Они безуспешно пытались приладиться друг к другу, но их ноги и руки невольно сопротивлялись и мешали тому, к чему оба стремились. И вдруг ей предстал весь комизм ситуации, и ее разобрал безудержный смех. Ее смех заразил и его, и вот они оба, глядя друг на друга, покатились со смеху, который делался все более неудержимым, потому что они оба пытались его сдержать и жестами остановить друг друга. Они хохотали до слез. И вдруг все самой собой получилось!

На миг ей показалось, что с нею Деметрий. Но накатила волна, и она унесла ее в рай с Исмаилом. Она смотрела в его глаза и видела, как исчезают в них искорки смеха и разгорается страсть. Это было блаженство.

Вспоминая потом, она думала, кто охранял их в тот день — Бог или дьявол? Но никто не пришел ее звать к королеве. Служанка не явилась помогать ей с уборкой. Никто не потревожил их. Они были вдвоем, будто на вершине неприступной горы.

Аспасия с радостью нежилась бы до темноты в постели, уютно устроившись в его объятиях. Но даже влюбленные — рабы времени. Она выскользнула из его рук. Он не пытался ее удержать. Он смотрел, как она плещется в тазу, и вспыхивал каждый раз, когда чувствовал ее взгляд на своем теле. Пока она одевалась, он тщательно вымылся с головы до ног.

Он не разрешил ей помочь ему одеться. Так не положено, заявил он, надменный, каким мог быть только он, Исмаил. Запахло ссорой. Но она прикусила язычок, позволив ему тешить свою гордость. Он облачился в свои многочисленные одежды, плотно намотал тюрбан и, наконец, предстал, словно в доспехах, настоящим шедевром величественного безразличия.

Но теперь-то она его знала. На прощанье она поцеловала его в ладонь, чтобы он взял ее поцелуй с собой: причуда, которую он принял серьезно. Он попрощался с ней торжественно. Он поцеловал ее в губы и сказал:

— Я никогда не считал тебя чем-то само собой разумеющимся. И никогда так не буду считать.

Аспасия прекрасно знала, что совершенный грех не отражается на лбу грешника клеймом, которое все видят. Но с ней явно что-то было не так: она ловила на себе взгляды, люди перешептывались, когда она шла мимо. Неужели все так проницательны? Ведь никто ничего не видел. Она ничего не понимала. А Феофано держалась с ней, как обычно.

Однако новые события скоро отвлекли ее. На следующее утро Феофано снова было дурно, на третье опять. На четвертый день Аспасия, сопоставив все признаки, была уже уверена, что к весне, если будет на то милость Божья, у западного трона появится новый наследник.

Феофано легко переносила беременность и за исключением самых первых недель чувствовала себя хорошо. Когда юный Оттон узнал, что станет отцом, он преисполнился невероятной гордости, завалил ее подарками, не находил слов, чтобы выразить свой восторг. Он охотно отказался бы от летней военной кампании, чтобы не расставаться с женой, но его отец имел на этот счет другое мнение: мужчины должны воевать, дело женщин — рожать. Оттон против воли отправлялся в поход, с трудом отрываясь от своей госпожи. Он прислал ей в услужение целый штат новых служанок — пухлых белокурых саксонских девиц. Обучать их искусству служить королеве пришлось, конечно, Аспасии: разве с такой задачей справились бы молчаливая Елена или деликатная Феба!

Молоденькие саксонки оказались толковыми девушками, и вскоре Аспасия смогла оставлять на них некоторые из своих утренних дел во дворце и постоянно помогать королевскому врачу. Она обучалась искусству целительства с истинным рвением: она уже мастерски научилась готовить сложные восточные бальзамы и микстуры. Ни у кого не вызывало удивления ее присутствие и помощь на приемах королевского врача: все привыкли к этому, к тому же она была чужестранкой — может, так принято в Византии.

Исмаил не изменил отношения к своей помощнице: он не стал терпеливее или вежливее, никогда не прикасался к ней при других и по-прежнему редко глядел на нее. «Но не одновременно же», — вспоминала она, улыбаясь про себя. Он сдержал слово, и она не стала для него чем-то само собой разумеющимся: она знала, что он чувствует ее присутствие и счастлив этим.

Встречи наедине требовали изобретательности. Но чего не придумает любовь! Наконец нашелся приют для тайных встреч: это была комната под самой крышей уединенного городского дома, прохладная и солнечная. Их никто не тревожил: хозяина не было дома весь день, а хозяйка, фрау Бертрада, казалось, особенно симпатизировала им. Бог знает чем это объяснялось: может быть, ей помогали лекарства Исмаила или она была благодарна ему за то, что он избавил ее толстого мужа от страданий, ловко вскрыв фурункул, который того допекал. Но так или иначе, симпатия была налицо: приходя в свою комнату под крышей, они всегда находили ее чисто прибранной и проветренной — если сразу открыть окно и дверь, ветер врывался в комнату и дул, как на палубе корабля. Больше того, их всегда ожидал кувшин вина (хоть Исмаил и не пил вина), хлеб, а иногда и кусок сыра, завернутый в чистое полотно. Сегодня, в этот жаркий день уходящего лета, их встретило чудесное благоухание яблок — их была целая куча, некрупных, но сладких.

Чем больше Аспасия узнавала его, тем сильнее влюблялась. Они будто были созданы друг для друга. Невероятно, но даже их бурные ссоры — любовь не укротила свойственных обоим нетерпеливости и вспыльчивости — вызывали в них только прилив сил и бодрость. Но бывали у них и тихие любовные встречи, когда они мирно лежали в постели, счастливые тем, что находятся вместе. Он нежно гладил ее волосы, а она забавлялась с его бородой.

— Ты заметил, что возвращается прежняя мода. Молодые мужчины стали брить бороды, оставляют только усы, — лениво сказала она.

— Ты хотела бы, чтобы я тоже побрился? — спросил он, немного подумав.

Она уже забыла, о чем говорила, и смотрела на него с недоумением, пока до нее не дошел смысл его слов.

— А ты бы сбрил бороду? — спросила она в свой черед.

— В ней так жарко, — признался он, недовольно поморщившись. — Я думаю, надо хоть укоротить ее.

— Нет! — Она даже подскочила, будто ее любимая борода тотчас должна была исчезнуть. — Не смей ее трогать!

— Но ведь жарко, — повторил он, немного забавляясь ее горячностью, и подергал предмет препирательств.

— Тогда я отрежу волосы, — угрожающе проговорила она. — И нам станет обоим прохладно.

— Нет! — И это «нет» прозвучало так похоже на ее «нет», что оба расхохотались.

— Давай сделаем так, — предложила она миролюбиво. — У тебя будет длинная борода, а у меня длинные волосы.

— Ну ведь совсем немного можно подстричь? — Его голос стал просительным.

— Только совсем немножко. Не больше, чем на один палец, — распорядилась она по-хозяйски, — и стричь я буду сама, чтобы точно без обмана — на палец.

И, взяв ножницы, она принялась за дело. Конечно, она никогда бы не остригла своих великолепных волос, которые украшали ее богаче, чем любая драгоценная ткань. Она гордилась их красотой, и это, возможно, тоже было греховно. Хотя это была такая малость по сравнению с ее главным грехом. Конечно, она тут же сказала ему, о чем думала.

— Разве грешно радоваться? — возразил он. — И то, что мы вместе, тоже не грех. По закону ислама мы в браке. Разве не так у христиан? Я вижу, как относятся к этому простые люди. Мужчина и женщина начинают жить вместе, живут в мире и согласии, делят пополам все, что выпадает им на долю. Случится поблизости священник, он благословит их брак. А не случится, то хорошо и так. Главное в браке — искренность намерения.

— Я понимаю правоту твоих слов всем сердцем. Я не чувствую угрызений совести. Я люблю тебя и не хочу никакого другого мужчину. Если бы я могла стать твоей законной женой, я бы стала. Но это невозможно. Поэтому приходится довольствоваться тем, что есть. И я люблю тебя еще больше за то, что ты никогда не роптал на то, что наши встречи так редки и тайны.

— Зачем? Разве это изменишь?

— Да.

Он сидел, скрестив ноги на кровати, и подстриженная борода молодила его. Она видела в зеркале, как он смотрит на нее. Она уже расчесала волосы и сейчас заплетала косу. Их взгляды встретились в зеркале, она минуту вглядывалась в него и вдруг, внезапно бросив гребень и полузаплетенную косу, кинулась к нему и стала целовать с такой отчаянной страстью, что в нем вновь пробудилось желание. Она лежала в его объятиях и думала, что он никогда не узнает, что вызвало этот порыв. Среди остриженных прядок она увидела серебряные нити. Он молод, ему еще нет сорока, это самый расцвет для мужчины, он будет жить долго, они будут вместе, она будет заботиться о нем, думала она. И внезапно она поняла, что она соединилась с ним на радость и на горе, на все, что ни принесет ей и ему жизнь, пока смерть не разлучит их.