– Именно о благополучии Клана я и пекусь сейчас, – произнес Бруд. – Зачем в Клане мужчина, неспособный охотиться? Какую пользу сможет принести сын Эйлы? Она проявила непокорность и заслужила наказание. Если она сама жаждет смертельного проклятия, надо удовлетворить ее желание. Эйла презирает законы Клана. Она недостойна жить. Ее увечный сын тоже недостоин жить.

Вокруг раздался одобрительный ропот. Бран прекрасно понимал, что за разумными утверждениями Бруда скрывается низменное желание отомстить, но счел за благо не говорить об этом. Ни к чему вновь разжигать только что улегшуюся вражду. Злобная стычка со своим преемником была для Брана так же неприятна, как и для остальных.

«По сути Бруд прав, и надо выразить согласие с его мнением, – решил вождь. Но колебания не оставляли его. – Да, проклясть Эйлу – самый разумный выход, – убеждал он себя. – От нее слишком много неприятностей. Конечно, это причинит Изе страшное горе. Но я не обещал ей пощадить Эйлу и ребенка, я лишь сказал, что обдумаю, возможно ли это. Я не обещал даже взглянуть на ребенка, когда Эйла вернется. Да и кто мог ожидать ее возвращения? Никогда не знаешь, чего от нее ожидать, в этом и беда. Но вдруг тоска по Эйле приблизит конец Изы? Что ж, у нас останется Уба, дочь Изы, ее преемница. К Великому Сходбищу девочка сумеет овладеть искусством целительницы.

С Эйлой уйдет частичка духа Брака. Насколько это опасно для мальчика? Впрочем, Бруд об этом не тревожится, значит, и мне тревожиться нечего, – размышлял Бран. – Я согласен с сыном моей женщины: Эйла заслужила суровую кару. Столь сильная привязанность к увечному ребенку безрассудна. Это все старушечьи сказки, они задурили ей голову. Она даже не замечает, что произвела на свет урода. Да, рассудок изменил ей. Конечно, во время родов она очень страдала, но что из этого? Мужчинам приходится не легче. Порой, получив на охоте тяжкие раны, они возвращаются в пещеру без посторонней помощи. Но Эйла всего лишь женщина. Неудивительно, что она не вынесла боли и утратила ясность ума. Хотел бы я знать, где она скрывалась эти несколько дней. Она говорила о какой-то пещере в горах. Должно быть, это поблизости – она едва не умерла во время родов и не смогла бы уйти далеко. Но почему тогда мы не отыскали ее убежища?

Если я сохраню Эйле жизнь, мне придется взять ее на Великое Сходбище, – пришло в голову Брану еще одно соображение. – Как отнесутся к ней другие Кланы? Нет, ни к чему оставлять в живых ее и увечного ребенка. Надо покончить с обоими. Без Эйлы Бруд наверняка станет спокойнее и выдержаннее. Он бесстрашный охотник. Ему не хватает лишь самообладания и чувства ответственности. Возможно, мне стоит проклясть Эйлу ради Бруда, ради того, чтобы сын моей женщины стал достойным вождем. Да, это самый верный выход, единственно верный выход. Против него не найти возражений…»

– Я принял решение, – сделал знак Бран. – Завтра для ребенка наступит День Обретения Имени. Как только начнет светать…

– Бран! – перебил его Мог-ур. Он впервые вступил в разговор.

С тех пор как Эйла родила, Мог-ур редко показывался на людях. Дни и ночи он проводил в святилище, пытаясь получить у духов объяснения тому, что произошло. Мог-ур знал, Эйле приходится пересиливать себя, чтобы следовать законам и обычаям Клана. Но ему казалось, она преуспела в этом. Как видно, нечто, скрытое от его взора, заставило ее решиться на столь отчаянный поступок.

– Прежде чем ты скажешь последнее слово, вождь, Мог-ур хочет говорить.

Бран пристально взглянул на старого шамана. Но Мог-ур, как и всегда, был непроницаем. Бран никогда не мог понять по лицу Мог-ура, что у того на уме. «Неужели он думает разубедить меня, – удивился вождь. – Он ведь знает, я твердо решил предать Эйлу проклятию».

– Мог-ур может говорить, – произнес он.

– У Эйлы нет мужчины. Но она выросла у моего очага, я всегда заботился о ней. Я чувствую ответственность за нее. Если вождь позволит, я буду говорить как ее мужчина.

– Говори, Мог-ур, раз таково твое желание. Но что ты можешь добавить к тому, что известно всем нам? Я знаю, как сильна привязанность Эйлы к ребенку. Знаю, сколько мук ей пришлось вынести, чтобы он появился на свет. Мне известно также, что Изе тяжело будет перенести смерть Эйлы и, скорее всего смерть эта приблизит ее конец. Я припомнил все, что служит для Эйлы оправданием. Но проступок ее непростителен. Она пренебрегла законами Клана. Ее ребенок родился увечным и не сможет стать охотником. Бруд прав: ни Эйла, ни ее сын недостойны жить.

Мог-ур медленно поднялся и поднял вверх свой посох. От его закутанной в косматую медвежью шкуру фигуры исходили величие и мощь. Лишь самые старые охотники и Бран помнили то время когда Креб еще не был Мог-уром. Великим Мог-уром, мудрейшим из людей, постигающим веления духов, самым могущественным шаманом в Клане Пещерного Медведя. Во время обрядов и ритуалов все с благоговением взирали на всесильного мага, наделенного чудесным даром. Он говорил с невидимыми духами, куда более грозными, чем разъяренные хищники, – с духами, которые самого отважного охотника способны превратить в дрожащего труса. Среди собравшихся мужчин не было ни одного, кто не испытывал гордости при мысли, что столь великий шаман оберегает их Клан своими чарами. Не было ни одного, кто не трепетал бы перед его властью и неизъяснимым могуществом. И лишь Гув осмеливался думать о том, что со временем станет его преемником.

В одиночку, чуждый всяким страхам, Мог-ур стоял между людьми Клана и пугающей темной неизвестностью. Он сам был частью этой неизвестности. Ореол тайны окружал его и за пределами святилища. Даже когда он мирно восседал у своего очага рядом с хлопочущими женщинами, никто не думал о нем как об обычном человеке. Он был больше чем мужчина, больше чем охотник. Он был Мог-ур.

Великий шаман переводил свой пронзительный глаз с одного охотника на другого. Все, не исключая Бруда, вспомнили в этот момент, что женщина, обреченная на смерть, пользуется особым расположением Мог-ура, и содрогнулись в душе. Мог-ур использовал свою чудодейственную силу лишь во время обрядов. Но теперь он решил прибегнуть к ней.

– Если женщина производит на свет увечного ребенка, ее мужчина имеет право просить у вождя сохранить жизнь новорожденному, – произнес он, устремив взгляд на Брана. – Прошу тебя, Бран, оставь в живых сына Эйлы. Прошу тебя, ради ребенка оставь в живых его мать.

Все доводы в пользу смертельного проклятия, которые еще недавно казались вождю такими убедительными, вдруг улетучились, а колебания его ожили вновь. Неведомая власть, исходившая от Мог-ура, была так сильна, что Бран с готовностью склонился бы перед ней и выполнил просьбу шамана. Но он тоже обладал волей, не позволяющей беспрекословно подчиниться кому бы то ни было. Не пристало вождю с легкостью изменять свои решения на глазах у охотников. И вопреки велению сердца Бран вознамерился стоять на своем.

Мог-ур понял по лицу Брана, что тот подавил в себе сомнения и сохранит верность своему слову. Великий шаман внезапно исчез. Потусторонние силы оставили его. Перед вождем стоял старый человек, закутанный в медвежью накидку, кривобокий и хромой. Он с трудом сохранял равновесие без помощи посоха. Наконец он заговорил – простыми, примитивными жестами, присущими обыденной речи. Взгляд его был непреклонен и в то же время полон страдания.

– Бран, Эйла живет у моего очага с тех пор, как она вошла в наш Клан. Всякий согласится со мной, что женщины и дети смотрят на мужчину, у очага которого живут, как на пример для подражания. Глядя на него, они судят о том, каким следует быть человеку. Эйла судила об этом, глядя на меня. Я калека, Бран, – продолжал Мог-ур. – Но Эйла выросла у моего очага и привыкла к моему обличью. Неудивительно, что теперь она не видит уродства своего сына. У меня нет глаза и руки, половина моего тела отказалась служить и иссохла. Я всего лишь половина человека. Но, живя со мной бок о бок, Эйла не замечала этого. У ее сына здоровое тело. У него два здоровых глаза, две здоровых руки, две здоровых ноги. Эйла знала, мне было позволено жить. Почему же она должна была счесть своего сына недостойным жизни? Я отвечаю за Эйлу, Бран. Все проступки, которые совершила она, – упрек мне. Когда она впервые нарушила законы Клана, я не винил ее в этом. Я даже убедил тебя принять ее проступок как должное, Бран. Я Мог-ур. Ты доверяешь мне, полагаешь, что мне открыты желания духов. Тогда мне казалось, я верно истолковал их желания. Эйла вела себя так, как подобает женщине Клана, хотя порой ей было нелегко. Теперь я понимаю, что проявлял к ней излишнюю снисходительность. Я не сумел внушить ей, как строго она должна блюсти свои обязанности. Я редко бранил ее и ни разу не ударил. Я позволял ей делать все, что заблагорассудится. Теперь она платит за свои ошибки. Но, Бран, как я мог относиться к ней сурово? У меня никогда не было женщины. Ничто не мешало мне выбрать себе женщину. Ей пришлось бы жить у моего очага, но я не сделал этого. Знаешь почему, Бран? Знаешь, какие испуганные взгляды женщины бросали на меня украдкой? Как они старались не попадаться мне на глаза? Когда я был молод, у меня, как и у всех мужчин, возникала надобность, которая оставалась неутоленной. Потом я научился подавлять ее. Я поворачивался к женщинам спиной, чтобы они не видели – я подаю им знак. Женщины избегали меня, при виде меня они содрогались от отвращения. Я не хотел заставлять их утолять надобности этого уродливого тела. Но Эйла, впервые увидев меня, не отвернулась. Она потянулась ко мне, чтобы коснуться моего лица. Она не почувствовала ни страха, ни отвращения. Она первая обняла меня. Я родился в этом Клане. Здесь прошла вся моя жизнь. Но я так и не стал охотником. Какой охотник из однорукого калеки? Я был для Клана обузой. Меня дразнили, издевались надо мной, говорили, что я не мужчина. Теперь я Мог-ур. Никто не посмеет говорить со мной непочтительно. Однако обряд посвящения мальчика в мужчину никогда не устраивался для меня. Я сказал, что я половина человека, Бран. Нет, я вообще не человек. Только Эйла увидела во мне человека, а не великого шамана. Эйла полюбила меня. И я люблю ее, люблю как дочь женщины, которой у меня никогда не было.