Политические преступления требуют особенной чуткости суда к душевному строю подсудимого, так как в состав их мотивов обыкновенно входят бескорыстные стремления к действительным или мнимым положительным ценностям. Однако и среди политических преступников бывают люди, злодеяния которых и строй души столь возмутительны, что трудно признать их достойными жизни в человеческом обществе. Вспомним хотя бы тех преступников, которые обнаруживают бесчеловечный фанатизм и полное презрение к личности и жизни ближнего.
Могут возразить, что, согласно установленному мною тезису, наказание всегда должно иметь двусторонний смысл — воздаяния
__________________
*Барон Врангель А. Е. Воспоминания о Ф. М. Достоевском в Сибири 1854- 56 гг. С. 117 и след.
и средства исправления; между тем смертная казнь есть только воздаяние к исправлению преступника она вести не может, потому что уничтожает самое существование его. В ответ на это нужно заметить, что и другие наказания во множестве случаев не ведут непосредственному исправлению преступника, но все же, сохраняясь в составе его опыта, вместе с другими переживаниями они рано или поздно, если не в теперешнем этапе жизни, то в последующих, окажут совершенствующее влияние на поведение его. Тем более такое потрясающее переживание, как смертная казнь, должно влиять на посмертное поведение преступника. Что же касается замечания Соловьева, будто смертная казнь уничтожает самое существование субъекта, оно понятно лишь в устах материалистов и им подобных философов, но не в устах людей, признающих вечность человеческого «я». Смертная казнь разрушает лишь наличную телесную жизнь, но не мешает субъекту создать себе новые условия согласно его воле и степени развития.
Утверждение, будто смертная казнь связана с отнятием всех человеческих прав, неверно: не только во время исполнения приговора, но и после него многие права казнимого сохраняются, например право быть защищаемым от клеветы.
Бывают лица, мучимые патологическим страхом смерти. Для них ожидание казни есть источник невероятных страданий. Потрясающие изображения этого состояния существуют в художественной литературе, например в романе Виктора Гюго «Последний день приговоренного к смерти». Для нравственной цели казни достаточно того унижения, что человек признан недостойным продолжать жизнь и фактически удаляется из числа живущих людей. Поэтому страдания страха смерти по возможности должны быть облегчены или устранены. Одним из средств к этому может служить предоставление казнимому права самому выбирать себе способ смерти.
Согласно изложенным соображениям, можно признать теоретически, что бывают случаи, когда смертная казнь есть воздаяние справедливое и, следовательно, нравственно оправданное. Но практически, решаясь на эту крайнюю меру, обществу приходится брать на себя роль судьи, дерзающего приписать себе такую глубину знания человеческого сердца, какая едва ли доступна нам. Поэтому, руководясь правилом, что лучше оставить преступника без достаточного наказания, чем нарушить требования справедливости, в действительности следует избегать этой меры.
К нравственным и правовым основаниям могут присоединяться еще и иные мотивы, например защита общества от вредных членов его, устрашение для предупреждения преступлений и т. п. В случае ненормального состояния общества, например войны, надвигающегося восстания и т. п., смертная казнь становится государственно необходимой. Надобно, однако, помнить, что, прибегая в таких случаях к этому применению силы для устранения зла, мы обнаруживаем свою неспособность бороться со злом более возвышенными способами, и это несовершенство наше есть наша
вина. Отсюда получается парадоксальное положение греховного существа: нравственная обязанность прибегнуть к несовершенно средству борьбы со злом, потому что своим падением мы сами м ставили себя в низшее царство бытия, где нет лучших способов преодоления зла.
Система этики, развиваемая мной, стремится быть христианской. Но христианство, могут сказать, проповедует прощение врагам нашим, причиняющим нам зло. В ответ на это соображение надо напомнить, что проповедь прощения не исключает наказания- необходимо освободиться от мстительной, эгоистической реакции в отношении к хулиганящему ребенку или опасному преступнику но наказывать необходимо и во имя справедливости, и ради исправления их, и ради защиты тех, кто страдает от них.
В заключение напомню, что в точном смысле слова воздействие на провинившегося может быть названо термином «наказание» лишь поскольку оно имеет характер воздаяния (возмездия); все же другие стороны и способы влияния на него подходят под другие понятия, например под понятие воспитания, лечения и т. п. Следовательно, философы, не допускающие наказания как возмездия, строго говоря, хотят или устранить наказание совсем, считая его нравственно неоправданным, или даже доказать, что такого явления, как наказание — воздаяние, вообще не существует в строении мира. Психологический мотив этого ошибочного учения, вероятно, в большинстве случаев кроется в гордости, не переносящей мысли о наказании как воздаянии.
4.«КАРЫ БОЖИЙ»
Все виды производного зла, болезнь, смерть, природные катастрофы, как выяснено выше, суть естественное наказание за нравственное зло себялюбия: они возникают как естественное следствие разъединений и противоборств, присущих нашему царству бытия. Будучи, однако, проявлениями общего строя нашей природы, разрушенной грехом, эти бедствия чаще всего не стоят в прямой связи с отдельными определенными нашими поступками, и, переживая их, мы обыкновенно не рассматриваем их как наказание за такое‑то мое дурное деяние. Однако среди христиан широко распространено убеждение, что Провидение содействует нередко такому сцеплению обстоятельств, при котором естественные бедствия и катастрофы служат наказанием также и за определенные единичные дурные поступки и побуждают виновника их одуматься, пересмотреть свою жизнь и раскаяться. (О том, что встреча событий, на первый взгляд совершенно случайная, в действительности обусловлена высшими, — объединяющими мир деятелями, см. мою книгу «Мир как органическое целое», гл. VIII)
Христианские проповедники даже слишком часто прибегают к такому истолкованию естественных бедствий, хотя Сам Иисус Христос сказал, что не всякое несчастье подлежит такому истолкованию (Лк. 13).
замечательно, что нередко наиболее заскорузлые себялюбцы и наглые злодеи живут сравнительно благополучно и не переживают никаких исключительных бедствий. Торжествующая свинья есть зрелище омерзительное, однако вовсе не редкое в нашем царстве бытия. Отсюда возникает соблазн отвергать Провидение и думать, что мир бессмыслен, так как управляется случаем. Однако народная мудрость не утрачивает веру в Промысел Божий и выражают ее в следующем изречении: «Бог правду видит, да не скоро скажет»
На вопрос, почему суд Божий нередко кажется запаздывающим ответить трудно, потому что пути Господни неисповедимы. Можно только догадываться, что к общему большему или меньшемy неудовлетворению жизнью, естественно пронизывающему все наши деятельности, поскольку они нравственно несовершенны, Промысел Божий присоединяет еще специальные наказания лишь в тех случаях, когда виновник дурного поступка достаточно зрел, чтобы услышать голос Божий. «Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю», — сказано в Священном писании (Откр. 3, 19). Боэций говорит, что ненаказанный злодей более несчастлив, чем наказанный; в самом деле, наказание есть удовлетворение требований справедливости и средство исправления; следовательно, продолжительная ненаказанность только отягчает положение. В самом деле, если оставленный Богом негодяй начинает особенно преуспевать, можно предполагать, что он пользуется покровительством темной силы, вызывающей отвращение у добрых людей. Наоборот, когда человек вступает на путь добра, судьба его так складывается, что он подвергается все более утонченным испытаниям и попадает в такие положения, при которых ни один ложный шаг не может быть утаен. Великие художники знают об этих таинственных путях Промысла Божия. Виктор Гюго изобразил их в судьбе Жана Вальжана. Этот бывший каторжник завоевал себе под именем Мадлена выдающееся общественное положение своей деятельностью в области промышленности, полезной целому краю, и своей филантропией. В присутствии сыщика Жавера, знавшего силу и ловкость каторжника Жана Вальжана, Мадлен попадает в такое положение, что только его сила может спасти жизнь ломовому извозчику, придавленному тяжелой телегой. Мадлен исполняет свой долг и пробуждает подозрение Жавера, который начинает следить за ним. Через несколько времени он узнают, что в соседнем городе человек принят за каторжника Жана Вальжана и, по–видимому, будет присужден к каторге. Решив отправиться на суд, он еще не знает, как поступить, и ночью уничтожает дорогие ему следы своего прошлого: жжет лохмотья своей арестантской одежды, расплавляет подсвечник, подаренный еископом. Это темное заметание следов он испытывает как нечто позорное в душе его раздаются какие‑то «грозные слова». Приехав на суд он спасает невинного человека, открыв свое прошлое, он попадает на каторгу. Опять бежав с каторги, он посвящает жизнь воспитанию малолетней сироты Козетты. Когда Козетта