Отец читал негромко и медленно, иногда он надолго замолкал, как будто слова книги пробуждали в нем какие-то давние воспоминания и образы, Я слушал его и, казалось, воочию видел длинный фасад школы, осенний туман над садом и в полумраке, внезапно разорванном бенгальскими огнями фейерверка, силуэты двух подростков, взявшихся за руки.

— Ах, какая чистота, какая точность, не правда ли? — воскликнул он, закончив чтение. — Этот роман подарил мне отец, когда мне исполнилось двенадцать лет. Он его тоже обожал. Теперь этого автора совсем забыли. Его считают слишком сентиментальным, старомодным… Старомодным, подумать только! Впрочем, и этих тоже, — добавил он, указывая на стопку книг: Жионо [20], Жамм [21], Сюпервьель [22]… — Вы их прочтете. У этих людей был талант, было сердце, и они умели выразить свои чувства. В наши дни от литераторов требуют, чтобы они были в первую очередь инженерами, техниками, информатиками! Я начинаю подозревать, что мы движемся к полному идиотизму. Ну ладно, воспользуемся обстоятельствами и хорошенько изучим все это. Собственно, изучим — это слишком сильно сказано. Я думаю, нам достаточно будет просто читать, а остальное придет само собой.

Я помню, что, невзирая на это решение, он все же задал нам несколько вопросов о лексике, стиле и персонажах, а затем рассказал о Фертэ д'Анжийон и Солони — стране прудов, вересковых пустошей и древних замков, где они с Ма побывали во время свадебного путешествия. Он обещал повезти нас туда в ближайшие же каникулы. Да, именно так: мы поедем все вместе и посетим места, описанные в «Большом Мольне». Зачем это люди стремятся на край света, когда тут, под боком, есть столько чудесных уголков?!

Потом он рассказал нам о жизни самого Алена-Фурнье. Особенно меня поразила его встреча во время учебы в парижском лицее с прелестной молодой девушкой, которую он и сделал героиней своего романа. После их первой и единственной прогулки они расстались навсегда. На прощанье она сказала: «Мы с вами еще дети!» Эти таинственные слова не выходили у меня из головы, и я, разумеется, тут же с грустным умилением вспомнил Катрин.

Наконец Па коротко рассказал нам о событиях первой мировой войны, одной из жертв которой и стал Ален-Фурнье.

Таким образом, в преподавательском методе моего отца причудливо смешались французский язык, литература и история с географией. Я пришел от такого учения в полный восторг, хотя, конечно, предпочел бы быть единственным слушателем, ибо Ноэми, как всегда нетерпеливая и любопытная, имела противную манеру вылезать вперед со своими вопросами, и надо было очень постараться, чтобы успеть вставить слово. Но я все же предпочел мирное сосуществование, да и сестрица моя, кажется, тоже: наше занятие прошло без ссор.

В течение тех двух часов, что длился урок, за которым последовало множество других, мы почти позабыли о снеге и нашем заточении. По крайней мере, это не так тяжко угнетало нас. Вот почему, когда Па поднялся и сделал знак, что он закончил, у меня вместо облегченного вздоха, каким я, бывало, награждал в школе самые занудные уроки, вырвалось: «Как, уже?» — и этот крик души удивил меня самого.

По-моему, именно в тот вечер Ма решила погадать на картах.

Должен сказать, что карты с давних пор составляли неотъемлемую часть нашей жизни. Как только возникали какие-нибудь трудности, или требовалось принять важное решение, или нам предстояла поездка, визит незнакомого человека, мать сразу же шла к буфету за картами. Несколько секунд она с отсутствующим видом тасовала колоду, затем с возгласом: «Ну-ка, посмотрим, что они нам скажут!» — садилась на ковер и, призвав наг к молчанию, начинала раскладывать карты в одном только ей известном порядке.

То были старинные карты с примитивными, аляповато раскрашенными фигурами — кажется, их купил еще мой дед во время второй мировой войны, а потом они перешли по наследству к отцу. На рубашке каждой карты красовалось изображение двух циркулей и треугольников, и их симметричное расположение долгое время напоминало мне акулу анфас, с широко разинутой пастью. Я до сих пор ясно помню эти карты. Когда к ним притрагивались, они слегка липли к пальцам; и сколько раз в детстве я, бывало, нюхал их, вдыхая чуть прогорклый запах, впитавший прикосновение стольких рук, перебиравших эту колоду.

Пользовались ими и мы с Ноэми, играя в батай [23] или строя карточные домики. При одном лишь слове «карты» меня одолевают бесчисленные воспоминания. Впоследствии они где-то затерялись, и, сказать по правде, я до сих пор жалею об этой потере. Ведь все эти мелочи вбирают в себя частицу нашего существования, и стоит им исчезнуть, как мне чудится в этом отдаленная угроза смерти.

С той страшной зимы я всей душой привязался к вещам, которые смог сохранить, особенно к одной из вышеупомянутых ламп «голубок», сыгравших столь спасительную роль в наших злоключениях. Она теперь стоит на моем рабочем столе, и мне иногда случается зажигать ее, как в прежние времена зажигали свечи. Я гляжу на ее пламя, и прежние грезы, прежние образы посещают меня.

Другую лампу взяла к себе Ноэми, и я знаю, что она любит ее так же нежно, как я — свою.

Но пора вернуться к Ма и ее гаданью. Иногда она вопрошала карты молча, про себя, но чаще всего что-то шептала, бормотала, издавала возгласы или испускала тяжкие вздохи. Мы различали лишь обрывки ее речей: «Препятствие», «дама-брюнетка», «коварный обманщик», «казенный дом», «все к лучшему», «очень даже хорошо», а иногда, правда, гораздо реже: «Ничего особенного». Но когда она молчала и хмурилась, я тут же готов был заподозрить, что она скрывает нечто скверное. Па смотрел на нее с немым вопросом. Ма пожимала плечами и шла к себе в кухню. А позже вдруг оказывалось, что по каким-то загадочным причинам мы не отправлялись в путешествие или отказывались от задуманного дела. Действительно ли они оба верили в голос судьбы или это просто был некий способ материализовать какие-то интуитивные предчувствия? Я так и не смог выяснить этот вопрос до конца, но, как бы там ни было, карты всегда окутывали нашу жизнь некоей магической дымкой.

Итак, тем вечером, после ужина, Ма достала свои карты, уселась на ковер перед камином и приступила к ритуалу, который, в данных обстоятельствах, обретал для нас всех особую значимость. Она раскинула веером вокруг себя свою широкую юбку и коротким жестом отбросила назад волосы. Языки пламени освещали ее лицо и руку, мерными движениями раскладывающую карты. Отец, не шевелясь, наблюдал за ней. Ноэми прервала чтение и тоже глядела, опустив книгу на колени. В тишине слышались только легкие шлепки переворачиваемых карт да потрескивание дров в камине.

Сперва Ма не говорила ничего, только качала головой, потом прошептала:

— Я вижу испытание… за ним еще одно испытание… передышка… великое препятствие… драма, но в другом месте, не здесь… Для нас все кончится хорошо.

Собрав и перетасовав карты, она раскладывает их снова и наконец объявляет нам, что они подтвердили сказанное ранее.

— Нам нужно быть терпеливыми и мужественными, но удача с нами, вот она: десятка треф, король и червонный туз. Это символ жизни, символ света. Нам нечего бояться.

Прядь волос падает ей на глаза. Она встряхивает волосами, точно гривой, и отворачивается, как будто хочет спрятать от нас лицо, так что я, сперва успокоенный ее словами, вдруг начинаю сомневаться, не скрыла ли она от нас правду.

6

Каждое утро Па вставал первым. Он одевался, раздувал огонь в камине и сразу же вслед за этим бесшумно поднимался на помост — так капитан спешит на мостик, чтобы оглядеть море. Я так и вижу его там, совсем одного, в овчинном тулупе и меховой шапке, тревожным взглядом вопрошающего небо и снег.