Концепция одиночества не у всех получила собственно экзистенциальное наполнение. У многих писателей она разрабатывается как ситуация – бытовая, интимная, жизненная, социальная, психологическая, но не экзистенциальная. Но даже и тогда, когда одиночество становится экзистенциальной ситуацией, мера осуществленности в ней экзистенциального содержания глубоко индивидуальна.

Одним из первых тему одиночества как самоценную открыл русской поэзии В. Брюсов. Он же положил начало недифференцированности ее эстетического и жизненного аспектов. У Брюсова были свои предшественники. Надсон едва ли не ранее всех выразил предрасположенность русской души к одиночеству, и в этом смысле – к символизму, а через символизм – к экзистенциальному мирочувствию. И хотя в первых сборниках Брюсова («Chefs D'oeuvre», «Me eum esse») тема одиночества занимала существенное пространство в душевном бытии его героя, менее всего можно предположить, что в ней отразилось сокровенное душевное состояние поэта.

Наиболее явно брюсовское одиночество обнаруживается в любовной теме. Брюсов ввел в отечественную поэзию эротику («Стихи о любви», например) и тем самым предложил вариант любви, свойственный этическому мышлению символизма. Но и в теме любви как таковой, и в ее эротическом варианте у него преобладает монолог (хотя и соответственно жанровой программе интимной лирики, и традиционно для русской поэзии любая монологическая форма любовной лирики от Пушкина до Фета заключала в себе диалогические отношения «союза души с душой родной»). Может быть, постель, один из откровенных и доминантных образов любовной лирики Брюсова, и заполняет то пространство одиночества, которое принципиально для брюсовского героя в силу индивидуалистической природы и его любви, и его одиночества? «Союз души с душой родной» трансформируется в образную палитру брюсовской «любви» (от «палящего полдня Явы» до «То будет смерть», демонического «дымящего пламенем» «разноцветного хаоса», «наслажденья, игры, блужданий»). В любом случае между героем и возлюбленной всегда остается незаполненное, зияющее пространство – одиночество! Оно настолько некомпенсируемо, что даже в историческом цикле Брюсова, который принято рассматривать как свидетельство избавления от индивидуалистических устремлений первого этапа творчества, не только сохраняется, но и формирует историческую личность. Трудно установить грань между достоинством личности и индивидуализмом, ее питающим, и в Клеопатре, и в Антонии, и в Наполеоне… Изменяются мировоззренческие ориентиры, но остается пространство душевного одиночества поэта и его персонажей. В связи с этим можно ли упрекать Брюсова как в отказе от классических традиций, так и в том, что, «не любя и не чтя людей, он ни разу не полюбил ни одной…»? Это не объяснит природу брюсовского одиночества.

Тема одиночества декларируется поэтом непозволительно-навязчиво: Никогда мы не будем вдвоем – я и ты… Я восторгов ищу в тайной муке мечты; Блуждаю один я меж вами, / По древним, рассеченным скалам…; Я иду в неживые леса… И не гонится сзади никто!; Бреду в молчаньи одиноком… и, наконец, безусловная кульминация мотива – Как царство белого снега, / Моя душа холодна. Преднамеренная декларативность темы одиночества у Брюсова в 1890-е годы не столько является способом самовыражения поэта в лирике (что было традиционно для русской классики), сколько еще раз свидетельствует о целенаправленном разрушении классической традиции художником. Стихи 1890-х годов – это откровенная иллюстрация принципов символизма, которые Брюсов разрабатывал и воплощал в русской поэзии. Предрасположенность к одиночеству становится атрибутивным принципом индивидуалистического мировоззрения. Есть и вторая грань проблемы. Личность Брюсова, его темперамент и форма поэтического письма (сдержанная до аскетизма, рационалистическая) стремятся скорее к тому, чтобы скрыть внутренний мир поэта, нежели его выразить. Склонность к одиночеству – характерна для этой в высшей степени страстной и темпераментной личности. И, следовательно, декларирование одиночества как принципа этической программы символизма в 1890-е годы в целом не вступает в противоречие с внутренним состоянием самого поэта.

Брюсовское одиночество – это осознанная иллюстрация столь же сознательно внедряемой в практику русской поэзии теории символизма. Для концепции одиночества как атрибутивной в русском экзистенциальном сознании начала XX века опыт Брюсова существен тем, что именно он первым так явственно использовал экзистенциальную по природе ситуацию, не наполняя ее экзистенциальным содержанием.

Основной – если не единственной – ситуация одиночества становится и в первых книгах А. Ахматовой. В «Вечере», «Четках», «Белой стае» мотив одиночества постоянно и однозначно доминирует. Более того, поэтесса откровенно создает ситуацию одиночества как художественную модель своих взаимоотношений с миром: устойчивая лирическая ситуация ее ранней поэзии – разлука («Сжала руки под темной вуалью…», «Хочешь знать, как все это было?..», «Песня последней встречи», «Сероглазый король»). Столь же целенаправленно создается и имидж героини – брошенная женщина («Как соломинкой, пьешь мою душу…», «Смятение», «Сколько просьб у любимой всегда…», «Я научилась просто, мудро жить…»). На ситуации одиночества базируются тщательно разрабатываемые повороты сюжета ахматовского «романа в стихах». Ситуация одиночества конструируется даже в личной жизни (в стихотворении «Муж хлестал меня узорчатым…» почти утрачена грань реальности и поэтического инобытия).

В сосредоточенности поэтессы на состоянии одиночества, порой на «сладостном» переживании одиночества – проявление творческой индивидуальности Ахматовой, отражение ее творческого поведения, эмоциональная, психологическая доминанта ее характера, где многое определяет знание своей обреченности на одиночество. Ибо одиночество в судьбе и поэзии А. Ахматовой больше, чем тема, мотив; это условие проявления ее характера – человека и поэтессы. Это контекст, в котором формировалось мужество ахматовского характера, обнаружившееся в самые трагические эпохи ее жизни.

При всем драматизме судьбы А. Ахматовой и ее героини, при всей глубине самовыражения в поэзии, природа ее одиночества – психологическая, бытовая, но не онтологическая, не экзистенциальная. Здесь именно тот случай, когда талантливейшим мастером на протяжении целого периода творчества разрабатывается одна из атрибутивных экзистенциальных ситуаций, но наполняется она принципиально иным содержанием. В связи с этим встает и вопрос, который не решается однозначно: не эксплуатирует ли поэтесса в некоторых ранних произведениях тему и ситуацию одиночества для создания гениально найденного имиджа? И в этом родственность концепции одиночества Ахматовой и Брюсова.

Тончайшие наблюдения над поэтикой «Лпгю Domini», выполненные в развитие концепции антидиалогизма в литературе начала XX века В.В. Эйдиновой, обнаруживают, что и в «Anno Domini», и в «Реквиеме» ахматовское одиночество по-разному выходит как раз в онтологические пространства и приобретает экзистенциальную глубину и наполнение. Все здесь – и трагическое расколотое слово, и многоголосие на фоне одноголосия, и двуустремленность всей структуры стиха – вбирает и конденсирует огромное лирическое напряжение эпохи.

Одиночество передает всю глубину тоски нарождающегося века (личное, социальное, интимное, психологическое, но еще и онтологическое, экзистенциальное). В выражении «тоски нарождающегося века» совпали внутренние задачи и потенциал лирики как литературного рода: служа самовыражению художника, поэзия изображает душевную жизнь русского человека XX столетия «как всеобщую».

Но при таком наполнении концепции одиночества открывается ряд принципиально новых характеристик самой темы, известной и поэзии XIX века. Отсюда ряд ее антиномий и парадоксов. 1. Проблема одиночества фокусирует не столько драматические отношения художника с окружающим миром, сколько – с самим собой; 2. Классический поворот темы – бегство от одиночества, жажда быть услышанным – сохраняется, но не преобладает; 3. XX век делает открытие: одиночество – непременное условие творчества; самоуглубление в одиночестве открывает путь к самопознанию; 4. Способность к одиночеству – показатель самоценности личности, условие сохранения ее внутреннего мира; 5. Наиболее поверхностная для XX века версия проблемы одиночества – противопоставление себя миру, людям, декларация эгоистических и индивидуалистических наклонностей; 6. Для некоторых поэтов лишь через одиночество открывается путь к людям.