И все расходились. Скобелев напоследок читал какие-то стариковские нотации Каратаеву. Таган, прощаясь, неловко сунул ему руку. Начальник водхоза выглядел уныло; Иванюта, наоборот, был оживлен, непонятно почему, словно их контору премировали.

На улице Сергей Романович попросил Тагана проводить его, если тот никуда не спешит, и они пошли вдоль глинобитных заборов, чуть затененных зеленью деревьев. Солнце садилось, оно стало красноватым, и оттого розовела пыль над дорогой. Старика тянуло пофилософствовать.

Его радовала шумиха, свидетелями которой они только что были, сказал он. Ведь во времена его молодости здесь молились кетменю, башлыки слыли антимеханизаторами, а к нынешнему башлыку подобная кличка не пристанет.

Затем Сергей Романович толковал о пользе практики, покалывал Мурадова: дескать, зря он штаны протирает в министерстве. Таган плохо слушал, иногда даже теряя нить разговора. Кстати, никакой он не чиновник и собирается уйти из министерства. Вот поставит подпор, а там, до осени, надеется продвинуть свою работу. О ней Скобелев отчасти знал от Лугиной и от друзей из академии наук. Инженеру непременно следует воспользоваться данными о подземных водах, добытыми гидрогеологом Сахатовым. Таган поблагодарил за совет. Конечно, он свяжется с Клычем Сахатовым, после майских праздников, это в своем личном плане инженер намечал, ведь у Сахатова постоянно под рукой две буровые установки на необследованных окраинах долины, и вообще он, Таган, много ждет от их экспедиции, так что без них ни шагу, польстил он старику. В ответ Скобелев закряхтел довольно.

— Завидую вам, молодой человек! — сказано было после паузы, и сейчас это обращение не казалось обидным. — Ну, а дамбы, плотины и даже малые арыки — от этого, от прямой практики, все же не отрывайтесь.

— Вы правы, Сергей Романович. И вот увидите, осенью возьму участок или прорабство на строительстве третьей очереди канала, затем — плотины на Аму-Дарье, а если силенки найдутся, и еще раздвинем горизонт… — доверительно и словно бы незадумываясь проговорил Таган.

Возле общежития остановились. И тут за воротами послышались чьи-то торопливые шаги; звякнула щеколда, калитка распахнулась, и в ее невысоком проеме показалась Ольга, сияющая, в легком сером платье без рукавов; пышные волосы были пронизаны светом солнца и отливали золотом.

— Ой, Таган! Как я рада!.. — От ее певучего голоса все внутри содрогнулось, и Таган, точно виноватый, покраснел, не умея скрыть свои чувства.

— Позвольте, а вы почему, собственно, здесь? — Скобелев уставился на Ольгу. — Работу бросила, примчалась не спросясь?

— А если я влюбилась, дорогой Сергей Романович? — лукаво блеснув глазами, сказала Ольга, тоже заметно смущенная. — Сейчас такая пора… Ну разве вы запретили бы?

— Ах, плутовка! — добродушно забасил начальник экспедиции. — И еще издевается… Правда, чего ради вы явились?

— Во-первых, Сергей Романович, я исполнила все заданное на нынешний день, можете проверить. Во-вторых, завтра утром буду там, вместе с вами уеду, если возьмете. А в-третьих, я собираюсь на Первое мая в гости к одному молодому человеку и хочу сшить себе новое платье. Такой отчет удовлетворяет вас?

— Выходит, я вроде Акмурада с его деревенскими прожектами — кругом бит! — сдался Скобелев.

— Знаете что, можно вас попросить? Ведите к нам инженера Мурадова и не отпускайте его. Я скоро вернусь. Портниха здесь рядом. — И Ольга, не дожидаясь ответа, исчезла, а Скобелев посмотрел ей вслед и сказал:

— Вот моя слабость. Очаровательная девушка. И прекрасный топограф!.. Ну что ж, остается исполнить приказ. Идемте!

Во дворе, против веранды, сторожиха кипятила чай на мангале. Она узнала молодого человека и поклонилась ему по-старушечьи низко. На веранде по разложенным на столе деловым бумагам и папкам бродил цыпленок.

— Злодей! Попирает мои труды. Кши!.. — Скобелев шумно захлопал в ладоши. Цыпленок, пискнув, соскочил со стола и юркнул в листву виноградника, оплетавшего веранду. — Садитесь, Мурадов, где вам удобно, а я, извините, займусь своею прозой. — Он повесил шляпу на гвоздь возле двери, сел к столу, надел очки и, ощетинив усы, погрузился в работу.

Стоя в углу веранды, Таган смотрел в сад, уже отцветший и полный листвы, курил и старался взять себя в руки, усмирить волнение, охватившее его при Ольге. Он снова подпал под ее обаяние, а в то же время не мог избавиться от мысли, что все уже бесполезно. И чего он тут дожидается? Вести веселый разговор, когда совсем не весело… Впрочем, она-то чувствует себя неплохо, шьет новое платье. Неизвестно, к Первому ли мая или еще к какому торжеству. Не лучше ли до ее возвращения уйти?..

— Помогите-ка мне, голубчик, — сказал Скобелев, спугнув его мысли. — Кажется, я где-то напутал. — Он встал, щелкнул выключателем. Под потолком вспыхнула лампа, заливая светом веранду и отбрасывая в сумрак двора еще нерезкие тени. — Вы слышали: портниха рядом… А ее все нет. Вот и верь им! — ворчал про себя старик, усаживаясь опять за стол.

С другого края сел Таган, взял бумагу, карандаш и принялся выверять подсчеты, оказавшиеся довольно сложными. Он провозился минут двадцать.

— Все верно, Сергей Романович.

— Гм!.. А не сходится. Должно быть, в исходных напутано. Проверьте-ка вот по этим шпаргалкам все замеры. Среди начальников отрядов есть такие рассеянные люди, они могут помножить тракторы на верблюдов.

В одном из подсчетов действительно обнаружилась нелепая ошибка. И, в общем, работа рассеяла тоскливые мысли Тагана, тревога его улеглась.

Стукнула калитка. Ольга появилась на веранде, все такая же сияющая, беспечная.

— Мы не будем мешать вам, Сергей Романович, — еще с крыльца заявила она. — Пойдемте, Таган, в сад!

— Он помогает мне, — возразил Скобелев, не отрывая глаз от бумаг. — А впрочем…

В саду было тихо, сквозь густую темную листву светилось звездное небо. Таган чувствовал, как присутствие Ольги его сковывает. Она тоже притихла. И только когда приблизилась к виноградной беседке, сказала:

— Вы чем-то опечалены. У вас ничего не случилось?

— Нет, все по-прежнему, — деревянным голосом ответил он.

— А мне, как я увидела вас, показалось, словно вы переменились. — Таган закурил и ничего не сказал. — Как у вас с сооружением в вашем селе?

— Там — в порядке. Завтра утром начнем. — По привычке Таган посмотрел на часы. Циферблат чуть белел, а стрелок не было видно. — Мне уже домой бы надо… — Ольга взглянула на него в упор и молча села на скамейку возле беседки. Он сел рядом, докурил папиросу и бросил.

— А как живет красавица Айнабат?

— Ничего.

— Вы еще не влюбились в нее?

— Что вы. Я слышал, она — как это по-русски? — помолвлена с другим. — И опять замолчал. Разговор рвался, как тоненькая, слабая нитка. С веранды доносился стук посуды. Сторожиха выносила чайники, а Скобелев заложил руки за спину, шагал из угла в угол и напевал вполголоса, думая совсем не о песне.

— Нет, не обманывайте: у вас что-то случилось, — сказала Ольга, пристально глядя на Тагана. — Я так обрадовалась, а вы — вы не только не обрадовались… И сейчас не рады. Вы от меня скрываете… Почему? Ну скажите откровенно!

В ее голосе было столько сердечности, что Тагана бросило в жар. Он заговорил с болью:

— Поздно теперь и не надо. Вы же выходите замуж!

— Кто вам сказал?

— Я был у вас позавчера. Я чуть коня не загнал, скакал как сумасшедший. Готов был жизнь отдать, чтоб только посмотреть на вас! Вы ушли к жениху…

— Ах, глупый верблюжонок! — с той же самой чарующей нежностью сказала Ольга, взяв Тагана за руку и как бы невольно потянувшись к нему. Между тем на дорожке, посыпанной гравием, давно уже раздавались четкие шаги, а теперь из-за деревьев слышался и голос Скобелева:

— Оленька, Мурадов, где вы там? Чай пить!

— Ау, идем! — торопливо отозвалась Ольга, порывисто отстраняясь, но все еще держа за руку и увлекая Тагана за собой.

Как будто и немногое изменилось на веранде: пиалы, вазы с вареньем вместо бумаг — но все вокруг выглядело иначе. За столом Скобелев подтрунивал над топографом-щеголихой и рассказывал о смешных происшествиях во время скитаний по Средней Азии. Таган был счастлив и боялся, что все это опять мираж и он обманывает себя, — так мало надо человеку!..