Итак, Христиан с головой ушел в подготовку спектакля. Окинув быстрым взглядом галерею, дабы убедиться, что там никого нет, он для пробы выдвинул в проем двери свои подмостки с установленными на них декорациями, а сам вышел в зрительный зал и уселся на лучшее место, чтобы составить мнение о перспективе и вообразить, как будут выглядеть его актеры, выходя на сцену и двигаясь по ней.

К тому же он нуждался в нескольких мгновениях отдыха. Он уже давно привык выступать и в жару и в холод, по здесь, на севере, его быстро утомляла духота натопленных комнат. К тому же прошлой ночью ему едва довелось вздремнуть часок-другой в кресле, и теперь, то ли по вине пережитых за день волнений, то ли после бега по льду с профессором геологии на плечах, его внезапно сморил непреодолимый сон, какой мгновенно переносит человека из мира действительности в царство грез. Ему почудилось, будто он находится в саду знойным летним днем и слышит, как хрустит песок, словно по нему идут крадучись. Кто-то осторожно приближался, и, еще не видя, кто идет, он был уверен, что это Маргарита. Поэтому он пробудился, не вздрогнув, когда чье-то дыхание коснулось его волос, но тотчас же окончательно пришел в себя, вскочил и, схватившись рукой за лицо, понял, что маска упала на пол. Христиан наклонился за ней, прежде чем обернуться к тому, кто его разбудил, и вздрогнул, услыхав у себя за спиной хорошо знакомый голос:

— Незачем прятать лицо, Христиан Вальдо, я узнал тебя, ты Христиан Гоффреди!

Христиан в изумлении обернулся: перед ним стоял не кто иной, как Гвидо Массарелли, в хорошем платье, чистый, свежевыбритый.

— Как? Это вы? — воскликнул Христиан. — Что вы делаете здесь? Вам место в лесу, с петлей на шее!

— Мое место здесь, — с надменной и спокойной улыбкой ответил Гвидо.

— Ваше место здесь, в доме барона? А, понимаю! Это меня не удивляет. Мошенник и грабитель с большой дороги стал лакеем; иначе и быть не могло.

— Я не лакей, — возразил Массарелли все так же спокойно. — Я друг этого дома, близкий друг, Христиан! А поэтому советую тебе водить дружбу со мной, и считай, что тебе повезло.

— Вот что, любезный, — сказал Христиан, отодвигая театр назад, в гостиную, — тут не место для объяснений; я рад тому, что знаю, где вас найти.

— Это угроза, Христиан?

— Нет, обещание. Как известно, друг мой, я перед вами в долгу. Но сначала я хочу исполнить свой долг в этом доме, иначе говоря — сыграть кукольный спектакль, назначенный через час, а там уж сочтусь и с вами и обещаю отдубасить вас так, как вам и не снилось.

С этими словами Христиан вернулся в свою артистическую уборную, погасил свечи и опустил занавес.

Массарелли вошел следом и закрыл за собой дверь, ведущую на галерею. Христиан занимался своим делом, стоя к нему спиной и отлично понимая, что мошенник способен воспользоваться случаем и покончить с ним без свидетелей, но он слишком презирал Массарелли, чтоб позволить ему заметить эти опасения, и продолжал сулить ему суровую кару с таким же спокойствием, с каким тот начал разговор.

К счастью для неосмотрительного Христиана, Гвидо не был храбрецом, а потому держался на расстоянии, чтобы пуститься наутек, если противник вздумает выдать ему задаток в счет обещанного.

— Послушай, Христиан, — заговорил он снова, решив, что первый пыл юноши остыл, — обсудим все хладнокровно, прежде чем дойдем до крайностей. Я готов дать тебе удовлетворение и ответить за свои поступки, стало быть, ты попусту оскорбляешь человека, у которого, как ты знаешь, нет оснований тебя бояться.

— Жалкий трус! — ответил в ярости Христиан и подошел вплотную к Массарелли. — Ужели я стану требовать удовлетворения от тебя, подлейшего из подлецов? Нет, Гвидо, с такими, как ты, один разговор — пощечина! А если этого мало — их избивают как собак, но с ними не дерутся, понял? Сбавь тон и опусти глаза, каналья! На колени, или я тебя сейчас ударю!

Гвидо побледнел как мертвец и молча упал на колени; по щекам его покатились крупные слезы — слезы страха, стыда или злости.

— Хватит! — сказал Христиан, охваченный одновременно отвращением и жалостью. — Вставай и убирайся прочь; на сей раз я отпускаю тебя безнаказанным, но больше не попадайся мне на пути и не смей заговаривать со мной, где бы ты меня ни встретил. Для меня ты умер. Вон отсюда, лакей! Эта комната на ближайшие два или три часа моя.

— Христиан! — вскричал Гвидо, вскочив с колен, с деланным или искренним пылом. — Дай мне только пять минут, чтоб объясниться!

— Нет!

— Христиан, слушай, — продолжал разбойник, прислонившись спиной к двери, на которую указал ему Христиан, — я должен сообщить тебе очень важную новость, от которой зависят и твое богатство и твоя жизнь!

— Мое богатство, — сказал Христиан с презрительной усмешкой, — оно давно у тебя в кармане, вор! Но я придавал ему так мало значения, что давно о нем позабыл; что касается жизни, попробуй отними ее!

— Я однажды держал ее в своих руках, Христиан, — ответил Гвидо, которому великодушие противника вернуло самоуверенность. — Это может повториться. Я был жестоко оскорблен тобой и жаждал мести; по я не мог забыть, что когда-то любил тебя, и даже сейчас, несмотря на то, что ты нанес мне новую обиду, хочу вернуть тебе прежнюю дружбу — это зависит только от тебя!

— Благодарю покорно, — возразил Христиан, пожимая плечами. — Только у меня нет времени выслушивать твою высокопарную болтовню; я хорошо знаю ей цену.

— Я не так виноват, как ты думаешь, Христиан; когда я ограбил тебя в Карпатах, я не волен был поступить иначе.

— Так говорит всякий, кто продался дьяволу.

— Да, я и впрямь продался тогда дьяволу. Я был атаманом шайки разбойников! Мои сообщники выследили тебя; они не спускали глаз с нас обоих. Не напои я тебя и не помешай тем самым твоему безрассудному сопротивлению, они бы покончили с тобой.

— Значит, я еще должен благодарить тебя? Таков твой вывод?

— Мой вывод — вот он: я нахожусь на пути к богатству. Не позднее, чем завтра, я смогу вернуть тебе все, что взяли, силой добившись моего позволения, люди, атаманом которых я стал против собственной воли; они же несколько дней спустя обобрали и бросили меня самого так же, как прежде — тебя.

— Отлично, поделом тебе.

— Ты помнишь, Христиан, сколько у тебя взяли денег?

— Конечно.

— Ты еще будешь завтра в Стольборге?

— Не знаю. Это не твое дело.

— Мое. Я хочу завтра язе вернуть тебе эти деньги.

— Не трудись понапрасну. В Стольборге я у себя и никого не принимаю.

— Но…

— Замолчи, с меня хватит.

— Но если я верну деньги?..

— Разве это те самые деньги, что ты украл у меня? Ведь не те же? Ты давным-давно их пропил. Так вот, раз Это другие деньги, которые достались тебе не иначе, как от грабежа или даже чего-то худшего, мне они не нужны. Запомни это раз и навсегда и избавь меня от своих хвастливых обещаний. Я не так глуп, чтобы в них поверить, а если б и поверил — все равно швырнул бы тебе прямо в лицо деньги, добытые грязными руками.

Христиан замахнулся на Гвидо, чтобы вынудить его наконец уйти, и тому пришлось повиноваться.

Operante уже закрывал за ним дверь, когда на лестнице показался Гёфле, закутанный в меха с головы до ног, с рукописью в руке. Адвокат, видимо, перекусил наспех или совсем не ел; зато он залпом проглотил пьесу, быстро усвоил ее суть и, опасаясь, что не успеет подготовиться к спектаклю, примчался пешком, при свете звезд, пряча лицо и меняя голос, когда приходилось спрашивать дорогу к театру марионеток, — словом, принимая всяческие предосторожности, словно молодой повеса, который спешит на тайное свидание с возлюбленной. В эти минуты он думал только о burattini, а тайны Стольборга вылетели у него из головы, будто их вовсе никогда не было; но когда он легко взбегал по лестнице, ему во второй раз за этот вечер попалась навстречу весьма подозрительная личность, и обстоятельство это вновь навело его на тревожные мысли о бароне Олаусе, Стенсоне и покойной Хильде.