Людям не удалось похоронить дядюшку Абу Османа там, где он хотел. Когда его привели на допрос в израильскую комендатуру, люди услыхали страшный взрыв, от которого весь дом обрушился. Под его развалинами и нашло вечный приют разорванное на куски тело Абу Османа.

Мы с матерью бежали из Рамле. На пути в Иорданию в горах нам рассказали: когда Абу Осман ходил в свою цирюльню перед тем, как похоронить жену, он вынес оттуда не только белую простыню.,

МУХАММЕД ИТАВИ

(Ливан)

СПУТНИЦА

Он старался все время оставаться в тени оливы, — чтобы под ее ветвями скрыть ручной пулемет. Сидя в своем укрытии, он почему-то вспомнил огромный тент перед лавкой его отца на одной из улиц Бейрута. Тент хорошо защищал от полуденного зноя и предохранял от выгорания яркие обложки тетрадей, выставленных в витрине. Тент был белым с голубой волнистой каймой, и от него исходил сладковатый запах печенья и оливкового масла. Исам каждое утро, еще до восхода солнца, поднимал этот тент. Он вертел железную рукоятку с оглушительным скрипом, в тайной надежде привлечь этим внимание Саллиры, дочери их соседа полицейского.

Потом Исам приносил в лавку десять килограммов хлеба, усаживался и, вдыхая запахи кислого молока, жира, плиточного шоколада, весь букет ароматов, исходивших от разложенных на голубой витрине товаров, разворачивал газету. Вскоре приходил отец в неизменно белой шапочке и произносил свою любимую тираду: «Если в какое-нибудь дело вмешивается политика, она наносит ему ущерб». И обязательно добавлял: «Брось‑ка ты эту газету и займись делом!»

Однако «дело» совсем не привлекало Исама. В один прекрасный день он бросил лавку и ушел к партизанам. И вот теперь, после долгой специальной подготовки и участия в нескольких операциях, он и четверо его друзей получили очередное задание.

Сидя под деревом и наблюдая за дорогой, Исам пытался прогнать проклятую мысль, которая вот уже неделю преследует его. Позади него лагерь палестинских беженцев — пыльный и жалкий, наполненный судорожным движением и раздраженными выкриками. Беженцы стараются говорить шепотом, хотя это нисколько не мешает им громко стучать кирками и лопатами: в лагере продолжается крестьянская трудовая жизнь. Темные палатки лагеря смутно виднеются сквозь туманную дымку пасмурного утра.

Исам всматривается в уходящую вниз дорогу и успокаивается: все тихо. Над ним простирает ветви олива. С долины веет утренний ветерок. Но тут же в памяти возникает другая картина: сотни оливковых деревьев летят со склонов, сплетаясь своими серо‑зелеными кронами, вниз — туда, к долине, к мутному красному потоку.

Дорога спускается вниз. Пройти здесь под оливами, пробежать открытое место и идти вдоль дороги. Главное — прятать оружие. Потом без единого звука пробраться через дубовую рощу. Земля там тверда, как железо. Малейший звук громко отдается в ней и далеко раскатывается по долине. Однако все это кажется сейчас таким простым и легким по сравнению с той страшной мыслью. Эта мысль угнетает Исама, тяготит его. Она круто ломает всю его прежнюю жизнь.

Исаму восемнадцать. Он смел и решителен. Но сегодня, когда он, сжимая приклад ручного пулемета, поджидал друзей, чтобы вместе идти на выполнение восьмого задания, внезапно возникло это ощущение, ощущение близкой смерти. Оно пришло неизвестно откуда, но прочно засело в нем. Хотя, конечно, здесь под этими свинцово‑сизыми облаками, на этих просторах, грохочущих танками и поливаемых пулями с самолетов, каждый куст может внезапно извергнуть смерть.

Месяц назад, 15 ноября, Хамид, Хасан и Касим вернулись оборванные, залитые кровью и принесли тело своего товарища Хани. Не обращая внимания на раны, они засели у обочины дороги под дубами и оливами и не сводили своих заплывших кровью глаз с черного неба. А через два дня произошла жестокая битва на оккупированной израильтянами земле. Это было первое боевое крещение Исама. Ему не забыть мгновение, когда их товарищ Салах эд‑Дин вдруг коротко вскрикнул и как подкошенный упал на каменистую красную землю вон за тем бурым холмом. На левой стороне его груди появилось только маленькое красное пятнышко, постепенно расплывавшееся все больше и больше. Исам бросил на друга лишь взгляд и сразу же рванулся вперед, стреляя под бешеную трескотню израильских пулеметов и рев их тяжелых бомбардировщиков, пикирующих из-за черных облаков. Так не стало Салаха.

А неделю назад Исам хотел подшутить над красавицей Сельмой, которая в своей гимнастерке цвета хаки стояла к нему спиной и, плотно сжав губы, смотрела на далекие взрывы бомб, сброшенных с израильского самолета. Исам осторожно подкрался к ней, чтобы закрыть ей руками глаза. Пусть‑ка угадает, кто это. Так делал Гассан, и она всегда узнавала его. Он вплотную подобрался к скале, у которой стояла Сельма, и уже протянул руки, чтобы положить их на глаза девушки, как вдруг она рухнула на землю. Ее новая винтовка ударилась о скалу и со звоном отлетела в сторону. Солдатская гимнастерка окрасилась кровью, взгляд остекленел.

Это была смерть. Он, Исам, сын бейрутского лавочника Хаджи Наги, бросил тихую жизнь в родном городе, пришел в эти горы и долины, где каждую минуту его, как и его друзей, подстерегает смерть. Мать в безутешном горе будет оплакивать его гибель, а израильский солдат цинично усмехнется и скажет: «Ну, кажется, покончили еще с одним!» И сейчас, поджидая своих друзей здесь, под оливой, Исам с удивлением подумал: откуда же у него эта сила духа, это упорство?

Он напряженно прислушался к людской речи, доносящейся из лагеря, к звону мотыги за лагерем, к негромким отрывочным выкрикам патрульных. В его соображении возникает картина вражеского налета, бомбы, которые могут упасть в их расположение, и тогда все поглотят эти свинцовые облака, подобно страшным чудовищам плывущие над лагерем и горами. Он пытался восстановить в памяти семь проведенных операций, но с досадой понял, что думает только о смерти, об этой страшной спутнице, которая приходит в их лагерь и утром и вечером, являясь людям у скал, под деревом, на берегу реки или пробираясь между темными палатками под приглушенный плач женщин.

Уже много недель Исам ежедневно встречается со смертью. С того момента, как он перешагнул черту лагеря, она стала его вечной спутницей, его неотлучной подругой. Сна могла не появляться несколько часов или даже дней, но потом снова приходила со своей тягостной улыбкой и жестоким даром.

Постоянно находясь то под палящими лучами солнца, то на ледяном ветру, ежедневно подвергая опасности свою жизнь, Исам вдруг почувствовал, что его постоянная спутница — смерть сбросила свои таинственные покровы. Она перестала быть страшной жрицей, следом за которой раздаются поминальные молитвы.

И сразу исчезли кошмары мрачных похоронных процессий, огромных зловещих кладбищ. Все, что ранее связывалось со словом «смерть», разрушалось под действием обыденности, под влиянием привычки. Как простота грубой руки, которую пожимаешь каждый день, Исаму неожиданно открылась и простота этой спутницы.

Он усмехнулся: а не предложить ли завтра командиру зачислить смерть солдатом в отряд и дать ей специальный номер, по которому ее можно будет вызвать в случае необходимости?

ИСА АН-НАУРИ

(Иордания)

ЗАМУЖЕСТВО

Все девические годы в ушах Фидды звучала бедуинская песня, которую она запомнила еще с детства. Особенно часто она повторяла такие слова: «О мама, не хочу я за крестьянина, не хочу я за торговца…»

В этих словах была неприязнь к мужчинам двух сословий: к крестьянам и торговцам, к «тем, кто уравнивает весы», как пелось в том же куплете. Фидда и другие деревенские красавицы, так же как и она гордые своей красотой, считали, что эти два сорта мужчин не заслуживают их благосклонности, и даже презирали их.