— Задумались, — участливо улыбается старый лис. Будто о чем-то догадывается, будто и впрямь не помнит ничего об их тайной войне.

— Внимание, внимание! — чревовещает Черникин через микрофон. — По просьбе девушек танцы открываются вальсом. Право первого приглашения принадлежит нашим глубокоуважаемым представителям прекрасного пола. Ха-ха-ха!

Не может он ни минуты прожить, чтобы не свалять дурака…

Загремел школьный вальс. Любимый вальс всех учительниц Советского Союза. Как лирический марш их лучших собственных ожиданий, которые воплотятся теперь в другие жизни.

Стоп. Красный свет. Сигнал боевой тревоги. В его сторону идет, торопится Женя.

Сердце замерло, ухнуло в пропасть. Сердце вдруг как с цепи сорвалось, затарахтело, как сошедший с ума двигатель внутреннего сгорания.

Чистое ясноглазое солнышко катилось через зал, приближалось к нему. В розовой пушистой кофточке и коротковатой синей юбочке. И улыбалось безмятежно и радостно. Вот так всегда: она то уходит от него, отдаляется бесконечно далеко, так далеко, что он перестает верить, надеяться, ждать, то снова спешит, торопится, летит навстречу ему. Как ни в чем не бывало.

А ведь от резкой смены температуры лопается даже железо, разрушается гранит. А он человек… Э-э-э, да это она, верно, и не к нему идет, а к Савельичу. Вишь, как он весь засветился. И чего мнить зря о том, чего нет?

Чтобы быть достойным любви, самому надо быть на высоте. Разумеется, на невидимой. Так сказать, внутренне. Чистым, честным, не отягощенным разными там утомительными воспоминаниями. И чтобы твоя совесть не вела постоянно изнуряющего поединка с прошлыми ошибками, а за спиной неотступная тень не требовала ответа на всякие дурацкие вопросы.

Все должно быть строго на паритетных началах. А посему, Женя, ты уж извини его. Он не может принять такого щедрого дара. Да еще и при всех. Ты уж пригласи кого-нибудь другого. Ну, хотя бы Савельича. Старичок умрет от тихого счастья. А он пока пойдет и покурит.

Роман решительно повернулся и стал проталкиваться к выходу.

Улыбка дрогнула на веселом лице Жени. Она была уже рядом с Савельичем.

— Иван Савельич, пойдемте танцевать, — положила просительно ладошки ему на грудь.

Савельич мнется, глаза смеются.

— Я, Синицына, разучился. Подведу тебя. Какой из меня танцор?

— Как вам не стыдно, Иван Савельич, — в сердцах говорит Женя, и голосок ее наполнился горечью.

Савельич сразу сдался:

— Только, чур, не ругаться, если отдавлю ноги. Или, чего доброго, упаду с непривычки.

— Что вы, что вы, Иван Савельич, не упадете. Держитесь за меня крепче, — продолжает машинально улыбаться Женя, а сама ищет глазами Романа. И не сообразит, как расценить его поспешное бегство.

Кружатся, кружатся, кружатся пары. Пестрый быстрый хоровод разноцветных звезд.

А Роман у дома Жени кусал от досады кончики кожаных перчаток. Ему казалось, что сегодня, сейчас от него навсегда, невозвратно ускользает тот самый момент, когда все решается. Он не отступал, не уходил, не прятался от мучительных вопросов, но и не хотел больше игры, недоговоренности, неясности. Он шел навстречу развязке, торопил события, не считая нужным проявлять выдержку.

Зачем, зачем? Время не ждет. Только сегодня, только сейчас.

Ах, любовь, что же ты делаешь с человеком? Приносишь вместо радости одну только боль. Впрочем, никто в этом не виноват. Вот ведь как: когда что-то касается лично тебя, как трудно быть спокойным и насмешливым.

В который уже раз в нетерпении он посматривает на часы. Сейчас или никогда. Одиннадцать. Он так хорошо знал ее фигуру, что угадал ее в самом конце переулка еще до того, как рассмотрел.

Женя была не одна. С Костей, что ли? Да нет, Костя повыше и иначе одет. Ах да, ужасная догадка пронзила его. Ведь это, кажется, тот самый тип, которого он уже видел с ней. Несомненно, он.

Роман бросился к соседнему подъезду и скрылся в нем. О чем они говорили, он не слышал. Он только видел, как они держали друг друга за руки и как, прощаясь, этот растленный негодяй поцеловал ее. Женя обхватила мужчину двумя руками за шею, повисла на нем, подогнув ноги и, в свою очередь, поцеловала его. До Романа донесся смех этой низкой лицемерки. Женя побежала в свой подъезд и, обернувшись, помахала мужчине рукой. Тот ответил тем же и затем не торопясь отправился восвояси.

Когда он проходил мимо, Роман неожиданно выступил навстречу ему из темноты подъезда.

— Одну минуточку, гражданин, — глухо сказал он, сжимая кулаки и стараясь сдержать враз закипевшее волнение.

— К вашим услугам, — спокойно, с достоинством ответил мужчина, поворачиваясь к Роману и притрагиваясь пальцами к краю своей модной меховой шапки.

У Романа от неожиданности из горла вырвался даже какой-то хрипящий, квакающий звук. Кулаки сами собой разжались. Перед ним стоял тот самый артист, с которым они сидели за одним столиком в ресторане. Значит, он тогда действительно не обознался. Только никак не мог вспомнить.

— А-а, старый знакомый, — усмехнулся тот. — Честь имею. Чем могу быть полезен?

Роман вплотную приблизился к нему.

— Если вы еще раз подойдете к этой девушке, я изобью вас, — коротко и отрывисто, будто пролаял, произнес он. При этих словах он сжал кулак правой руки и поднял его на уровень груди. — Я вам, я вам… — Он не находил слов, задыхаясь.

— Ты что, дорогой мой, опять пьян? — холодно спросил до крайности удивленный артист. — С чего это угрожаешь мне?

— Нет, я не пьян. Но трогать ее не позволю! — Голос Романа срывался. Он никак не мог решить: ударить ему сейчас этого человека или продолжать выяснение отношений мирными средствами. — Зарубите себе на носу.

— Вот как! — обезоруживающе хмыкнул тот. — А сам-то ты какое имеешь к ней отношение?

— Это мое дело. Ясно? — В голосе Романа как-то неожиданно для него самого прозвучали умоляющие нотки, и он, пересиливая себя, закончил, стараясь говорить свирепо и грубо: — Имейте в виду: это для вас может плохо кончиться… Так что лучше ищите развлечения в другом месте…

Артист отступил назад, потом рассмеялся:

— Вот так номер! А что, по-твоему, Женя способна на такое? — заинтересованно спросил он.

— Женя — современная девушка, — отрезал Роман.

— Ты вот что, — миролюбиво, но властно сказал артист, протягивая вперед руку и с силой опуская книзу окаменевший кулак Романа, — кулаком не размахивай. А то сгоряча и вправду ударишь. Нехорошо получится. Все-таки я имею шесть боевых орденов. Давай договоримся: наш разговор я сохраню в тайне. — Он снова как-то странно хмыкнул. — Даю тебе слово: у меня с Женей самые чистые, самые дружеские отношения. Поверь, такое бывает. И не волнуйся, не я твой соперник. — Он снова хмыкнул и кончиками пальцев толкнул одеревеневшего, качнувшегося Романа в плечо. — Будь здоров, браток…

Это, конечно, было изумительно. Бледная, высокая, поджарая дама приняла Марианну за школьницу. Она так и сказала, улыбнувшись ей искусственной, заученной улыбкой:

— Проходи, девочка. Комната Романа вторая направо.

Марианна быстро взглянула на нее, улыбнулась про себя. Остальные — Роман, Костя, и Женя — переглянулись и тоже промолчали. Девочка так девочка. Так даже лучше. Прошли гуськом в комнату Романа.

— Чувствуйте себя раскованно, — сказал он, хотя сам держался не совсем свободно.

Марианна — сама естественность — стала просматривать иллюстрированный журнал с яркой обложкой. С интересом обернулась к Роману:

— Ты читаешь по-английски?

— Читаю, — ответил Роман. Как будто это и так было не ясно.

Женя рассматривала картинки на стенах. Костя с видом завсегдатая, друга дома, опустился в глубокое мягкое кресло.

— Чем нас здесь угостят, кроме вежливости, которая ничего не стоит, но ко многому обязывает? — спросил он, стараясь говорить развязно.

Во рту у него вкус жженой резины. Настроение серое и кислое. Ничего не случилось. Просто после последнего своего послания Женя стала сторониться его. Первой не заговаривала. Куда-то улетучились ее непосредственность и простота. Вот такие девчонки — сами разоткровенничаются, а потом им стыдно. Костя чувствовал себя уязвленным, но старался не подавать виду.