Короче, все было готово. Нужен был человек, который занялся бы охраной восставшего края, складов, коммуникаций, тайных штабных убежищ, имевший право судить и миловать по законам военного времени. Нужен был вожак для волчьей стаи.

И решил Антонов вызвать Сторожева.

Он знал, что случилось с Петром Ивановичем, как охотники, бродившие в округе, где зимовал Сторожев, напали на его след, нашли Сторожева, привезли в ближнее село.

В больнице застрял Петр Иванович до мая.

Он вернулся в село похудевший, смирный и тихий. Казалось, никогда не забудет он той ночи в лесу; казалось, кончились тревожные дни, сломлен Сторожев, сдался.

Он стал еще нелюдимее, еще молчаливее.

Когда кипучей волной пошли слухи об Антонове, о том, что вот-вот пойдет он во главе неисчислимого своего войска на большевиков, Сторожев усмехался и помалкивал. Потом ночами стали появляться на задах сторожевского двора какие-то люди. Однако все делалось в великой тайне.

Однажды майской ночью Петра Ивановича разбудил Андриан.

— Конный к тебе, — шептал он, — срочно требует. Погубят они тебя, подлецы, погубят. Это что же, в открытую пошло?

— Молчи, — шептал Петр Иванович, слезая с кровати.

Прасковья во сне застонала. Сторожев укрыл ее одеялом, оделся и вышел.

— Ну, чего тебе? — грубо спросил он верхового. — Куда же ты на коне ко мне лезешь? Тебя поймают — одна голова с плеч, а меня поймают — тысяча голов долой. Дурень!

— Никак невозможно, спешный пакет. Да я тихонько, задами, свой ведь, места знаю.

Сторожев поднял голову, вгляделся в приехавшего и узнал Сашку Карася с соседнего хутора.

— Ты что, тоже к Антонову ушел?

— Ушел. Эх, и народу там, Петр Иванович!

Сторожев прошел в сени, вздул ночник, надел очки и начал читать.

Писал «сам», приказывал незамедлительно начать формирование отряда внутренней вооруженной охраны (Вохра), вербовать людей в волостные и сельские милицейские части — для охраны округи и местных штабов, которые, мол, скоро выйдут из подполья; сообщал шифры, явки, установленный код внутренней сигнализации.

Сторожев истово перекрестился.

— В добрый час! — проникновенно сказал он. — Ну, стало быть, начали. Махай, Сашка, назад, передай Александру Степанычу — пущай не сомневается.

Он проводил Карася, запер за ним ворота и снова вернулся в избу.

Ночь стояла теплая… На Дурачьем конце выла собачонка, где-то вдали тарахтела телега.

Сторожев посмотрел на этот тихий мир, на избы, дремлющие под светом луны, перекрестился и пошел досыпать. Прасковья проснулась, когда он ложился, прижалась к нему.

Сторожев подумал: «Долго ли мне осталось спокойно спать?»

И вспомнил он месяцы тревоги, встречи, сомненья, колебанья и ту ночь в лесу…

— Бог даст, все обернется хорошо, — сказал он и обнял Прасковью.

С той поры Сторожев не знал покоя. Он объявил в сельсовете, что нанялся-де на службу в Петроградскую контору Автогужтранспорта и должон, мол, скупать лошадок для Красной Армии, показал мандат, подписанный уполномоченным конторы Федоровым.

— Что ж, дело благое, — сказали в сельсовете. — Займись, Петр Иваныч, пора и тебе поработать на советскую класть, грехи свои смыть.

Петр Иванович неделями не бывал дома, разъезжая по округе. Покупал он лошадей или нет, этим никто не интересовался. Впрочем, для видимости пригоняли ему то пяток, то десяток кляч.

Иногда Сторожев ездил один, иной раз посылал Лешку. Тот отвозил какие-то пакеты незнакомым людям, получал от них взамен записки, где шла речь о лошадях, и поручение передать Сторожеву чудные слова, вроде: «Дождик идет, кузнец кует», или «Пчелка улетела, лови на реке».

Слухи о приближении Антонова стали крепнуть день ото дня. На полях к мужикам часто подъезжали конники с зелеными лоскутами на шапках, объясняли про Антонова, про разверстку, хлеб и землю, просили воды и уезжали.

Начались в Двориках и в соседних селах пожары — горели риги и избы у сельских коммунистов. Поджигателей не находили.

Стали исчезать из села один за другим молодые ребята из крепких дворов.

Неизвестные, просто одетые люди, ловили на поле коммунистов и избивали их до полусмерти.

Однажды прибежал к Петру Ивановичу, еле дыша, Андрей Андреевич, прозванный за свою жиденькую бороденку и подпрыгивание на ходу Козлом, тощий и мосластый, очень худо одетый, согбенный нуждой и большим семейством, а оттого сутулый, да к тому же вдовый. Жена его померла от «испанки».

Отдышавшись, Андрей Андреевич рассказал:

— Иду я с озера, карасей ловил, страсть люблю их. Иду задами, гляжу: к твоей риге, того-этого, пробирается человек. Осмотрелся кругом да юрк в ригу, в дыру какую-то. Вот те крест, не наш это человек, бандит!..

Петр Иванович успокоил Андрея, даже почему-то подарил ему старого петуха и велел молчать о виденном им человеке: мало ли что могут подумать? А дыру в риге заложил.

К тем временам две армии были укомплектованы Антоновым: десять полков в каждой армии, две тысячи человек в полку. Каждый полк именовался по названию той волости, откуда в него вливались люди. Низовский, Верхоценский, Бахаревский, Нару-Тамбовский, Туголуковский, Битюгский и прочие полки вооружались из потайных складов Ивана Ишина и местных запасов. Антоновцы располагали тысячами винтовок, сотней пулеметов и четырьмя орудиями.

Кроме того, предназначенный для Сторожева «волчий» охранительный и карательный отряд — тысяча человек, милиционеров десять — пятнадцать человек в каждой деревне и отдельная бригада Пунича, подчиненная Антонову, стратегический резерв Главоперштаба.

События принимали грозный оборот.

В один из жарких июньских дней двадцатого года в лес, где обосновался антоновский Главоперштаб, приехал агент Федорова-Горского, привез пакет. В том пакете было циркулярное письмо бывшего мужицкого министра Чернова. От имени ЦК эсеров Чернов обстоятельно развивал программу подготовки крестьян для борьбы с советской властью, предлагал местным организациям партии, используя острое недовольство крестьян продовольственными и иными повинностями, создать среди них движение в форме «мирских приговоров», и на основе этого движения организовать беспартийный Союз трудового крестьянства.

Этот иуда бил наверняка.

Голод властвовал не только в городе, но и в деревне.

Неурожай. Тощие колосья, колеблемые иссушающим ветерком, виднеются изредка там и здесь. Это то жалкое, что дала земля, испепеленная зноем. Скот падал; корма нет и не будет. Нищие бродят из села в село. Мешочниками переполнены вокзалы и поезда. Спекулянты наживают баснословные богатства на буханке хлеба пополам с лебедой.

Вырвать хлеб из лап кулака, спасти миллионы от голода! — таков революционный долг продотрядов. И они действуют, как того требует революционная обстановка. Советы берут хлеб, но ничего не могут дать взамен: фабрики и заводы стоят, ржавеют станки.

Усталость и истощение все глубже проникают в крестьянскую массу; ведь она тоже приняла на свои плечи все тяжести революции. Мужицкая душа в беспрестанном колебании: то верит мутной демагогии эсеров, то лживым призывам меньшевиков, то посулам прочего отребья уходящего строя.

Эсеровские последыши теперь учены историей. Их имена в грязи, они продавались направо и налево. Это знают даже в самых глухих деревнях. Как им верить? И эсеры затевают новую подлую игру. Теперь они лезут к мужику, притворяясь беспартийными. Мало того, создают беспартийный Союз трудового крестьянства.

Конечно, эту игру сразу же раскусит каждый мало-мальски разбирающийся в политике. Но мужику замутили голову до того, что он давно запутался во всех партиях, появившихся на Руси. Они повылазили вдруг, как грибы после дождя. Все говорят, все обещают, каждый на свой лад улещивает мужика… Пойди разберись, за кого они в самом-то деле, чего хотят для мужика, чего от мужика?

А тут беспартийный союз!