Степень моего эмоционального смятения была столь велика, что я пошел по направлению к центру, не обращая никакого внимания на окружающее и без какой-либо определенной цели. Дождя не было, но тротуары и мостовые влажно блестели, и прохожие двигались быстрым, энергичным шагом. Легкий туман, сквозь который пробивались созвездия уличных фонарей, повис над улицей, цепляясь за крыши домов. Дойдя до Пиллар-стрит, я повернул было обратно, как вдруг заметил Керригана, который вышел с одной из боковых улиц и теперь энергично шагал впереди меня. Догнав его, я хорошенько двинул ему кулаком в поясницу, что исторгло у него грубое восклицание, обычно ассоциируемое с языком солдатни. Вслед за тем мы учтиво поприветствовали друг друга и, разговорившись на общеакадемические темы, продолжали идти в направлении Графтон-стрит.

— Куда собрался? — спросил я Керригана.

— К Бирну, — ответил он. — А ты куда?

Майкл Бирн был интеллектуально многосторонним человеком, и дома у него часто разыгрывались ученые и прочие диспуты.

Описание Майкла Бирна. Высокий, средних лет, крепко сбитый. Большие внимательные глаза бросали быстрые взгляды сквозь оконца его очков. Верхняя губа выдавалась вперед, острая, как птичий клюв. Говорил он обычно увещевающим, авторитетным тоном, негромко и вкрадчиво. Таланты его были разнообразны: художник, поэт, композитор, пианист, искусный переплетчик, специалист по тактике и большой авторитет в области баллистики.

— Никуда, — ответил я.

— Тогда пошли вместе, — предложил Керриган.

— Что ж, — ответил я, — это будет в высшей степени мудро.

Мое последнее высказывание и его связь с мудрыми речами Иисуса, сына Сирахова. Страх Господень есть начало и венец мудрости. Слово Божие есть источник мудрости, и стези ее и наставления ее вечны. Страх Господень возвеселит твое сердце и дарует радость, и довольство, и долгую жизнь. Мудрость не оставит того, кто убоялся Господа, и последние его дни будут благословенны. Сын мой, с юных лет своих внимай ее поучениям и, когда волосы твои убелятся сединой, обрящешь мудрость. Приблизься к ней, как пахарь и сеятель, и ожидай добрых плодов. Забота о ней не будет для тебя тяжким бременем, и скоро сможешь вкусить плодов ее. Принимай любые испытания, что выпадут на твою долю, и будь терпелив, ибо золото и серебро испытываются огнем, угодный же Богу человек должен пройти через горнило унижений. Выслушай суждения отца своего и не огорчай его в жизни. Благословение отцово возвело дома детей его, но проклятие матери подточило их основы. Не презирай человека в старости его, ибо все мы когда-нибудь будем стары. Не презирай речи тех, кто дряхл и мудр, но стремись проникнуть в смысл мудрых присловий их. Не спеши восхвалять человека за красоту его, равно как и не спеши презирать за неприглядную наружность. Пчела — малое существо, но сбирает в сотах своих высшую сладость. Будь в мире со многими, но лишь одному из тысячи дозволь стать твоим советчиком. Ничто не сравнится с верным другом, и никакое золото и серебро не перевесят блага, каким является его верность. Если хочется тебе вести с человеком дружбу, прежде испытай его, и не доверяйся никому опрометчиво. Ибо есть люди, которые дружат из выгоды и не дадут тебе убежища в дни, когда постигнет тебя беда. Ложь пятнает доброе имя. Никогда не свидетельствуй против истины, но в невежестве своем устыдись лжи. Не привыкай по любому поводу упоминать Имя Божие и не произноси без нужды имена святых. Злоупотреблявший клятвами полон греха, и кары небесные не минуют жилища его. Прежде чем не выслушаешь собеседника своего до конца, молчи и не отвечай ни слова, и не прерывай других, когда они держат речь. Если захочется тебе сказать злое слово соседу твоему, сдержись и не дай ему вырваться наружу. Терниями огради слух свой; не прислушивайся к злым языкам и уста свои держи на запоре. Взвешивай каждое слово, как взвешиваешь ты золото и серебро. Беги от греха, как от ядовитого жала. Каждое прегрешение подобно обоюдоострому мечу, и нельзя уберечься от ран его. Выбери подходящее время и беги от зла. Любящий опасность погибнет от нее, а прикоснувшийся к смоле замарает себя. В каждое дело рук своих влагай веру души своей, ибо только так сможешь исполнить заповеданное. Во всех поступках помни о цели их и тогда только избегнешь греха. Конец вышеизложенного.

Мы сидели в сумеречной полутьме комнаты Бирна и впятером вели неторопливый, прихотливо менявший свое направление спор. Маленький упрямый огонек ярко тлел внутри пирамиды прогоревших углей, и красное волшебство света придавало предметам мягкую округлость очертаний. Бирн позвякивал ложечкой в своем стакане.

— Вчера, — сказал он, — Крайен принес мне полное собрание своих прозаических сочинений.

Бирн сидел один в темноте за столом, размешивая в воде прописанные врачом таблетки овальной формы.

— А накануне, — продолжал Бирн, — он сказал, что до боли хочет послушать, как я играю Баха. До боли, представляете!

Он вяло рассмеялся, и смех постепенно угасал, пока стекло стакана не звякнуло о зубы в знак того, что Бирн высказался.

— Бедный Крайен, — подал голос Керриган, незаметно притулившийся возле камина. — Просто бедняга.

— Он слишком увлечен умозрительными настольными играми, — ответил Бирн.

Некоторое время мы обсуждали выдвинутый тезис.

— Просто бедняга, — повторил Керриган.

— Вся беда Крайена и большинства ему подобных, — сказал Бирн, — в том, что они проводят недостаточно времени в постели. Когда человек спит, он погружается, растворяясь, в нежную бездну бесцветного счастья; напротив, бодрствуя, он не находит себе места, его мучают телесные порывы и иллюзия бытия. Отчего люди столетиями стремились преодолеть состояние бодрствования? Пусть тело уснет, так будет только лучше. Пусть ограничится тем, что помогает спящей душе переворачиваться с боку на бок, не дает застаиваться крови и тем самым обеспечит еще более глубокий и совершенный сон.

— Полностью согласен, — сказал я.

— Мы должны в корне изменить наши взгляды на соотношение отдыха и активного времяпрепровождения, — продолжал Бирн. — Нам не следует спать, чтобы восстановить энергию, потраченную в часы бодрствования, скорее, наоборот — периодически просыпаться, чтобы очистить организм, так сказать испражняя излишнюю энергию, порождаемую сном. Много времени на это не потребуется: хорошая пятимильная пробежка по городу и — обратно в постель, в царство теней.

— Вы прямо-таки маньяк постельного белья, — сказал Керриган.

— Что ж, признаюсь без ложного стыда — я люблю свою постель, — ответил Бирн. — Она была моим первым другом, моей нянькой, моей дражайшей утешительницей...

Он умолк и сделал глоток.

— ...Ее тепло, — продолжал он, — поддерживало мои жизненные силы, когда я был еще младенцем. И по сей день она в любую минуту готова по-матерински распахнуть передо мной свое уютное чрево. Она ласково убаюкает меня в мой смертный час и будет верно хранить мои окоченевшие останки, когда я умру. Она будет осиротело скорбеть обо мне, когда я исчезну.

Речь Бирна отнюдь не пришлась нам по вкусу, заставив каждого въяве представить себе свой последний час. Мы постарались отогнать этот призрак циничными смешками.

Новое звяканье зубов о стекло возвестило о том, что стакан, как это ни печально, допит до конца.

— А разве Треллис не был еще одним великим любителем соснуть? — громко спросил Бринсли.

— Уж конечно, был, — ответил я.

— Я никогда прежде не слышал этого имени, — сказал Бирн. — Кто такой Треллис?

— Член литературного цеха, — ответил я.

— Это не он, случайно, написал учебник по тактике? Кажется, я встречал его в Берлине. Он носит очки?

— Последние двадцать лет он прикован к постели, — ответил я.

— И вы, конечно, пишете о нем роман? — спросил Бирн.

— Пишет, — сказал Бринсли, — и сюжет уже в общих чертах ясен.