспомнил я, должны показывать «Смертельный поцелуй», где Виктор Мэтчер хочет жить честно, но Ричард Уиндмарк ему не дает и сталкивает с лестницы старуху в инвалидном кресле. А совсем поздно пойдет «Примите подарочек» – старая комедия с Филдзом, в которой Филдз покупает апельсиновую рощу в Калифорнии. Сколько же прекрасных передач я пропущу, а все потому, что где–то кто–то совершил дурацкую ошибку.
Ну, ладно. Короче, мы колесили по округе минут пятнадцать, прежде чем «тр–рах!» и «Тьфу, черт!» помогли мне обнаружить патрульного Циккатту. Я высунул в окно голову и как мог тихо позвал:
– Эй!
– А?
Я увидел, как Циккатта стоит на тротуаре, в темноте на полпути между двумя фонарями, и, согнувшись, поднимает свою дубинку. Оставаясь в согнутом состоянии, он принялся озираться по сторонам, будто вершил обряд какой–то неведомой веры. На самом деле Циккатта просто хотел узнать, кто его окликнул.