— Испарана, — сказал Конан.

— Конан… мы только что…

Он оторвал взгляд от лица Актера на достаточно долгое время, чтобы дать ей почувствовать жар этих вулканических голубых глаз, пылающих на его суровом лице. Она уставилась на него в ответ и попыталась выразить взглядом разумную мольбу.

— Я безоружен, Хан Замбулы, — произнес он, не отрывая глаз от Испараны.

— Поскольку эта замбулийка отказывается, пусть она покинет зал вместе с Хамером и его колючей командой.

Теперь ее взгляд был исполнен мрачнейшей угрозы — и она, медленно и с неохотой, повторила действия киммерийца. Четыре меча и четыре кинжала лежали на гладких плитах пола. Конан оставался в полусогнутом положении, готовый подхватить длинный и короткий клинки.

Хамер снова взглянул на своего хана — с надеждой. Его люди были наготове. Слово, знак — и они выхватят мечи и бросятся, чтобы пролить кровь этой бывшей воровки из их города и этого громадного, рычаще-мрачного, надменного чужестранца, от которого их хан принимал намеренное пренебрежение. Конан, вдруг осознав, что сдерживает дыхание, выдохнул, снова втянул в себя воздух, выпустил его; ему потребовалось направлять эти действия усилием воли.

— Капитан Хамер, — сказал Актер-хан, и мускулы Конана напряглись — как и мускулы свирепо глядевших на него охранников, — оставь нас.

Конан заставил себя расслабиться — чуть-чуть.

— Ты пойдешь последним, капитан, — продолжал Актер-хан. — Возьмешь эти их клинки.

Десять человек колонной промаршировали мимо Конана и Испараны; все их движения были настолько проникнуты контактом ненавидящих глаз и напряжением, что казалось, будто они длятся целые часы. Глаза киммерийца встретились с глазами Хамера.

— Будь так добр, отойди в сторону, Конан, — крикнул хан.

— Нет. Сначала ее клинки.

Испарана запротестовала. Конан, не отрывая взгляда от шемитского стражника, продолжал настаивать. Теперь он стоял, выпрямившись; если бы капитан начал сейчас вытаскивать меч из ножен, внезапный бросок и сокрушительный удар коленом и предплечьем заставили бы его распластаться на полу. И тут бы все началось: его люди, толпясь и пихаясь, бросились бы обратно в зал…

— Испарана! — рявкнул Конан. — Отойди! Испарана с подергивающимся лицом повиновалась. Капитан, приблизившись на два шага, поставил ногу на ее кинжалы и разделил их. Потом этой же ногой он один за другим отправил их в коридор. За ними последовал ее меч. Второй ее меч. Ожидающие не отводящие от этой сцены глаз вооруженные люди подняли их; двое при этом спрятали в ножны свои собственные клинки.

Хамер посмотрел на Конана, и их глаза встретились. Киммериец отступил на один шаг в сторону.

— Мои кинжалы, — сказал он и проследил за тем, как шемит делает осторожный шаг и потом толчком ноги посылает один из ножей вслед за остальными клинками. Второй кинжал последовал за первым — раньше он принадлежал Балтаю.

Прошла целая минута, прежде чем оба меча Конана оказались в коридоре. Он был уверен в том, что Испарана и Хамер почувствовали в эту минуту, как возрастает их напряжение. Для него самого это был критический момент; его собственное напряжение уменьшилось. Только он знал, что если Актер произнесет слова предательства и Хамер начнет вытаскивать свой меч, то пах капитана пронзит боль, а его лицо окажется разбитым всмятку. Конан ждал. Капитан ханской охраны, опустив руку на рукоять меча и отступив на два шага, повернулся и вопросительно взглянул на своего повелителя. Конан, слегка позвякивая доспехами и едва слышно ступая по полу обутыми в башмаки ногами, сделал два шага вперед, по направлению к Хамеру.

— Капитан Хамер… убирайся… вон. Прежде чем хан успел договорить последнее слово, Конан промчался на десять шагов вправо, потом вперед и остановился. Теперь он был на таком же расстоянии от хана, что и Хамер, и далеко от одетых в мундиры шемитов.

Капитан — на лице которого дурные предчувствия смешивались с желанием убить, заявлявшим о себе блеском глаз, — проследовал за своими Хилайим прочь из зала.

— Закрой двери, — скомандовал Актер-хан.

— Мой господин Хан…

Актер-хан вскочил на ноги и ткнул пальцем:

— Закрой двери!

Казалось, хан в конце концов сошел с ума. Возможно, виной тому было его хорошо всем известное пьянство. Он отдал приказ, и тринадцать человек были тому свидетелями. Его действия граничили с самоубийством — и это после того, как он жестоко оскорбил и унизил Хамера перед его собственными солдатами и врагами. Хамер мысленно пожал плечами. Если этот проклятый пьяница, его хан, которого называют Заколотым Быком, желает совершить самоубийство… пусть. Он сделал знак.

Капитан Хамер самолично принял участие в закрывании дверей.

Это было сделано.

Двое воров были одни в тронном зале с Ханом Замбулы.

Они были безоружны, и оба полностью отдавали себе отчет и в этом, и в том, что совсем рядом, по другую сторону этих открывающихся дверей, толпятся вооруженные солдаты. Конан сосредоточился на своем дыхании, упорно не позволяя своему взгляду перескакивать на меч с красиво отделанной самоцветами рукоятью, висящий на стене слева от трона. О да, он знал, что этот меч висит там. Возможно, Актер-хан думал, что он забыл о нем или не заметил его. Возможно, он думал, что Конан отметит положение меча и утратит бдительность. Но Конан был не из таких; он помнил, что Актер-хан — левша.

Напряжение висело над тишиной просторного зала, словно смертоносный орел, парящий над своей осторожной жертвой.

Хан сообщил Конану, что его план вступил в силу. Все началось.

За стенами города шанки выполняли свою часть плана. Солдаты из гарнизона преследовали их; люди из дворца стояли у ворот, далеко отсюда. Неизвестно где Балад и его войско двигались по направлению ко дворцу. А во дворце — Конан и Испарана стояли перед Актер-ханом, наедине с Актер-ханом, и Конан знал о мече, на который он не смотрел. Не смотрел на него и Сатрап Замбулы.

«Ему никогда это не удастся», — думал киммериец. Он, Конан, будет там прежде, чем Актер успеет наполовину вытащить меч из его богато украшенных ножен.

Если уж на то пошло, то киммерийцу лучше было бы самому придвинуться поближе к оружию. Возможно, Актер спрятал какой-нибудь меч в этом своем парадном троне с высокой спинкой. А эта расширяющаяся книзу мантия шахпурского пурпура могла скрыть под собой какой угодно кинжал. «Нет, — думал Конан, — мне не нужно бояться этого меча на стене; если кто-то и пустит его в дело, то это буду я».

Конечно, стражники все еще ждали совсем рядом с высокими дверьми…

— Испа, — позвал Конан, не отрывая взгляда от хана, — опусти перекладину на двери.

Актер-хан только улыбнулся и откинулся назад, и Испарана опустила огромный, снабженный противовесом брус в скобы, прикрепленные к дверям по две с каждой стороны. Теперь слегка улыбнулся Конан, пытаясь представить себе лицо капитана и то, что будет твориться в его мозгу, когда он услышит, как его полностью отрезают от его хана.

Да, в эту самую минуту славный шемитский капитан должен быть как нельзя более обеспокоен! Вопрос был в том, почему улыбался Актер-хан. Знал ли он о том, что бурлило у Конана в уме?

— Итак, киммериец. Ты видел меч Зафры.

— Я видел его. Я смог ускользнуть от него и победить его. Я использовал его. Брат твоей прежней потаскухи только что вытолкнул его в коридор.

Пальцы хана сжались на подлокотниках трона Это инстинктивное движение не ускользнуло от взгляда Конана.

— Этот меч, — выдохнул Актер-хан. — Ты… Конан кивнул.

— Ах, так. — сказал Актер, — И Зафра…

— …направил его против меня. Я уклонился от него, и выскочил из комнаты, и закрыл за собой дверь, — сообщил Конан, отмечая без особого беспокойства, что здесь у него под рукой не было ничего похожего на светильник, который он использовал, чтобы отразить направляемую волшебством сталь.

— Пока я держал дверь, чтобы она не открылась, меч Зафры продолжал свое дело. Он выполнял то, что ему было приказано. Зафра сказал, что он должен был убить. Он и сделал это… в то время, когда был в комнате наедине с Зафрой.