Поэт оказался прав: на старых кладбищах Москвы и Петербурга все могилы, дорогие Вяч. Иванову, были перепаханы и сровнены с землей.

Композиционно «Римский дневник» выстроен по временам года, стихи расположены по месяцам, каждое стихотворение помечено точной датой. Безыскусность – высшая степень мастерства. Поэт выражает сложнейшие мысли – итог всей жизни – кристально лучащимися разнообразными оттенками смыслов, образами-символами.

(17 мая),

В Риме Вяч. Иванов застал и приход к власти Муссолини, и полное затемнение на ведущей к Авентину улице, на которой он жил, и Вторую мировую войну. 31 декабря 1944 г. «Римский дневник» был закончен стихотворением «Прощай, лирический мой год!». Прошлое и настоящее, преходящее и вечное, должны были, по незавершенному замыслу поэта, воплотиться в «Повести о Светомире-царевиче», над которой Вяч. Иванов работал с 1920 г.

Вяч. Иванов является выдающимся переводчиком. Им переведены трагедии и «Эвмениды» Эсхила. По мотивам греческой трагедии им написаны трагедии «Тантал» (1903) и «Прометей» (1919). Сближая классическую мифологию с современной проблематикой, автор заложил основы неоклассицизма на русской почве.

Дж. Папини назвал его «одним из семи старцев – плеяды великих поэтов и мифотворцев», наряду с Б. Шоу, К. Гамсуном, М. Метерлинком, П. Клоделем, Ганди, и А. Жидом. Духовный облик Вяч. Иванова необычайно сложен, его имя обросло легендами, созвучными образу Вячеслава Великолепного. И. Эренбург писал о нем, что «он пришел к нам жрецом поэтов, он уйдет от нас поэтом, людей» [104].

Иванов Вяч. Собрание сочинений: В 4 т. Брюссель, 1971–1987.

Иванов Вяч. Стихотворения и поэмы. М., 1976.

Иванов В. И. Дионис и прадионисийство. СПб., 1994.

Иванов Вяч. Родное и вселенское. М, 1994.

Иванов В. И. Достоевский и роман-трагедия // Иванов В.И. Лик и личины России: Эстетика и литературные теории. М., 1995. С. 266–304.

Эсхил. Трагедии / Переводы Вяч. Иванова. М., 1989.

Аверинцев С.  С. Системность символов в поэзии Вяч. Иванова // Контекст. 1989. М., 1989.

Аверинцев С. С. Структура отношения к поэтическому слову в творчестве Вячеслава Иванова // Тезисы Всесоюзной конференции «Творчество А.А. Блока и русская культура XX века». Тарту, 1975. С. 152–155.

Вячеслав Иванов: Материалы и исследования. М., 1996.

Иванова Л. Воспоминания: Книга об отце. М., 1992.

Маковский С. Вячеслав Иванов // Маковский С. Портреты современников. На Парнасе «Серебряного века». М., 2000. С. 168–196.

Обатнин Г. Иванов-мистик (Оккультные мотивы в поэзии и прозе Вячеслава Иванова (1907–1919). М., 2000.

Порфирьева А. Вячеслав Иванов и некоторые тенденции развития условного театра в 1905—15 годы // Русский театр и драматургия 1907—17 годов. Л., 1988.

Плеханова И. И. В. Иванов: дионисийствующее христианство // И.И. Плеханова. Преображение трагического. Иркутский ун-т, 2001. С. 29–34.

Пяст Вл. Встречи. М., 1997.

Степун Ф. Встречи. Мюнхен, 1962.

Поэтом, который завершал символистскую линию и открывал новые постсимволисткие перспективы русской литературы, стал Иннокентий Федорович Анненский (1855, Омск – 1909, Санкт-Петербург), человек необычной творческой судьбы, создавший авторскую поэтику, основные черты которой стали преддверием творческих новаций акмеистов. Анненский является пограничной фигурой в русском символизме. Этот поэт своеобразно преломляет открытия символизма и возвращает художественному образу максимально возможную конкретность, становясь тем самым предтечей постсимволистских тенденций.

Современники знали Анненского как преподавателя древних языков и директора Николаевской гимназии в Царском Селе. Среди его учеников были Н. Гумилев, Н. Пунин. А. Ахматова назвала Анненского «последним из царскосельских лебедей». И в это же время он занимался переводами с французского языка Ш. Бодлера и П. Верлена, с греческого и латинского языка Горация и Еврипида, создавал импрессионистские, ярко индивидуальные стихотворения, писал драмы, в основе которых лежали античные темы и сюжеты. Позже поэзия Анненского стала откровением и постсимволистами воспринималась как антологическая, учительная.

В 1890-х гг. Анненский совершил ряд поездок в Италию и Францию, вызванных острым интересом к живописи прерафаэлитов, скульптуре О. Родена, музыке Р. Вагнера и поэзии французских символистов. Единственный прижизненный сборник стихотворений Анненского «Тихие песни» (1904), включавший переводы из Горация, Г. Лонгфелло, Ш. Бодлера, А. Рембо, вышел под символическим именем Ник-Т. – о, что должно было ассоциироваться с одним из имен Одиссея (так Одиссей назвал себя при встрече с циклопом Полифемом, чем обманул его и обезопасил себя). Анненский считал, что поэзия в своей сущности не носит авторского начала и в принципе анонимна. Как и Брюсов, он с огромным вниманием и любовью относился к поэзии французских символистов, но в освоении наследия «парнасцев и проклятых» у него были свои особенности. Поэт избирательно подходил не к стилю и поэтике парнасцев, что делал Брюсов, а к их темам и мотивам: одиночество поэта, одержимость, преданность неземному, безбытность, обреченность, предсмертие, смерть. «Подвиг Аннненского в русской поэзии, – подчеркивает М. Гаспаров, – в том и состоял, чтобы разом перешагнуть от Надсона к Малларме: и он это сделал, хотя и надорвался. Переводы для него не были даже лабораторией: в них он не столько приучает родной язык к непривычным образцам, сколько подчиняет образцы привычкам родного языка» [105].

Сборник «Тихие песни» был подчеркнуто классичен и строг. Но при этом в нем выявлялись и основные черты поэтики Анненского: четкая обрисовка образа, наделяемого графичностью и рельефностью, вплоть до зримого и чувственного осязания; введение в контекст стихотворения принципиальной двуплановости бытия – материальное и духовное, мгновенное и вечное, реальное и потустороннее сосуществуют в пространстве стихотворения одновременно; погружение поэтических и мифологических символов в пространство обыденности или, напротив, обыденное вдруг освещается новым смыслом, будучи воспринято в символистскоми-фологическом ключе. Яркий пример – стихотворение «С четырех сторон чаши». Автор владеет виртуозной поэтической техникой («Третий мучительный сонет»), тонким психологизмом и афористичностью стиля. Несколькими скупыми мазками, передающими яркие вспышки газового света, льющегося сверху на головы завсегдатаев библиотеки (ресторанчика?), поэт воссоздает безысходность и бесцельность жизни: