От него ли не ждать решительных и быстрых действий? Ведь в огне антоновщины почти вся губерния! Что-то загадочное было в его действиях для тех, кто привык болтать налево и направо о скором конце бандитизма.

Спустя некоторое время он собрал группу людей, на которых всецело мог положиться.

Антонов-Овсеенко сидел за столом и рассеянно пил жидкий чай, главным образом чтобы согреться. С ним делил компанию Васильев. Остальные расселись как попало и слушали ораторов, разливавшихся соловьями; иные не жалели ни своего, ни чужого времени и переливали из пустого в порожнее… Антонов-Овсеенко не останавливал их, а глаза из-под очков иногда смотрели хмуровато, порой насмешливо. Но он молчал.

Только что назначенный главой тамбовского военного командования командарм Павлов, не стесняясь в выражениях, громил тех, кто планировал разрозненные и бестолковые операции против Антонова, поносил беспечных людей, слишком раздувавших победы над антоновцами или, напротив, впадавших в панику. Антонов-Овсеенко слушал внимательно и чай отставил в сторону. Потом заговорил кто-то из военспецов, оправдывался…

— Позвольте, — мягко остановил пылкого оратора Антонов-Овсеенко. — То и дело мы слышим: бандиты, уголовники, кулаки… Если речь идет об уголовниках, сам собой напрашивается вопрос: почему вы не могли справиться с ними? Это во-первых. Во-вторых. По вашим словам выходит, будто главная военная сила антоновцев — сплошь кулаки…

— Конечно, но…

— Виноват… Я что-то плохо стал соображать. Или еще не добрался до истины. Прошу помочь. — Глаза Антонова-Овсеенко щурились то ли от ярких лучей холодного январского солнца, то ли от чего другого. — Вот вы доложили, что в армиях Антонова пятьдесят тысяч бандитов… Затем вохровский отряд Сторожева, сельская, волостная, уездная милиция, члены комитетов, агитаторы, вильники, секретная агентура… Это что ж, тоже все сплошь уголовники и кулаки?

По кабинету пронесся шумок.

— Ну, в большинстве, разумеется…

— Так, так, в большинстве! — быстро откликается Антонов-Овсеенко. — Кстати, откуда в губернии столько уголовников?

Снова пронесся шум и приглушенный смех.

— Однако замечу, — затаив усмешку, продолжал Антонов-Овсеенко, — не во всех кулацких дворах есть взрослые сыновья, могущие носить оружие. И не все кулацкие сынки живут в деревне. Они в нашей армии, на трудовом фронте, учительствуют, занимаются агрономией… Честно они служат советской власти или нет, это вопрос особый. Но нам придется все-таки вычесть их из общего количества кулаков. Что же получится? Если десятки тысяч вооруженных людей и антоновские активисты в большинстве кулаки, надо думать, что в селах ни одного кулака не осталось. Так ли это?

Васильев покачивает головой. Вздор! Правильно: очень много кулацких сыновей у Антонова, они — ядро его армий, но хозяева-кулаки — люди почтенного возраста, сидят, разумеется, дома и уж никак не могут участвовать в боевых действиях. Да и Антонов не такой дурак, — а он не дурак, — чтобы брать в армию стариков.

— Значит…

— Значит, армия Антонова комплектуется не только из кулачества, — отвечал Васильев.

— А дезертиры? — подал кто-то голос.

— Вы хотите сказать, что и дезертиры сплошь из кулацких семей?

Вопрос Антонова-Овсеенко остался без ответа.

— Но это еще не все, — отхлебнув чай, снова заговорил он. — Кто снабжает армию Антонова? Кто перевозит его воинские части, кто стоит караульными на колокольнях, кто эти вильники?

Помолчав и собравшись с мыслями, Антонов-Овсеенко начал выкладывать свои мысли.

— За эти недели, — сказал он как-то очень просто, — я кое-что уяснил, кое в чем разобрался. Может быть, бегло, не спорю. Быть может, ошибаюсь в выводах. Товарищи поправят меня. Положение вещей представляется мне в следующем виде… Крестьяне, я говорю о середняках, недовольны продразверсткой, затянувшейся войной, это неоспоримо. Кулаки лезут на стенку от ярости, вопят о разорении и сманивают середняков на открытое возмущение… Однако середняк очень хорошо знает, что за зверь его сосед-мироед, и о войне, ради его выгод, слушать не хочет. Тогда кулаки зовут на подмогу стародавних своих идеологов и приятелей — эсеров. Языки у этих демагогов, взбешенных потерей власти, подвешены хорошо, это мы знаем. И если середняк слушать не хотел разговоров мироеда о войне, понимая, что она принесет ему, эсеры — народ более хитрый, к тому же пользующийся несомненным влиянием в деревне, — демагогией и посулами подбили середняка на мятеж. Конечно, середняк знает, что в данном случае он заодно с кулаками, это его тревожит, но эсеры ему внушают: «Потерпите малость, отцы. Сметем коммунию, власть и землю поделим справедливо…» Вот и получается: то, что не сумели сделать кулаки с их откровенной ненавистью к советской власти и алчными планами, то сделали эсеры — ставленники кулаков. Так мне рисуется положение с восстанием. Вы скажете: а беднота? Беднота, отвечу вам, запуганная бандитами, держит нейтралитет, хотя, конечно, целиком на нашей стороне. Примерно так обстоят дела. Скверные дела, скажу прямо.

Все согласились с выводами полномочного представителя ВЦИК.

— Тем не менее, — хмурясь, продолжал тот, — вы, товарищи, вместо того чтобы перетянуть на нашу сторону середняка, били в самую его гущу и бросили в объятия эсеров. Я докажу это! — И только здесь прорывается наружу характер одного из героев Октября. — Кто виноват во всем, что творится в губернии? Вы! — Голос его загремел. Все ваши военные походы, неразборчивость в средствах, нежелание подумать над истинными причинами восстания и над тем, кто его поддерживает, неумение разговаривать с крестьянином, нежелание понять его — вот что привело к трагическим событиям в вашей губернии.

Прошу понять меня правильно! Без всякой пощады надо расправляться с бандитами, карать эсеров и кулаков. Но не применять террор там, где он оборачивается прямо против нас. Восстановить доверие середняка, вовлеченного в восстание и по нашей вине к советской власти — вот главнейшая, первоочередная задача, и исходить в наших действиях надо только из нее. И верить людям, запутавшимся в чудовищных противоречиях. В тайниках души середняк с нами. Но мы слишком часто мало считались с этой сложной душой и шли напролом.

— Но это было необходимо, — раздался чей-то голос.

— Далеко не всегда.

Потом Васильев доложил о плане борьбы с антоновщиной. Не зря он просиживал часами в кабинете Антонова-Овсеенко, где порой пальцы сводило от стужи и замерзали чернила. План в общих чертах готов. Он короток: разгром военных сил Антонова, деморализация его тыла, борьба за влияние на сознание трудового крестьянства.

— Пожалуй, — вставил Антонов-Овсеенко, — последнее должно быть первым.

— С деморализацией тыла, — заметил предчека Антонов, тут бьются давно. СТК неуловим.

— Что это такое — СТК? — Антонов-Овсеенко вскинул усталые глаза на предчека.

— Союз трудового крестьянства, или, как его тут называют, Союз тамбовских кулаков, — под общий смех объяснил предчека.

Не смеялся только Антонов-Овсеенко.

— Остроумно, но неверно, — обронил он. — Однако продолжайте.

— Повторяю, СТК неуловим, планы его нам недоступны, а в лагере противника о нас знают все. Месяца два назад здесь ликвидировали один за другим два подпольных эсеровских комитета. Все более или менее заметные эсеры в тюрьме. Тем не менее Главоперштаб Антонова регулярно получает точные сведения о передвижении наших частей.

— Болтунов много, слишком много! — резко заметил Антонов-Овсеенко. — А не заглянуть ли вам еще поглубже? Я говорю о кадетах, монархистах и прочих махровых контриках… Ведь их немало и в наших учреждениях.

— Арестованных эсеров, — развивал свою мысль Антонов — Овсеенко, — пожалуй, лучше выпустить. Легче наблюдать за ними и вскрывать их связи, когда они на воле.

— Да, пожалуй.

Наконец Антонов-Овсеенко подвел итог. Он встал и прошелся по кабинету, потому что устал сидеть, и еще потому, что шинель не спасала его от холода.