Василий пронизывал Наташу взглядом, она чувствовала, что он смотрит на нее с надеждой, но от неожиданности даже не могла понять, чего он хочет от нее, и молчала.

- И спивается-то она по моей вине, - Вася судорожно обхватил голову руками. - Что там у них будет?

          Он ждал, что Наталья поможет ему, поддержит хоть словом. Но она молчала.

- Слушай, ну что ты за человек такой? - Вдруг закричал он. - Ты сухарь, что ль? Или я тебя совсем нисколько не волную? В конце концов, как ты со мной живешь, если так?!

          Наташа испугалась. Вася никогда с ней не говорил так.

- Вась, что ты, - только и смогла прошептать она.

- Гнида я - вот что! - Процедил он. - Ты мне скажи, Наташ, тебе от меня не противно?

- Нет.

- А мне противно.

          Наташа заплакала.

- Не плачь. Ни в чем ты не виновата. Нет, конечно. Я же сам. Мне захотелось, я и ушел.

- Ты обратно, что ли хочешь? - Спросила Наташа.

- Нет, родная, что ты! - Вася подошел к Наташе и опустился перед ней на колени. - Ты прости меня! Только не плачь!

          Потом ему вдруг почему-то не захотелось утешать Наташу. Он поднялся и вышел на крыльцо.

          На улице еще ярко светило солнце, но после жаркого тихого дня, поднялся ветер, и из-за горизонта, со стороны Прямухино на деревню надвигалась темная, почти черная огромная туча. Оттуда доносились долгие, томительные раскаты грома.

          Василий любил грозу. Он уселся на крыльце и закурил. Между тем, тьма постепенно окутывала деревню, поглотив уже солнце. Нарушали мрак лишь частые проблески молний. По крыше зашуршал усиливающийся дождик.

          На крыльцо вышла Наталья. Она поежилась и, не решаясь уйти обратно в дом, ожидая чего-то, смотрела на Васю.

- Гроза будет. - Сказала она.

- Люблю грозу, - тихо ответил Вася. - Посиди со мной.

          Но его последние слова утонули в мощном раскате грома. Задрожали мокрые стекла, в которые ветер бросался уже крупными охапками дождя.

          Наташа ойкнула и скрылась в доме. Василий остался один и, забыв о сигарете, наблюдал, как мучительно долго гроза висела над деревней. Сиренево-белые вспышки молний слепили, оглушающие раскаты грома почти не смолкали, догоняя друг друга, перекатываясь из края в край.

          Дождь лил, не переставая, вода обрывалась с крыши целыми потоками, казалось, что вот-вот от ее напора лопнут стекла, и в дом ворвутся эти потоки и опьяняющий, ни с чем несравнимый аромат грозы. Когда стихал ветер, дождь шел ровный, прямой, острыми иглами впиваясь в землю. Но вот снова поднимался ветер и лупил по стеклам крупными горошинами, пытался сорвать молодые листочки с деревьев и мощные крыши с домов.

          Но постепенно раскаты грома раздавались все дальше, дождь стихал, и тьма отступала. Уже совсем скоро засияло солнышко,  и только примятая мокрая трава да лужи на дорогах напоминали об отбушевавшей стихии. А Василий еще долго сидел на крыльце.

          Ночью гроза возвратилась. Молнии были так ослепительны, что можно было при них рассмотреть трещины на потолке. Гроза успокоилась только с рассветом.

ГЛАВА 3

          Утром Дарья отправилась в Прямухино, что было в часе ходьбы от Богданово. Она намеревалась посетить прямухинское кладбище, да зайти по делам в само село.

          Кладбище – это летопись окрестных деревень. Здесь лежат богдановские, там – прямухинские, еще подальше – место скорби коростовских, и так – по всем деревням. Ограды здесь, как правило, большие, и не ограды даже, а палисадники – хоронили родственников рядом, семьи постепенно переселялись сюда, и вот уже целый дом, в котором уживаются деды, внуки, зятья. А рядом – соседи. Жили рядом, дружили, ссорились; теперь все примирились, лежат рядом, соседствуют, как при жизни. Вот они тихие пристанища, домики под елочками. Вот он покой для больших и малых, первых и последних, добрых и злобных, спокойных и мятежных. Отвоевали, отрадовались, отмучились, отжили все, всех уравняла смерть, все лежат теперь успокоенные за деревянными и чугунными оградами, под плитами и крестами. А вот одинокий холмик – ни креста, ни оградки. Зарос мхом и крапивой – сразу понятно, что под холмиком этим упокоилось одиночество – некому креста поставить, цветочка положить, помолиться. А ведь и там - чья-то жизнь, судьба, слезы, радости, мечты, надежды, разочарования. Все скрыла холодная земля, и никто не вспомнит, а не зря ли была прожита та жизнь? Тихо, и только кукушка плачет о ком-то, да соловьи «Вечную память» поют…

          Дарья посидела немного у родных могилок, помолившись, вышла с кладбища и направилась в Прямухино. Для этого ей нужно было преодолеть крутую гору, венчал которую величественный Троицкий храм – по сути единственный, что сохранилось в Прямухино от прежних его владельцев Бакуниных и их славного века. Храм этот претерпел на себе судьбу России: построенный в XIX веке, в безбожном двадцатом был разграблен, суждено ему было вмещать в себе и бакунинские останки, и сырзавод, и клуб; быть восстановленным в конце века батюшкой-энтузиастом и теперь оказаться сиротой после страшной и необъяснимой смерти настоятеля и всей его семьи.

          Уже выходя с почты, Даша стала свидетельницей отвратительной сцены. К почте приближалась троица: сестра Мишки Поспелова Светка, сожитель Васиной жены Алексей и сама Ира. Женщины были в легком подпитии, тогда как Алексей вообще еле держался на ногах. Ира грязно и зло на всю улицу поносила Светку, та лишь усмехалась да подшучивала.

- Ишь ты… Ирка-то опять Леху со Светкой застукала, - усмехнулась вышедшая на шум почтальонша Маринка.

- Давай-давай! - Подзадоривала Светка Иру. - Проорись, прочисть горло свое поганое!

- Ах ты!

          Собравшиеся уже на это действо ахнули - Ирка вцепилась Свете в волосы. Последняя взвыла и вцепилась в волосы Ире. Леха между тем спокойно искал себе место, где бы приземлиться. Он, видимо, уже привык к подобным сценам. Некоторые из зрителей засмеялись. Наконец, Светка вырвалась от Ирки и подскочила к сидящему Лехе.

- Давай, вставай, чего заседаешь? – начала поднимать она его.

          Между тем Ирка что-то искала на обочине. Свидетели ахнули во второй раз и метнулись в сторону – Ирка подняла оброненный ею нож. Светка вовремя увидела это и убежала.

- Сволочи! Уроды! – кричала Ирка, двигаясь на Леху.

- Ой, держите ее! – закричал кто-то.

- Ты чего орешь, стерва? – еще громче заорал Лешка.

- Сволочи! Ненавижу! Вот тебе! – в этот момент Ирка подбежала к Лехе и, взмахнув ножом, полоснула его по лицу.

          В толпе закричали, Леха заревел медведем и завертелся на месте, зажимая кровавую щеку руками, Ирка бросила нож и, развернувшись, пошла прочь. Никто ее не останавливал, все уже кинулись к Лехе, который грозился убить Ирку.

          Когда Ира проходила мимо Даши, та, наконец, увидела, как изменилась Васина жена. Лицо ее было опухшее, почерневшее, губа разбита, волосы грязные, слипшиеся, одета она была соответственно, была босиком, а руки были также грязны, как и ноги. Она заметила Дашин взгляд и, зло посмотрев на нее, прошипела: «Чего смотришь?». Даша отвела глаза и пошла прочь.

          Уже на выходе из Прямухино ее догнала прятавшаяся где-то Светка и пошла рядом. Даша украдкой поглядывала на нее. Светка была года на три младше брата Мишки, а до сих пор была как подросток. Угловатая, худая, с длинными руками, редкими волосами, тонкими чертами лица – в ней всей был какой-то излом, надорванность. Маленькие черные глаза хитро поглядывали на Дашу. Светка давно прославилась склочным характером да репутацией гулящей.

- Вот стерва, а? - Процедила Светка, имея ввиду Ирку.

          Даша только, молча, покосилась на Свету, которая, хоть и была нетрезвая, но выглядела намного лучше и чище Ирки.

- Ты в Богданово? - Наконец спросила Дарья.