— Я знаю, что тебе нужно, — сказал Рорк. — Ну ладно, сколько предлагаешь?

— Чего сколько? Ты о чем, Говард?

— Ты знаешь, о чем я. Сколько ты предлагаешь?

— Я... пятьдесят за неделю, — непроизвольно выпалил Китинг. Он совсем не так намеревался обсуждать дела и не ожидал, что совсем не придется аккуратно подводить разговор к этой теме. — Начиная от пятидесяти. Разумеется, если, по-твоему, этого будет мало, то я бы смог...

— Пятидесяти достаточно.

— Ты... ты пойдешь с нами, Говард?

— Когда вы хотите начать?

— Да черт побери... Как только ты сам будешь готов! В понедельник? —Хорошо.

— Вот это да! Ну спасибо, Говард! — сказал Китинг и удивился своим лее словам, потому что скорее Рорк должен был благодарить его, а не наоборот. Он никак не мог взять в толк, что же Рорк такого делает, что путает ему все карты.

— Теперь послушай меня, — сказал Рорк, — я не собираюсь рисовать никаких эскизов. Ни единого. Даже частично. Никаких небоскребов в стиле Людовика Пятнадцатого. Даже не предлагайте мне этим заниматься, если вы хотите, чтобы я вообще на вас работал. У «Фрэнкона и Хейера» мне нечему учиться. Устройте меня в технический отдел, направьте на инспектирование. Я хочу быть поближе к сфере действия. Вот все, чему я мог у вас научиться. Итак, я вам по-прежнему нужен?

— Конечно, Говард, как скажешь. Тебе там понравится, вот увидишь. И Фрэнкон тебе тоже придется по душе. Он один из людей Кэмерона.

— Ему не следовало бы хвалиться этим.

— Ох... это достаточно...

— Нет, не волнуйся. Я ему в лицо такого не скажу. Я вообще не собираюсь никому ничего говорить. Как и ставить вас в неловкое положение. Не буду ратовать за современные взгляды. Не стану говорить, что я думаю о вашей работе. Буду себя вести в рамках приличия. Это ты хотел услышать?

— Да нет же, Говард, я знаю, что на твое авторитетное мнение можно положиться. Я не волновался, даже не думал волноваться.

— Что ж, тогда мы все решили? Доброй ночи. Увидимся в понедельник.

— Ну, в общем, да... все решили... Я просто... не особо спешу... Ведь я и правда пришел повидать тебя...

— В чем дело, Питер? Тебя что-то беспокоит? — Да почему же... Я просто...

— Тебе интересно, почему я согласился? — Рорк с улыбкой взглянул на него, без интереса, но и без возмущения. — Вот что тебя волнует? Раз ты хочешь знать, то я объясню. Мне абсолютно все равно, где я дальше буду работать. В этом городе нет ни одного архитектора, с которым бы мне по-настоящему хотелось работать. А так как работать мне все же где-нибудь да нужно, так почему бы не у вашего Фрэнкона, если там я получу то, чего бы мне хотелось? Не беспокойся. Я ведь продаю себя, так что буду играть по правилам. Пока еще.

— Ну право, Говард, зачем смотреть на это под таким углом. Если ты привыкнешь работать с нами, то кто знает, на какие вершины ты еще сможешь подняться. Посмотришь, разнообразия ради, как выглядит настоящий офис. Поймешь, сколько простора у тебя будет для развития своего таланта, после тех условий, что были у Кэмерона-то...

— А давай-ка заткнемся и не будем рассуждать на эту тему, а?

— Ох... да я же... я же не имел в виду ничего такого. — И он замолчал, не понимая, что должен чувствовать или что бы ему следовало сказать. Он вроде как одержал победу, но только какой-то бессмысленной была она. Но все-таки победа есть победа, и он решил, что стоит относиться к Рорку дружелюбнее.

Китинг тепло и ободряюще улыбнулся и увидел, что Веста с пониманием и одобрением улыбается ,ему в ответ. Вот только Рорк даже и не думал улыбаться, лишь пристально смотрел на него, без всякой тени эмоции или мысли.

— Вот это да, Говард! — Китинг решительно не собирался унывать. — Здорово, что ты снова будешь с нами. Как в старые добрые времена. Как... — И он запнулся, не сумев придумать ничего убедительного.

— Очень любезно было с вашей стороны предложить это, мистер Китинг, — сказала Веста, не смотря на Рорка.

— Да что вы, мисс Данинг, сущий пустяк. — Его словно энергично тряхнули за руку, и Китинг почувствовал, что снова приходит в свое обычное состояние, ведет себя так, как со всеми и всегда. И именно в таком состоянии Рорк ему все-таки нравился. — Говард, может, пропустим где-нибудь по рюмочке, что скажешь? Я, ты и мисс Данинг — надо же как-то отпраздновать это событие!

— Отличная мысль! — отозвалась Веста. — Полностью поддерживаю!

— Прости, Питер, — Рорк был неумолим, — но к работе это не имеет никакого отношения.

— Ну, как пожелаешь, — вставая, сказал Китинг. — Увидимся в понедельник, Говард. — Он посмотрел на Рорка, сузив глаза и со слишком сердечной улыбкой добавив: — Ровно в девять. Приходи вовремя. Это единственное железное требование. У нас там табельные часы, я лично порекомендовал их установить, ты ведь не против? — И он закинул пальто на плечо с тем быстрым, неподражаемым жестом, которому он научился у Фрэнкона; с жестом, который должен был характеризовать его как человека, любящего лоск, дорогие вещи и все то дорогое для него, что с ними связано. Он стоял и как ни в чем не бывало застегивал его, не глядя на пальцы. — Я за тебя отвечаю, Говард. И ты будешь под моим руководством, кстати. Доброй ночи.

Питер Китинг ушел. Говард закурил и сел, забросив одну ногу на подоконник, запрокинув голову. Веста любовалась красивым изгибом его шеи и тем, как струйки дыма неторопливо вздымаются наверх, повинуясь его спокойному дыханию. Она знала, что он уже успел забыть о ее присутствии.

— Почему тебе обязательно нужно вести себя так?

— Чего? — спросил он, прикрыв глаза.

— Зачем надо было оскорблять мистера Китинга?

— Что? А я его оскорбил?

— Он дьявольски достойно себя повел в этой ситуации. И так старался быть дружелюбным к тебе. Мне тоже подумалось, что он очень хороший человек. Ты зачем чуть ли не из штанов выпрыгиваешь для того, чтобы выглядеть таким гадким? Ты вообще когда-нибудь можешь вести себя по-человечески? В конце концов, он тебе услугу оказал. И ты принял его предложение. Принял и обращался с ним, как с грязью под ногами. Ты... Ты вообще меня слушаешь, Говард?

— Нет.

Она стояла и смотрела на него, скрестив руки на груди и поправляя кофточку на плечах с таким остервенением, что воротник врезался ей в шею сзади. Веста пыталась придумать что-нибудь такое, что могло бы разозлить его. И не могла. Вместо этого она чувствовала, как гнев растет внутри нее самой, и заставила себя хранить молчание до тех нор, пока к ней снова не вернется самообладание.

Тогда она возненавидела его вовсе не из-за разговора с Китипгом. В тот момент в нем что-то проснулось, безыменное пугающее нечто, с которым она боролась и которое любила вот уже год.

Этот прожитый с ним год не принес ей никакой радости, лишь ожесточил и возбудил в ней еще больший страх и большие сомнения. Порой этот страх сменялся минутами радости, но то были лишь минуты... Дальше всего они отдалялись друг от друга, когда она лежала на постели, в его объятиях. Ночи, что провели они вместе, не давали ей никаких прав: ни права на уверенность в друге, ни даже права на вежливость прохожего на улице. Он молча слушал, как она шептала ему запыхавшимся голосом, не в силах сдержаться: «Я люблю тебя, Говард... Я люблю тебя... Я люблю...», — следил за тем, как она целовала его руки и плечи, как шептала губами эту фразу его коже. Но она не была собой, как и он. Ее радовало одно то, что он слышит эти слова. Но он никогда не отвечал.

Она рассказывала ему о том, что чувствует, как живет, что думает, — обо всем, что с ней происходило. Он молчал и не рассказывал ни слова. Никогда не утешал и не ободрял ее, на его лице не отражалось никакого сопереживания. Ему было не понять, зачем так внимательно выслушивать кого-то. Да и самого понятия нужды для него не существовало. Он не нуждался в ней. Все то, что было в нем сокрыто, в чем он не признавался и не раскаивался, но что явно хранилось где-то внутри него — вот что пугало Весту. Она бы отдала все на свете, охотно распрощалась с ним на века, если бы только он хоть раз намеком дал понять, насколько она ему важна, насколько важно для него хоть что-либо, касающееся Весты Данинг. Но она так ни разу и не услышала от него ничего подобного.