— Пойдем, пойдем… — Женя торопила Костю, подавляя улыбку.

— Не привык я, видишь ли, ходить на именины, — бормотал Костя. — Слишком уж все торжественно.

Они вошли в комнату. Женя познакомила Костю со своей мамой, довольно молодой приятной женщиной, и отчимом. Здесь уже были Катя, Роман.

Раздался звонок. Через минуту в комнату ввалились красные с мороза Чугунов и Черникин с букетом живых роз. Все по очереди нюхали цветы и восхищались. Друзья с ног сбились, чтобы достать их, а теперь посмеивались и наотрез отказались открыть секрет, где купили цветы.

Пока накрывали на стол, ребята стояли особняком, в сторонке, у окна, и вполголоса разговаривали. Чугунов рассказывал о рейде дружинников.

— И охота вам якшаться со всякой шпаной? — заметил Роман.

Тогда Игорь рассказал, как однажды они хотели задержать группу ребят, которые подозрительно горячо о чем-то спорили в темном закоулке двора. Похоже было на сговор хулиганов. Игорь подошел, чтобы послушать, о чем толкуют. А они спорят о… коммунизме…

— Вот тебе и шпана! А ты знаешь, что Александр Матросов воспитывался в колонии? — заключил он. — Правда, Юра?

— Черникина мы знаем. Он родился в милицейском мундире, — не моргнув глазом, отпарировал Роман. — А что? Обмундирование бесплатное. И проезд в метро и на трамвае. А главное, почет и уважение местного населения. Стопочка всегда обеспечена.

— В милиции тоже не даром хлеб едят. Я бы, к примеру, пошел… если б взяли.

Роман подошел к зеркалу. «Молодежную» он сменил на более современную прическу-начес на лоб под битлов.

— Ну и что? Каждому свое. А впрочем, не вижу большой разницы, — невозмутимо продолжал он, поглаживая волосы, — между моим и твоим выбором. Как будущий сержант милиции ты будешь наводить порядок в человеческих отношениях, а я возьму под наблюдение неживую природу. Решил вот посвятить себя изучению тайн ядерной физики.

— Какая же связь между милицией и ядерной физикой?

— Самая непосредственная. Теория относительности, как ты все-таки, возможно, знаешь, уничтожила принцип причинной связи, перевернула вверх тормашками понятия пространства и времени. Так что и там надо наводить порядок. Кстати, и ее уже ставят под сомнение. Только у меня перед тобой будет преимущество… — Роман говорил снисходительно, одалживая собеседника словами, как копейками.

— Ты все умничаешь, Гастев, — с досадой замечает Черникин. — Хоть бы здесь не валял дурака.

— Во-первых, не будет униформы, во-вторых, над сержантом есть лейтенант, — продолжает Роман, словно не слышит его. — В-третьих, я буду свободен исследовать электроны и корпускулы как мне вздумается…

Черникин раскрыл было рот, но в этот момент всех пригласили к столу.

Обед прошел оживленно, хотя и несколько церемонно — присутствовали родители, которые, правда, вскоре после обеда ушли в театр. Девочки убрали стол и пошли на кухню мыть посуду. Ребята устроились на тахте.

— Окончу школу, пойду в геологи, — уверенно говорит Чугунов, как о раз и навсегда решенном. Ему тоже захотелось почему-то поделиться своими планами. — А ведь началось все с пустяка. Помните, я заболел, когда наш театр уезжал на гастроли? Остался дома. Тоскливо так было. Утром, как сейчас помню — в воскресенье, вышел из дому: иду по Сретенке, люблю я эту старую улицу, настроение хуже, чем погода, а погода дрянная, дождик капает, сыро, холодно, противно. Остановился у щита «Мосгорсправки». Глазею. Натыкаюсь на крошечное объявление: «Требуются рабочие в поисковую партию в Восточную Сибирь». И махнул я, братцы, в Сибирь. Семь суток трясся в вагоне. И попал, верите ли, в сказку. Солнце. Сосны желтенькие, высокие. Воздух как нарзан. А вечером костер. Пьем чай пополам с дымом. Спим в спальных мешках. Ходим, берем пробы, делаем замеры, анализы. А я таскаю мешки, инструмент, образцы пород. И вот когда я, братцы, понял, что такое быть полезным. Что такое романтика…

— Открыли какое-нибудь месторождение? — словно бы сочувственно, спрашивает Роман. — Или рукопашная схватка с медведем на краю пропасти? Пожар в тайге?

Однако Игорь, казалось, не замечает насмешки.

— Да нет. Ничего не открыли. Дело не в этом. Я себя там открыл. Понимаете? И живет теперь во мне такое чувство, как в песне: «А без меня, а без меня тут ничего бы не стояло. Когда бы не было меня…» — улыбается Чугунов. Он опустил руку на плечо Романа. — В том-то все и дело. Мужество должно иметь благородную цель. Иначе грош ему цена.

Тот поморщился и убрал его руку.

— Да он сам, — заметил это Черникин, — воображает из себя… сильную личность. Как индюк на птичьем дворе.

— Слушай, ей-богу, надоело, — рассердился Роман, обращаясь к Чугунову. — Все бы тебе мораль читать.

— Вот чудак, — хмыкнул Игорь. — Ты что, спятил? Когда я тебе читал мораль?

— Оставь, пожалуйста. Думаешь, не замечаю?

— Тпрру-у! — Костя подтолкнул Романа. — Юпитер, ты сердишься, значит ты не прав.

— Я не сержусь, — цедит Роман. — Только пусть они меня не трогают. Здесь им не комсомольское собрание.

— Очень ты нам нужен! — фыркает Черникин.

Девочки с шумом внесли кастрюльку с кофе, стали разливать его по маленьким чашкам. Чугунов и Черникин пили кофе, как чай, из блюдечек. И вскоре распрощались. Причина была уважительной — рейд оперативного отряда.

Поговорили о том о сем. Роман оживился, рассказал о последнем спектакле театра на Таганке, советовал сходить посмотреть. Похвалился: купил вчера сборник лучших переводов. Предложил:

— Запомнился мне один стишок Киплинга. Хотите почитаю?

— Ну и память у тебя! — с завистью заметила Женя, когда он окончил. — Неужели только вчера прочитал?

— Угу. А хотите еще? — И, не ожидая ответа, Роман стал декламировать:

Женя взяла с полки томик лирики:

— Уж коли мой день рождения, почитаю свои любимые…

Катя — о удивление! — комментировала стихи:

— Это голубые… Это розовые… А это зеленые…

Костя внимательно смотрел на нее, и затаенная улыбка теплилась в глубине его глаз.

— Комсорг, позвольте вопросик, — вставил Роман в паузе, откидываясь на спинку кресла и прищуриваясь.

— Ну?

— А верите ли вы в любовь?

— Нет, не верю.

— Как же так?

— А так. Не верю, и все. У любви избирательная способность. Одних она жалует, иногда даже слишком щедро, других нет.

— А как же…

— А никак, — перебила Катя. — Любовь не единственная и не самая главная в жизни ценность. И, пожалуйста, кончим об этом. — Нежный свет в ее глазах погас.

— Молчу, молчу… — Роман едва сдерживал улыбку.

Женя внимательно смотрела на него.

Вопрос Романа был продиктован не праздным любопытством.

Не так давно Роман видел Катю у метро с высоким парнем. Катя почему-то казалась старше своих лет. Она руками придерживала на груди полы расстегнутого оранжевого пальто и, подавшись вперед, уговаривала парня:

«Гена, ну Геночка, пойдем отсюда…»

Роман присмотрелся и ахнул. Он узнал в высоком парне жившего с ним в одном доме Генку Андреева — студента столь же веселого и приятного, сколь и безвольного. Говорили, будто Генка попал в плохую компанию, начал выпивать.

Так вот, чистенькая и гордая Катенька, какая вышла у тебя сердечная неувязка! То-то же поубавилось у тебя самонадеянности. Как же ты умоляла его: «Гена, Геночка, пойдем отсюда…» И ведь не пошел. И никакая общественность тебе в этом не помогла. И никакой комсомольский лекарь не снимет этой боли. Будешь бегать, звонить, просить: «Гена, Геночка, уйдем отсюда…» И с каждым звонком у тебя будет убавляться гордости. Да, прав, кажется, был старик Гораций: «Не бывает счастья без червоточин…»