Адик предпочитал ближний бой, потому что у него были коротковатые руки и сильные удары сбоку и снизу — хуки и апперкоты. Он мастерски владел нырками — уходами головой и корпусом, умел входить в клинч и неожиданно выходить из него, не дожидаясь команды рефери. При этом он ловко попеременно придерживал одной рукой соперника, а второй успевал несколько раз достать коротким резким ударом корпус, стараясь угодить в наиболее уязвимые и болезненные места. И когда ему удавалось на несколько мгновений парализовать или сбить дыхание противника, он словно тараном крушил боксера, пока тому белый свет не казался в копеечку.

В маленьких голубоватых глазках Круглова светилось торжество, и он даже помогал шатающемуся сопернику выбраться за канаты. Он был несравненно опытней Кости, чаще участвовал в соревнованиях, но, поскольку ему еще не исполнилось восемнадцати, выступал по юношескому разряду.

Им приходилось несколько раз встречаться в тренировочных боях-спаррингах, и нельзя сказать, чтобы Круглов имел очевидное преимущество. У Кости была хорошая реакция, сильный удар правой. Кроме того, он обыгрывал более грубого и прямолинейного Круглова в передвижении, но рингу, в тактическом рисунке боя.

Они выступали оба в первом полусреднем весе, и для участия в юношеском первенстве города клуб выставил и того и другого. Косте передали, что Адик в кругу друзей и поклонников похвалялся, что, если жребий сведет их, он «Косте все кости переломает», что на тренировках он просто забавлялся, играл с ним, как с котенком. Сегодня, умышленно или нет, он все время тренировался на глазах у Кости, почти рядом с ним, и один раз даже улыбнулся ему, как бы хитро подмигнув при этом желтой фиксой в верхнем ряду зубов. Он бил мощными боковыми ударами в лапы так, что шатало его совсем юного поклонника, который держал их и смотрел на своего кумира восторженными глазами.

Потом он подошел к Косте, тронул его плечо перчаткой:

— Ну как, Котенок, скоро стукнемся?

— Стукнемся, — кивнул Костя, перематывая бинты на руке.

— Предупреждаю честно, — Адик скривился, как от зубной боли, — пощады не жди. Я буду работать на полную железку. Так что учти.

— Учту. Желаю успеха. — Косте было неприятно это бахвальство и запугивание. Но он решил не подавать виду.

— Кто это? — с любопытством спросил подошедший к нему Роман, вдоволь намахавшийся руками и довольный донельзя.

— Круглов, мой будущий противник. Провел уже больше сорока боев, в тридцати пяти выиграл.

— Ну, здоров мясник! — заметил Роман, прослеживая взглядом Круглова, и нельзя было понять, восхищение или презрение прозвучало в его голосе.

— Как тебе секция? — спросил Костя.

— Да ничего, занятно. Но все-таки, — он поморщился, — извини, это не совсем то, Слишком уж грубо… Кулаком прямо по физиономии. Бррр…

— Ну, не скажи. Бокс — спорт смелых. А физиономию, не будь дураком, сам не подставляй под чужие кулаки.

При расставании Костя предупредил, чтобы Роман не говорил в школе, что он будет участвовать в соревнованиях.

— А что тут тайного? — удивился Роман.

— Не выношу болельщиков… — Костя замялся. — Такое вот суеверие.

Но Роман уже не слушал его. Шел с высоко поднятой головой и думал о своем.

Вот уже третий день он терзался одним подозрением. На беду, оно все больше подтверждалось. Вчера он два часа как ни в чем не бывало прохаживался мимо Жениного дома. По телефону она сообщила, что куда-то уходит.

«С кем? С тем самым человеком?»

«Да, с тем самым. Что за тон? Не допрашивай меня, пожалуйста. Это тебя не касается».

Он не решился назначить ей встречу, но надеялся ненароком как бы случайно столкнуться с ней у ее дома. Ему просто не давало покоя желание увидеть ее, заглянуть в ее ясные очи и найти в них ответ на свои идиотские сомнения. Он сам себя мучил всяческими домыслами и до того распалился, что уже не мог найти себе места. Не усидев дома, он прибежал на ее улицу.

«Дурак, ах дурак!» — ругал он себя, вышагивая вдоль огромного каменного здания и прижимая перчаткой то одно, то другое ухо — мороз довольно зло покусывал их. А Роман франтил — вышел в тирольской шляпе с перышком.

Но как бы он ни бранил и себя и ее, у него недоставало воли не думать о ней и не совершать таких безрассудных поступков вроде этой беготни вдоль ее дома. Да тут еще, в довершение ко всему, ему стало мерещиться, что и прохожие догадываются о причине его метаний и тихонько посмеиваются над незадачливым кавалером.

«Ну, подожди, я тебе покажу, ты у меня попляшешь», — мстительно бормотал он, сжимая кулаки. И сам не вполне отчетливо представлял, к кому именно относятся его угрозы. То ли к Жене, то ли к ее поклоннику.

Пробежавшись еще несколько раз, он уже совсем готов был уйти, прогоняемый морозом, когда вдруг увидел Женю под руку с хорошо одетым мужчиной. Внутри у Романа так и екнуло. Вначале едва не побежал от них — до того растерялся. Потом взял себя в руки и размеренным шагом направился им навстречу, делая вид, что совершенно случайно оказался здесь и идет, ни о чем не подозревая, куда ему требуется.

Он попытался рассмотреть ее спутника и определить, каков он из себя. Но только и успел заметить, что тот среднего роста, худощав, с тонкими чертами лица, хорошо одет, уже пожилой, лет около сорока. Подробностей и выражения лица уловить не сумел, так как забылся, приближаясь к Жене, целиком переключив свое внимание на нее.

«А-а, Роман, — как-то мимоходом сказала она, нисколько не удивившись. — Привет!» — и в знак приветствия подняла кверху руку в голубой варежке.

«Привет», — повторил он за ней машинально. У него тоже автоматически дернулась кверху таким же жестом, как у нее, рука, но он опоздал — Женя уже прошла, и рука с полдороги болтнулась вниз.

Идти следом, высматривать их было бы верхом унижения. И Роман, кривясь и жмурясь от досады, пошел прочь, подальше от ее улицы. Он то ругал ее, то издевательски хвалил, а над собой смеялся язвительно и беспощадно.

В этот же вечер он решил принимать Женю такой, какая она есть. «Что ж, чем хуже — тем лучше. Значит, мы квиты, — рассуждал он. — Почему она должна быть лучше других, лучше меня? А коли так, все упрощается. И не надо решать неразрешимых задач. А я-то терзался: сказать ей о Фантазерке или нет? Костя не в счет. Еще слишком наивен. Остается этот лощеный донжуан. Этим они и берут, прохвосты, легкодумных и доверчивых девчонок, падких до всякого внешнего лоска и словесной мишуры».

В этот же вечер и созрела в нем окончательно мысль свести счеты с тем сухопарым джентльменом, что шел с ней. Для того и решил взять у Кости несколько уроков бокса.

Только одно останавливало его. Он был почти, но не до конца уверен в правильности своих догадок.

Почти, но не совсем. Но это «почти» оставляло достаточно места для сомнений. А если все бред, выдумка, чепуха? А если шедший с ней человек не тот, за кого он его принимает? Да, но ведь он видел собственными глазами, как запросто она шла с ним под руку, почти висела на ней, и сколько гордого, самоуверенного чувства светилось в ее лице. А как же теперь держаться с ней в школе? Пожалуй, лучше всего, как будто ничего не случилось.

На контрольной, общей с 10 «А», Костя раньше всех решил задачи. С уважением оглядел одноклассников, склонившихся над тетрадями. Сколько бы ни шумели и ни дурачились, а к своему делу относятся серьезно. И правильно. Без этого какое же собственное достоинство?

«А вот и Соколова закончила. Что это у нее такая кислая физиономия? Чем недовольна? А ну-ка расшевелю ее», — решил он. Достал листок. Сами собой написались строки:

Катя развернула записку, пожала плечами, порвала. Костя обиделся. Вот сухарь сухаревич.