В декабре 1857-го Наталия Николаевна обратилась к Василию Борисовичу за советом в сложной житейской ситуации: священник Конного полка, в котором служил ее сын Александр, отказался венчать его с Софьей Ланской, племянницей отчима, Петра Ланского, усмотрев в будущем союзе кровную связь.
Казалось бы, какая между ними может быть кровная связь, если родословная линия Ланских нигде не пересекается с соответствующими линиями Пушкиных и Гончаровых. Мы проследили корни предков этих линий вплоть до пятого колена вглубь и никаких пересечений не обнаружили. Следовательно, эту связь необходимо поискать не в корнях, а в кроне генеологических дерев Пушкиных – Гончаровых – Ланских. Судя по тому, что церковь пыталась воспротивиться браку сына Натальи Николаевны Пушкиной (Гончаровой) и племянницы Петра Петровича Ланского, надо полагать, что кровосмешение произошло на пересечении генеалогических ветвей, на кронах соответствующих генеалогических дерев (Гончаровых и Ланских). Спрашивается, на какую точку пересечения ветвей этих дерев следует «усадить» Александра Александровича Пушкина?
Попытаемся ответить на этот вопрос, вернувшись на 27 лет назад, то есть в 1830 год. «В жизни избранницы поэта, – пишет Л.А. Черкашина в вышеупомянутой книге, – столь удивительно счастливой, столь и трагичной, было немало таинственных знамений и пророчеств, что ждут еще своей разгадки»: и вот одно из них, по времени совпадающее с первым знакомством юной красавицы и поэта.
Небесная покровительница была необычайно щедра к Наталии Гончаровой, одарив ее сполна и божественной красотой, и чуткой душой, и предобрым сердцем. Шестнадцатилетняя Натали, только что увидевшая свет, и, быть может, сама того не желая, затмила редкостной красой всех своих сверстниц – московских дев.
Натали Гончарова, как одна из самых очаровательных московских барышень, приглашалась для участия в живых картинах – весьма модном тогда светском развлечении.
Удивительно, но благодаря воспоминаниям и письмам современников можно узнать ныне, какими же картинами восхищались именитые гости в тот предновогодний вечер в генерал-губернаторском особняке на Тверской [243] .
Завсегдатай светских салонов, Александр Булгаков, в будущем московский почт-директор, полагал, что великолепнее всех была живая картина, «изображавшая Дидону»: «Лазарева была восхитительна, хотя ее бесконечно длинные ниспадавшие волосы придавали ей скорее вид прелестной Магдалины. Но кто была очаровательна, – это маленькая Алябьева – красавица; маленькая Гончарова, в роли сестры Дидоны, была восхитительна».
Публика в восторге требовала вновь и вновь повторения изящной сценки…
«А что за картина была в картинах Гончарова!» – восторгается князь Вяземский. В его памяти так свежи впечатления от живых картин, виденных им на святочном балу у московского генерал-губернатора. И пишет он Пушкину в Петербург, словно поддразнивая приятеля, безнадежно влюбленного в первую московскую красавицу.
Натали Гончарова и Александра Алябьева – две восходящие звезды на московском небосклоне, словно вступили меж собой в негласное состязание. Да и Вяземский в письме к Пушкину, сравнивая юных красавиц, отмечал у Алябьевой классическую красоту, а у Гончаровой – романтическую, и заключал: «Тебе, первому нашему романтическому поэту, и следовало жениться на первой романтической красавице нынешнего поколения».
Той далекой ныне весной балы в Первопрестольной шли беспрестанной чередой. Вот что сообщал биограф поэта П. В. Анненков о московских событиях, что предшествовали сватовству Пушкина:
«В 1830 году прибытие части высочайшего двора в Москву оживило столицу и сделало ее средоточием веселий и празднеств. Наталия Николаевна принадлежала к тому созвездию красоты, которое в это время обращало внимание и, смеем сказать, удивление общества. Она участвовала во всех удовольствиях, которыми встретила древняя столица августейших своих посетителей, и между прочим – в великолепных живых картинах, данных Московским генерал-губернатором князем Дмитрием Владимировичем Голицыным. Молва об ее красоте и успехах достигла Петербурга, где жил тогда Пушкин. По обыкновению своему он стремительно уехал в Москву, не объяснив никому своих намерений, и возобновил прежние свои искания».
В марте того же года произошло еще одно знаменательное событие – император Николай I, обратив впервые внимание на юную Натали, отметил ее любезность и красоту в беседе с Наталией Кирилловной Загряжской, родственницей Гончаровых.
Знал о царских комплиментах и Пушкин. Чему есть подтверждение – его письмо к невесте, где, описывая свой визит к старой кавалерственной даме, фрейлине двух императриц, Пушкин отмечает, что она «повторила мне комплименты государя на ваш счет – и мы расстались очень добрыми друзьями»
Романтический облик Натали Гончаровой, усиленный образами ее героинь в живых картинах, оставил яркий след в душе и памяти поэта.
…В далеком 1830 году вышел в свет журнал «Московский телеграф» с литографией картины Пьера Нарцисса Герена, где Эней, спасшийся из горящей Трои и волею судеб оказавшийся в Карфагене, повествует царице о своих странствиях. Там же для читателей модного журнала прилагалось «изъяснение картинки»: «Московские любители изящных искусств припомнят, что в числе живых картин, представленных нынешнею зимою у князя Д.В. Голицына, была и Геренова Дидона. Карфагенскую царицу представляла М.А. Ушакова; Энея и Аскания – князь А.С. Долгорукий и А.С. Ланской; сестру Дидоны – Н.Н. Гончарова».
В живой картине вместе с юной Наташей участвовал молодой человек Александр Сергеевич Ланской – ему досталась роль сына Энея Аскания. Не правда ли, какое роковое сочетание имени первого мужа Наталии Гончаровой с фамилией ее второго супруга! Самого же Энея играл князь Долгоруков – тоже Александр Сергеевич! (Курсив мой. – А.К.)
Будущее подчас, словно позабавясь над смертными, слегка приоткрывает свою завесу, но им не дано распознать тайных знамений.
Живые картины и участие в них первой московской красавицы были тогда поистине у всех на устах. (Курсив мой. – А.К.).
Этой весной произошла еще одна «роковая» встреча на празднествах, где юная Натали блистала в живых картинах в роли сестры легендарной Дидоны. Вслед за царским двором в Москву устремилась петербургская элита и «золотая молодежь», в том числе военная. Старший брат Натали кавалергард Николай Гончаров уговорил своего старшего товарища и наставника ротмистра Петра Ланского съездить на московские празднества, обещая познакомить его со своей сестрой, имя которой было на слуху у всех, кто хоть раз любовался «живыми картинами». Ланской принял приглашение, тем более, что в «живых картинах» в роли сына Энея Аскания с успехом выступал его племянник Александр Ланской [244] . Ему было любопытно посмотреть на игру племянника, но еще больше хотелось взглянуть на младшую сестру своего товарища, слух об успехах которой на праздничных представлениях уже докатился и до Петербурга.
Остановились друзья в хлебосольном доме Гончаровых, где Иван Николаевич познакомил товарища со всеми членами своего многочисленного семейства, в том числе и юной красавицей Натали.
У Петра Петровича, которому накануне исполнилось 31 год и имевшего немалый опыт общения с молодыми женщинами, буквально перехватило дыхание, когда ему представили младшую дочь Гончаровых. В течение недели, посещая праздничные представления, он буквально не сводил своих восхищенных глаз с одной из живых картин, представленной Наталией Гончаровой.
Уезжая из Москвы, он чувствовал себя как бы вновь народившимся, и, как бы ни старался скрыть свое душевное волнение, младший товарищ не приминул уколоть:
– Кажется, моя сестренка здорово «зацепила» бравого кавалергарда.
Ничего не ответив на шутку Ивана, Петр Петрович постарался перевести разговор в иное русло, припомнив анекдот, услышанный им перед отъездом в Москву.
Но как бы он ни старался забыть эти шумные московские вечера, где яркой звездой блистала юная красавица Натали, она не уходила из его памяти и сердце жгла одна и та же мысль о том, как они и по возрасту и по положению в обществе далеки друг от друга, и что их жизненные пути никогда не пересекутся. От Ивана Николаевича он узнал о помолвке Натали с А.С. Пушкиным, а через год и о женитьбе Пушкина, но забыть юную красавицу, словно стрелой пронзившую сердце немолодого уже холостяка, он был не в состоянии.